Мой факультет и другие фрики

Остаток дня прошел выше всяких похвал. Гарри приобрел комплект учебников в мягком переплете, а вдобавок к ним сторговал по приемлемой цене зачарованные обложки, которые сами подстраивались под размер книги. Подумав, он добавил к покупке "Историю Хогвартса", "Величайшие события магического мира в двадцатом веке" и — тайком от Хагрида — "Теорию защитной магии". Может, Квиррел окажется прекрасным учителем — а может, и нет, но это пособие Гарри в любом случае пригодится. Главное, не огорчать Хагрида таким явным недоверием к преподавателю, которому тот вроде как симпатизирует. Гарри, краснея до корней волос, отговорил Хагрида от покупки совы в честь дня рождения. Во-первых, ему элементарно негде держать птицу: Дурсли на самого Гарри косо смотрят, а уж что Дадли может сотворить с беззащитным комочком перьев... Помнится, Дадли нарочно сшиб велосипедом из всех кошек миссис Фигг ту единственную, которая ластилась к Гарри. Сова ни в чем не виновата и повторения судьбы той кошки точно не заслуживает. Во-вторых, Гарри не привык получать подарки — даже от таких добродушных и открытых людей, как Хагрид. Но у хогвартского лесниего было свое мнение по этому поводу — так что Гарри покраснел пуще прежнего и стал заикаться почище Квиррела на каждом "Спасибо", получив последнее издание "Квиддича сквозь века". Великан успел зайти во "Флориш и Блоттс" и даже завернуть книгу в хрусткую золотую бумагу, пока Гарри выбирал волшебную палочку. Выбор палочки тоже был не лишен странностей. Хозяин лавки, мистер Олливандер, не только утверждал, что знал о приходе Гарри, но и рассказал попутно о волшебных палочках его родителей, плавно перешел на сетования о том, что палочку Хагрида сломали (великан, только-только вышедший на улицу, вздрогнул и крепко стиснул свой розовый зонтик), и напоследок посокрушался, что именно он продал ту палочку, которая оставила Гарри тот самый шрам. "Тринадцать с половиной дюймов. Тис. Это была мощная палочка, очень мощная, и в плохих руках.. Что ж, если бы я знал, что натворит эта палочка..." — сокрушался старик. Потом он натравил на Гарри серебряную линейку-самомерку и вытащил не меньше сотни картонок с палочками. Он едва не в ладоши хлопал, когда очередная палочка в руках Гарри вела себя не более оригинально, чем обычный кусок дерева. В этот момент мистер Олливандер походил на крайне несерьезную версию Эйнштейна. Наконец, его энтузиазм чуть поубавился, и волшебник вынес из подсобки последний футляр. — Сочетание очень необычное — остролист и перо феникса, одиннадцать дюймов, очень гибкая прекрасная палочка. Гарри взял палочку, которую протягивал ему мистер Олливандер. И внезапно пальцы его потеплели. Он поднял палочку над головой, со свистом опустил ее вниз, разрезая пыльный воздух, и из палочки вырвались красные и золотые искры, яркие, как фейерверк, и их отсветы заплясали на стенах. — О, браво! Да, это действительно то, что надо, это просто прекрасно. Так, так, так... Очень любопытно... чрезвычайно любопытно... Грех было не спросить, что именно любопытного находит в этом создатель волшебных палочек. — Видите ли, мистер Поттер, я помню каждую палочку, которую продал. Все до единой, — в прозрачных глазах старого мастера нельзя было заметить ни отблеска чувств. — Внутри вашей палочки — перо феникса, я вам уже сказал. Так вот, обычно феникс отдает только одно перо из своего хвоста, но в вашем случае он отдал два. Поэтому мне представляется весьма любопытным, что эта палочка выбрала вас, потому что ее сестра, которой досталось второе перо того феникса... Что ж, зачем от вас скрывать — ее сестра оставила на вашем лбу этот шрам. Этот факт прозвучал довольно зловеще, но он занимал Гарри ровно до того момента, как Хагрид вручил свой подарок. Так что подпорченные пять минут быстро выветрились из памяти. Но, как оказалось, не только он был наделен счастливой возможностью забывать мелочи. Уже вернувшись на Тисовую, Гарри рассмотрел билет на "Хогвартс-экспресс" повнимательнее — и схватился за голову: Хагрид ни слова не сказал о том, где искать платформу с номером девять и три четверти! * * * Дурсли с некоторых пор предпочитали в упор не замечать Гарри — что ж, ему это только на руку. Двухразовый режим питания (прокрадись на кухню — умыкни бутерброд) не был для него чем-то новым и непривычным, так что Гарри спокойно ждал в чулане под лестницей, когда родственники наконец улягутся спать. Он уговорил Хагрида разменять немного галлеонов на фунты: хоть такси вызвать, чтобы добраться до Кингс-Кросс. Просить дядю Вернона? Он скорее сожжет свой новенький автомобиль, чем согласится подвезти на нем волшебника. А если вдруг и согласится, то будет напоминать об одолжении до конца времен. Благодарим покорно, оставьте свои милости при себе. В общем, август прошел в блаженной тишине. Дядюшка терзал свои дрели, тетя Петунья изображала бурную хозяйственную деятельность, а Дадли, памятуя о пакостных умениях волшебников, избегал приближаться к Гарри и вечно пропадал где-то со своими дружками-подпевалами. Гарри же штудировал учебники. Пока все его успехи заключались в разученном Люмосе. Заклинание заставляло кончик волшебной палочки светиться, так что теперь Гарри мог не мучиться с фонариком. Удобств это прибавляло мало — Гарри по-прежнему вынужден был сидеть на продавленной раскладушке скорчившись, если хотел записывать по ходу чтения, но теперь хотя бы не надо было сжимать в зубах барахлящий фонарик, едва лишь потребуются обе свободных руки: палочка лихо заправлялась за ухо. А писать приходилось много: одни только первые параграфы по Трансфигурации и Чарам вываливали на читателя столько разрозненной информации о теории магии, что без схемы не разберешься. Может, дети волшебников и считали эти законы сами собой разумеющимися, но для Гарри это было в новинку. Вот чем отличаются чары от заклинаний? А чего только стоит закон элементарных (для кого, интересно, знать, элементарных?) трансфигураций Гампа! У него еще и исключения есть — пища, вода, драгоценные металлы и волшебные предметы. Еще там, кажется, было что-то о невозможности изменить состав готового зелья, но этот пункт Гарри так до конца и не понял. Зелья оказались той еще головоломкой. "Магические отвары и зелья" Мышьякоффа более всего напоминали кулинарную книгу ведьмы из сказок. Перья грифона, лягушачья икра, цветки папоротника — и все это полагается в определенном порядке измельчать, варить и помешивать. "Взболтать семь раз, мешая против часовой стрелки", "после появления лазурного оттенка надлежит добавить желчь броненосца", "следует отмерить три драхмы толченых скелетов летучей мыши"! Инструкций столько, что голова идет кругом, а пояснений — никаких. Приложение, занимающее с полсотни страниц, содержит свод правил безопасности и зубодродительные многоэтажные таблицы: не то сочетания компонентов, не то взаимодействие готовых составов. Да и большая часть зелий этих несколько... м-м-м... бесполезна. Бородавочное зелье, икотная микстура, болтушка для молчунов... Кому они могут понадобиться? Хорошо хоть ближе к концу учебника появляются такие зелья, как противоожоговое, ранозаживляющее, успокаивающее. Как справляться с этим предметом, Гарри не представлял. Интересно, придется зазубрить эти рецепты, или на занятиях разрешат читать с учебника? С травологией дела обстояли получше: благодаря работе в саду Гарри прекрасно представлял себе и возможные отличия цветков-листьев-корней, и правила полива и удобрения. Так что он просто наслаждался чтением "Тысячи магических растений и грибов", в красках представляя себе ботанические чудеса. Свойства волшебных растений очаровывали: одно вело себя как яд или как лекарство в зависимости от того, в какую фазу луны было сорвано, другое изменяло свойства зелья на противоположные, третье вообще могло петь, как греческая сирена... Но удовольствия удовольствиями, а жизненной необходимостью было разобраться в истории мира магии. Открыв школьный учебник, Гарри убедился, что волшебники, точно так же, как люди, постоянно воевали — разве что противники у них были другие. Кентавромахия, великаньи побоища, восстания гоблинов — все это было ужасно скучно изложено. Даты, битвы и деятели — вот и весь параграф. Тоска смертная. А вот книжка про двадцатый век была написана даже излишне живо. Время было мутное: сначала Грин-де-Вальд в Европе (его победил, оказывается, Дамблдор — тот самый, который директор Хогвартса и объект преданного восхищения Хагрида), а потом — потом Воландеморт. Гарри узнал наконец о хэллоуинских событиях десятилетней давности. Теперь он с полным правом мог заткнуть тетю Петунью, когда она начнет бубнить о "бездельнике-Поттере" и "своей непутевой сестрице". Джеймс Поттер пытался задержать самого могущественного темного волшебника, не имея даже волшебной палочки. Лили Поттер, в девичестве Эванс, встала на пути смертельного проклятия, отказавшись отдать своего сына в жертву Воландеморту. И Джеймс, и Лили погибли, защищая Гарри. Его. Им тогда исполнилось всего — сколько? Двадцать один? Они не были неудачниками или бездельниками. Они были волшебниками. Сражались против, чтоб его, Воландеморта. И погибли героями — лишь потому, что считали, будто жизнь Гарри стоит того, чтобы рисковать своей. Будто он, Гарри, был им дорог... Он попытался представить, на что бы это могло быть похоже. Каково это, когда ты кому-то небезразличен — настолько, чтобы не жалко было даже собственной жизни? Гарри читал об этом в тех немногих книгах, что уцелели после истерик Дадли; об этом регулярно говорили с экрана телевизора слишком совершенные для мира простых смертных киногерои; об этом же со страстным придыханием вещала учительница литературы, приводя в пример тех или иных персонажей. Тем не менее, для Гарри это было не более понятно, чем устройство Вселенной. То есть умом он вроде понимал, но осознать... Нет, слишком нереально. Как это по-умному сказать — абстрактно? Дурсли любили своего Дадлика. Ну, так они это называли. Тетя Петунья не стеснялась заявлять это во всеуслышание, а дядюшка хмыкал, кривил прячущиеся под усами губы и бубнил что-то вроде: "Нечего сопли развозить!" — но при этом его рука как-то невзначай оказывалась на плече у Дадли, который надувался как индюк. Самодовольный, донельзя счастливый индюк. Что, впрочем, не мешало дяде Вернону порой орать на свое семейство, а Дадли — закатывать безобразные истерики. И Гарри почему-то сомневался, что хоть у кого-то из них хватило бы духу поступить так, как его родители — даже если в дом на Тисовой вдруг вломился бы террорист и начал бы угрожать Дурслям расправой. Да к черту все это! Пусть, пусть он не может понять, как это — быть любимым и нужным! Он утешится мыслью о том, что это у него все-таки было. Неважно, что нет сейчас; неважно, что и не будет. Это было. На самом деле. Взаправду. Хоть что-то нормальное в его сумасшедшей жизни. * * * "Мне просто надо сесть на поезд, который отходит в одиннадцать часов утра от платформы номер девять и три четверти," — повторял, как мантру, Гарри. Он сумел сообщить дяде Вернону, что покидает его дом минимум до следующего июня — и пережил сие знаменательное событие; он вызвал такси и оплатил его из своих собственных денег, состряпав для водителя убедительную историю о только-только прилетевших из Америки, а потому беспробудно спящих родителях и необходимости добраться до частной школы; он не без труда выгрузил тяжелый чемодан (и почему волшебники не додумались приделать к нему колесики?) и — добрался наконец до единственного препятствия на пути в Хогвартс. Девять и три четверти, конспираторы недобитые! Все, что Гарри мог придумать — это спросить у кого-то, где находится нужная ему платформа. Но у кого? Ни полицейские, ни железнодорожные служащие не могли ему помочь. Наверное, надо проделать что-нибудь вроде хагридова перестука по третьему кирпичу слева, как на задворках "Дырявого котла". Но где стучать? Как? Сколько? Гарри уже подумывал о том, чтобы вытащить из чемодана волшебную палочку и начать постукивать ею по билетной кассе между платформами девять и десять. При этом бы желательно, чтобы его не приняли за сумасшедшего — или умственно отсталого... В этот момент мимо него прошла группа людей, и до Гарри донеслись обрывки разговора: — Я так и думала, что тут будет целая толпа маглов... Гарри, навострив уши, повернулся на голос. Голос этот принадлежал рыжеволосой женщине, невысокой и пухленькой — этакой уютной и домашней, из тех, что даже незнакомых называют "милочками" и "дорогушами". Ее окружали столь же рыжие мальчишки — должно быть, ее сыновья. Два, три, четыре... Немаленькая у них семейка. Они и так выглядели необычно, но главное — один из мальчиков держал в руках клетку с совой. Похоже, удача все же решила повернуться к Гарри лицом. Они остановились у барьера, разделявшего девятую и десятую платформы. Гарри, как мог, поспевал следом. Чемодан мстительно пинал его по голени. — Так, какой у вас номер платформы? — поинтересовалась женщина. — Девять и три четверти! — Это пропищала маленькая рыжеволосая девочка, которую Гарри прежде не заметил. — Мам, а можно, я тоже поеду... — Ты еще слишком мала, Джинни, так что успокойся. Ну что, Перси, ты иди первым. Перси был тот, с совой. Он с важным видом поправил роговые очки и шагнул к барьеру. Гарри всь сжался от напряжения — но рыжего загородила толпа туристов, и Гарри потерял его из виду. Женщина, кажется, видела больше — и продолжила руководить своими отпрысками. — Фред, ты следующий, — обратилась она к одному из близнецов. — Я не Фред, я Джордж, — ответил мальчик. — Скажи мне честно, женщина, как ты можешь называть себя нашей матерью? Разве ты не видишь, что я — Джордж? — Джордж, дорогой, прости меня, — виновато произнесла женщина. — Я пошутил, на самом деле я Фред, — сказал мальчик и двинулся вперед. Гарри мельком отметил, что попробуй он выкинуть подобную шуточку при Дурслях, он неделю бы сесть не мог. Хотя у него и не было никого, кто бы согласился ему ассистировать. И даже не потому, что у дяди Вернона тяжелая рука и никакого чувства юмора. Пока Гарри раздумывал, оба близнеца скрылись. Ситуация снова оказалась безвыходной. Гарри собрался с силами и подошел к пухлой женщине. — Извините меня, — робко произнес он. Что делать, если вход на платформу девять и три четверти окажется какой-нибудь сверхсекретной волшебной тайной, и женщина откажется выдать ее? — Привет, дорогуша. Первый раз едешь в Хогвартс? Рон, мой младший, тоже новичок. Что ж, с "дорогушей" он угадал. Рон — длинный, тощий и нескладный, с большими руками и ступнями — передернулся от этого обращения. Наверное, слышит по двести раз на дню. Везунчик. — Да, — подтвердил Гарри. — Но дело в том, что я не знаю, как... — ...как попасть на платформу, — понимающе закончила за него пухлая женщина, и Гарри кивнул. — Не беспокойся. — Женщина весело подмигнула ему. — Все, что тебе надо сделать, — это пойти прямо через разделительный барьер между платформами девять и десять. Самое главное — тебе нельзя останавливаться и нельзя бояться, что ты врежешься в барьер. Если ты нервничаешь, лучше идти быстрым шагом или бежать. Знаешь, тебе лучше пойти прямо сейчас, перед Роном. Гарри озадаченно моргнул. Подними челюсть, подними! Хватит позориться! — С-спасибо! — сбивчиво поблагодарил Гарри. Барьер показался ему очень и очень прочным. Гарри двинулся по направлению к барьеру. Двигаться быстро было нелегко — его постоянно толкали снующие мимо люди, к тому же чемодан оттягивал руку. Гарри корил себя за то, что не оставил мелочи на багажную тележку. Плюс глубоко в животе обосновался страх разбить голову о кирпичную стену... Но страх не попасть в Хогвартс оказался сильнее, и Гарри ускорил шаг. Потом он прибавил еще и перешел на неуклюжий бег. Барьер приближался. Оставалось каких-то два шага — Гарри прикрыл глаза, готовясь к удару. Удара не произошло, и он, не замедляя бега, открыл глаза. Забитая людьми платформе. Допотопный, как с рекламки исторического музея, паровоз алого цвета. Надпись на табло: «Хогвартс-экспресс. 11.00». Кошачий мяв, голоса, скрип тяжелых чемоданов и недовольное уханье переговаривавшихся друг с другом сов. Гарри оглянулся назад и увидел, что билетная касса исчезла, а на ее месте находится арка с коваными железными воротами и табличкой: «Платформа номер девять и три четверти». Получилось... Получилось! Сердце наверняка пустилось бы в галоп, не колотись оно уже сейчас где-то в районе горла. Все-таки спринт с чемоданом — спорт совсем не для Гарри. Школьники оккупировали экспресс почище саранчи. Гарри проковылял почти до конца состава, пока не приметил незанятое купе. Тут-то его подстерегала новая напасть: платформа была низкой, и в вагон вели три ступеньки-решеточки. Но поднять монструозный чемодан выше уровня колена было почти непосильной задачей — даже если бы Гарри не чувствовал себя выжатым как лимон. Он, конечно, попробовал — но добился лишь того, что чемодан пребольно ударил его по пальцам, не спасли и новые ботинки. А до отправления — минут десять, не больше. — Помощь нужна? — обратился к нему рыжеволосый мальчик, один из тех близнецов, чья мать подсказала Гарри, что нужно делать. Сил хватило только на то, чтобы кивнуть. Рыжий кликнул своего близнеца, и они закинули чемоданище в купе. Гарри помог затолкать его в угол и едва сдержался, чтобы тут же не рухнуть на сиденье. — Спасибо, — произнес Гарри, отбрасывая назад мокрые от пота волосы. — Что это у тебя? — внезапно спросил один из близнецов, заинтересовавшись шрамом на лбу Гарри. — Будь я проклят! — выдохнул второй. — А ты, случайно, не... — Это он, — уверенно заявил первый близнец. — Это ведь ты? — В смысле? — напрягся Гарри. — Гарри Поттер — это ты? — хором спросили близнецы. — А вот вы про что... Ну, в смысле, да, это я. Открывшаяся картина "Безмерное удивление" — с вытаращенными глазами и взмывшими кверху бровями, все как полагается — Гарри не понравилась. Согласитесь, дурацкая же реакция. И абсолютно невежливая. Сразу ощущаешь себя мартышкой в клетке, ну, или вроде того. К счастью, мать позвала их, и близнецы ушли. Но неприятный осадочек остался. На душе у Гарри стало муторно: что, если все в Хогвартсе так будут таращиться на его шрам? Выставят его ходячей достопримечательностью — что тогда делать? Гарри начесал пятерней челку на лоб. Обычно это помогало прикрыть шрам — но что толку, если его специально попросят показать отметину, как только Гарри представится? Перспективка не из приятных. Поезд двинулся с места. Гарри придвинулся к окну (компенсация за все те разы, что Дадли отталкивал его с места у окна в школьном автобусе) и увидел, как та женщина машет сыновьям рукой, а маленькая девочка, то ли смеясь, то ли плача, бежит за вагоном. Но вскоре она отстала, потому что поезд набирал скорость. Затем поезд вильнул вправо, и платформа пропала из вида. За окном замелькали дома. Дверь в купе приоткрылась и внутрь заглянул один из рыжих мальчиков. — Здесь свободно? — спросил он Гарри, указывая на сиденье напротив. — В других вообще сесть некуда. Врал он так себе, но Гарри кивнул. Рыжий быстро уселся, украдкой покосился на Гарри, но тут же перевел взгляд, делая вид, что его очень интересует пейзаж за окном. Видимо, догадывается, что это чертовски неприятно, когда на тебя пялятся. Но его терпения надолго не хватило, и он выпалил-таки свой вопрос: — Ты действительно Гарри Поттер? Выбор был небольшой. Можно было ответить: "Нет!" — и дождаться, пока разочарованный рыжий уйдет (а потом растрезвонит всем, какой Гарри заносчивый гад, когда обман раскроется). Можно согласиться, а потом недвусмысленно пояснить, что такие разговоры Гарри противны — и опять же прослыть надменной задницей, но при этом еще и грубияном. И, наконец, можно смириться и удовлетворить любопытство рыжего. Так что Гарри кивнул, мысленно проклиная свою мягкотелость. * * * Ладно, это оказалось не такой уж плохой идеей. Рон Уизли, наступив на все возможные грабли — то есть, спросив про родителей, про шрам, про Воландеморта (которого с суеверным страхом величал не иначе как Ты-Знаешь-Кто) и про жизнь у маглов. Удовлетворив свое любопытство и удостоверившись, что Гарри считает эти темы неподходящими для разговора, он засмущался, покраснел — с его веснушками это смотрелось кошмарно — и отвернулся, с преувеличенно увлеченным видом уставившись в окно. Но молчать долго он не смог. Ну не умел Рон Уизли сидеть молча! Есть такие люди на свете. И Гарри, в принципе, не имел ничего против — исчерпав запас неудобных тем, рыжий перешел на обычную болтовню ни о чем и обо всем. Может, он так понимал вежливую беседу. В общем, на Гарри вывалили ворох информации. У его нового знакомого была восхитительно большая семья — пятеро братьев и младшая сестра плюс родители. И это не считая сонма тетушек и кузенов, рассеянных по всей Англии. Судя по всему, семья Рона была как раз из настоящих семей волшебников, о которых говорил бледный мальчик в магазине, где Гарри купил школьную форму. — ...Мне теперь придется сделать все, чтобы оказаться лучше, чем они, — жаловался тем временем Рон. — Билл был лучшим учеником школы, Чарли играл в квиддич, носил капитанскую повязку. А Перси вот стал старостой. Фред и Джордж, конечно, занимаются всякой ерундой, но у них хорошие отметки, и их все любят. А теперь все ждут от меня, что я буду учиться не хуже братьев. Но даже если так и будет, это ничего не даст, ведь я самый младший. Значит, мне надо стать лучше, чем они, а я не думаю, что у меня это получится. К тому же когда у тебя пять братьев, тебе никогда не достается ничего нового. Вот я и еду в школу со всем старым — форма мне досталась от Билла, волшебная палочка от Чарли, а крыса от Перси. Гарри вяло подумал, что не отказался бы от роновых проблем. Дурсли возлагали на него надежды разве что о том, чтоб он поскорее свернул себе шею — и желательно так, чтобы полиция их потом по этому поводу не беспокоила. Рон запустил руку во внутренний карман куртки и вытащил оттуда жирную серую крысу, которая безмятежно спала. — Ее зовут Короста, и она абсолютно бесполезная — спит целыми днями. Отец подарил Перси сову, когда узнал, что тот будет старостой, и я тоже хотел, но у них нет де... я хотел сказать, что вместо этого получил крысу. На сей раз у Рона покраснели только уши. Он опять замолчал и стал смотреть в окно. Гарри его понимал: не очень-то приятно расписываться в своей бедности. Хотя в этом вроде как нет ничего постыдного, ну, знаете, все эти высказывания типа: "Бедность не порок" и всякое такое... Ага, как же! Гарри вот стыдился. И Рон — тоже. Молчание затягивалось, и Гарри решил подбодрить рыжего. В конце концов, это просто вежливость. И потом, сменил же Рон тему, когда понял, что Гарри неприятны расспросы! И не смеялся над ним, хотя и знал, что Гарри жил у маглов. Нет, Гарри не стал бы говорить, как паршиво было у Дурслей и что он прекрасно знает, как это — не иметь ни единой своей вещи. Нет, это было бы слишком унизительно. Так что Гарри перевел стрелки: он вытащил из чемодана "Квиддич сквозь века" и признался, что ощущает себя идиотом, будучи не в силах разобраться в правилах. Это возымело эффект: Рон оживился и с энтузиазмом принялся растолковывать эти самые правила. Он перескакивал с пятого на десятое, пускался в пространные рассуждения о скоростных метлах и приводил примеры из спортивных репортажей и превозносил команды, о которых Гарри и слыхом не слыхивал... Но эта его стрекотня была на удивление забавна. Даже, пожалуй, приятна. Гарри даже слегка расслабился: он уже часа полтора находился в обществе ровесника, выросшего в волшебном мире, и ничего скверного не произошло. Ни насмешек, ни угроз, ни подлянок никаких... Да это вообще самый длинный (не говоря уж о том, что самый мирный) разговор, в котором Гарри доводилось участвовать! Пока они болтали, поезд выехал из Лондона и сейчас несся мимо полей и лугов, на которых паслись коровы и овцы. Наконец Гарри и Рон примолкли, глядя в окно. Но наступившая тишина не была неловкой. Даже молчать у обществе Рона Уизли было вольготно. Потом в купе заглянула улыбчивая дамочка. Она катила тележку, заваленную яркими пакетиками и баночками. — Хотите чем-нибудь перекусить, ребята? Рон ожидаемо отказался, сославшись на какие-то бутерброды, а Гарри решил позволить себе немного праздника и, выудив из кармана кожаный кошелек, вышел в коридор. Вернулся он с охапкой сладостей: пакетики с круглыми конфетками-драже "Берти Боттс", "Лучшая взрывающаяся жевательная резинка Друбблс", шоколадные лягушки, тыквенное печенье, сдобные котелки, лакричные палочки... Одиннадцать сиклей и семь кнатов. В пересчете на фунты стерлингов выходило вполне приемлемо. — Ты такой голодный? — спросил Рон. Недоразвернутый бутерброд, лишенный его внимания, готовился упасть. — Умираю с голоду, — ответил Гарри, разворачивая тыквенное печенье и откусывая сразу половину. — Давай присоединяйся. Бутерброды, суховатые и без соуса, были забыты. Некоторое время в купе раздавался только шорох фольги и хруст печенья. Потом Гарри обратил внимание на более волшебные лакомства — и тут без советов Рона он бы не справился. Взрывающаяся с мощностью петарды жвачка, конфетки со вкусом фруктов — или соплей, это уж как повезет... А шоколадные лягушки, которые порываются удрать от едока? С ними, кстати, оказалось связано одно из типичных увлечений юных волшебников. К каждой лягушке прилагался вкладыш, почти так же, как и во многих магловских сластях. Только на этих вкладышах были изображены не актеры или спортсмены, а великие волшебники. Попутно Гарри познакомился с интересной особенностью волшебных фотографий: люди на них двигались — да не так, как на голографической картинке, а будто на телеэкране! Да еще и могли уходить с картинки, когда им вздумается. На первой попавшейся Гарри карточке обнаружился не кто иной, как Альбус Дамблдор, в настоящее время директор Хогвартса. — "Считается величайшим волшебником нашего времени. Профессор знаменит своей победой над темным волшебником Грин-де-Вальдом в 1945 году, открытием двенадцати способов применения крови дракона и своими трудами по алхимии в соавторстве с Никола Фламелем. Хобби — камерная музыка и игра в кегли," — прочитал вслух Гарри. — Неплохое такое резюме. Рон собирался что-то сказать по этому поводу, но не успел. Дверь в купе открылась — там стоял тот бледный мальчишка, уже переодевшийся в форменную мантию. У него за спиной маячили двое верзил — видимо, аналоги Дадли и его приятелей, только в волшебном мире. Мальчик обвел глазами купе — и заметил Гарри. Бледный тут же переменился в лице: выражение горделивого превосходства исчезло, щеки пошли неровными красными пятнами. Он что-то скомандовал громилам и зашел внутрь — один. Он с оглушительным лязгом закрыл дверь; стекло в ней жалобно зазвенело. Мальчик, проигнорировал Рона и шагнул прямо к Гарри. Волшебная палочка бледнолицего упиралась Гарри в шею. — Это ты! — выпалил он. Палочка в его руках чуть дрожала. — Ты!