Волчий след. Затянувшаяся зима

      — Не выходит! Снова!       Если бы она могла уверенно произнести «р», то вместе с этим криком ярости раздалось бы раздражённое рычание. Но вместо него лес услышал лишь обречённый стон.       Терпеливый учитель, как раз привязывающий новую мишень к ветке дерева, обернулся на ученицу.       Она со всем вмещавшимся в маленькое тело гневом сердито топала по поляне и то и дело пинала снег. Нос покраснел да и глаза тоже, но не от холода, а от досады. Девочка то и дело останавливалась, косилась на брошенный лук и раскиданные у мишени и утыканные в самый её нижний край стрелы, а потом фыркала себе под нос и снова продолжала свой недовольный марш.       — Папа! Я устала учиться! Не буду! Не буду я лучницей, не попаду я в эту дулацкую мишень! Зачем вообще этот ваш лук нужен, если уже столько влемени плошло, а я всё ещё не умею стлелять?       Терпеливый учитель в лице отца проверил надёжность закреплённой мишени и сразу же пошёл к дочери, по дороге подняв ненавистное ей оружие.       На протяжении всего обучения, каждый день Адериен смотрела на папин молот и вздыхала, сжимая лук покрепче, со скрежетом молочных зубов продолжая учиться. В самом сердце закрадывались страхи: «зима вот кончится, а ты ещё и стрелять не умеешь, не быть тебе воином, не увидишь ты Отца Охоты». И следом — мысли, подобные жужжащим пчёлам, в голове роились: «не получится, легче сдаться, дурацкий лук не для меня, не быть мне как мама, дурацкая мама».       И на последнем Адериен приходила в себя, задыхаясь от страха, что кто-то услышит, била себя по губам и снова набиралась смелости. Она тоже сможет, просто надо собраться и попытаться снова.       — Я понимаю, что ты хочешь учиться другому, но каждое оружие и для охотника, и для воина даёт шанс победить, а главное — выжить.       Норд подошёл к внимательно слушавшей его малышке и присел рядом с ней на снег. Она неуверенно забрала из его больших рук свой лук и присела к нему на колени.       — Пап, ну неужели нельзя сначала учиться с кинжалом? С ним у меня лучше получится, я знаю, — робко заговорила она, пряча лицо на папиной груди и перебирая пальчиками его густую бороду. — Почему именно лук?..       Папа долго молчал. А Адериен не хватало смелости поднять глаза и посмотреть почему же он не отвечает. Ей казалось, что сейчас вот посмотрит — и папа засмеётся. Беззлобно, ведь папа не злой совсем, но так, что она обидится. Девочка ещё не знала значения этого чувства: когда обижаешься, хотя обижаться вроде как и не на что, и никто не обижает тебя, особенно папа. Но отчего-то точно считала, что обидится непременно.       И вот она шумно выдохнула, высвободила из почти закоченевших от одного положения пальчиков мех и неуверенно глянула вверх. Раз! — и быстро опустила глаза, зажмурилась и превратилась в слух. Смеха не было. Всё та же тишина, а ведь она даже не поняла, что увидела в папином лице.       Но тут к её щеке прикоснулась горячая большая ладонь и царапнула по розовой от морозца коже. Мягко, но уверенно папа заставил её посмотреть ему в глаза. Взгляд у него был задумчивый, отчего-то напомнив девочке ту сгорбившуюся фигуру на кладбище.       А потом взгляд этот смягчился, ладонь с щеки переместилась на лук и нежно погладила его. И папа заговорил:       — Представь: ты — охотник. Ты преследуешь свою добычу. Но преследуешь не зайца, не оленя, а, скажем, медведя. Допустим, тебя кто-то попросил принести его шкуру или просто оградить ближайшую деревню от опасного зверя. На такого нельзя идти с одним лишь мечом, — папа улыбнулся её задумчивому выражению лица, и эта улыбка говорила о том, как он рад, что она слушает внимательно. — Охота — это хитрость, умение найти слабые места. Поэтому лучше иметь несколько преимуществ перед встречей с врагом, — он откашлялся, убирая хрипотцу в голосе, которая появилась к концу. — Как бы не хотелось мне это признавать, но не всегда рядом с тобой окажется другой лучник. Ты сама должна быть им, волчонок.       Адериен опустила взгляд на лук и нахмурилась, крепко задумавшись.       — А если я не хочу быть охотником? Ты же был воином, лассказывал, как молотом — лаз! — и побеждал плохих дядь. Почему я не могу так же? Без лука?       — Адериен, — начал он с тихим смешком, — папа твой был не только воином. Я люблю вспоминать сражения, но когда я ходил по Тамриэлю, то нередко был и охотником, и рыбаком, и даже песни у костра пел, хоть певец из меня и такой же ужасный, как из даэдра отец… — папа вдруг призадумался и пригладил бороду, поглощённый мыслями. — Нет, всё же я не так плох ни в пении, ни в отцовстве, — их взгляды встретились; девочка улыбнулась, не совсем поняв его слова, а он добавил. — Надеюсь, во всяком случае.       Пока они так сидели, пошёл робкий снег. Маленькие снежинки тихо опускались на землю и какая-то особенно вредная коснулась кончика носа девочки. От этого нос зачесался, а потом тишину разбавил чих.       — Апчхи!.. Но как ты смог сладить с луком, пап? И почему у меня не получается, если вы с мамой умели?       Адериен усиленно стала вытирать рукавом нос, от чего тот только сильнее покраснел, и снова чихнула. Заболеть ей было сложно, но стоило носу зачесаться — чихание не прекращалось потом ещё долго. И это когда она с папой разговаривает!       Папа засмеялся, стряхивая снежинки с золотых волос дочери.       — Если бы тут была твоя мама, она бы сказала, что стреляю я ужасно, отобрала бы у меня лук и, взяв дело в свои руки, запретила бы даже наблюдать за вашими тренировками. С ней, быть может, и тренировки твои пошли лучше, я ведь совсем не учитель в этом ремесле. Но мамы тут нет, поэтому нам придётся справляться самим. Может потом в городе отыщем тебе того, кто отточит мои топорные уроки, а пока… — он снова пригладил бороду, но не от размышлений, а потому что Адериен сама не заметила, как пальцами чуть её спутала. — Знаешь… Я видел многих мастеров лука, но как посмотришь в глаза таким: сразу видишь, что мастерство пришло к ним с трудом, с тренировками, а не из одного лишь таланта.       Адериен опустила взгляд на свой лук и провела по нему рукой, пытаясь представить, какой взгляд должен у неё быть, чтобы папа решил перейти с лука на кинжал. Может, более решительный? А как его сделать? Может, нахмурить брови и представить что-то неприятное? Что-то вроде… яркого девчачьего платья или?..       Он будто прочёл её мысли — а может, она случайно попробовала сделать то самое выражение? — и тут же сказал:       — И это не зависит от оружия, у мечников тот же взгляд, но более резкий. Эм… потом поймёшь, отличить сможешь, — рука его накрыла её ладошку и лук. — Если тебе, волчонок, кажется, что всё должно получаться только потому, что до тебя мы с мамой это уже выучили, то вспомни, что ты до сих пор не можешь произнести своё имя верно, Адериен, — он взял одну ее ручку в свою руку и провёл пальцем по ладошке. — Всё приходит с опытом. Даже магия и та добывается стараниями, как бы я её терпеть не мог. Ты можешь быть способна к этому, например из-за мамы, но без обучения способность так и будет дремать, как дракон на скале.       — Длакон на скале? — девочка, увлечённо слушая отца, изумилась внезапному сравнению. — Клала в одной книжке читала, что длакон спит в пещеле…       Папа ответил ей более широкой улыбкой.       — Ходят всякие байки, что драконы на самом деле, если и остались где ещё на свете, то спрятались повыше, в самых облаках, чтобы никто их не нашёл, пока не наступит срок. Так и способности дремлют в каждом из нас, ожидая наших усилий в их пробуждении. Ты сказала, что научишься к весне — верь в это и продолжай стремиться к цели, пытайся — и ты сможешь.       Девочка отняла руку, хихикнув от папиной щекотки, и скосила взгляд на лук.       — А этот слок пло… плозени… Слок, когда длаконы плоснутся и появятся здесь. Он сколо наступит?       Папа вытащил из мешочка на поясе цветастый платок со знакомым запахом, не выветрившимся спустя столько времени.       — Не знаю, волчонок, истории никогда не говорят всего. Если время и придёт, то скорее всего, когда твои собственные дети будут держать на руках своих детей. Время войны прошло не так давно, не готов мир к возвращению драконов.       Адериен, восхищённая папиными словами о драконах и об их появлении, сначала и не заметила, как папа накинул ей на голову платок. А когда заметила, откинула в сторону драконов и вспомнила о совершенно других вещах. Как это бывает в детской голове: мысль мелькнёт, но не успеет за словами и от того — резкий перескок с одной темы на другую.       — Тётя Клала давно не плиходила. И мы к ней не ходили, — она замялась немного, уже всерьёз увлечённая этой мыслью. — Может поедем к ней завтла?       Большие детские глаза уставились на папу, а тот, завязав узел под подбородком Адериен, спокойно ответил:       — Мы пока не сможем поехать в Камень Шора, волчонок. Хоть ты и говоришь, что твои раны не болят, но поездка на лошади… Мы не знаем, как она может отразиться на тебе сейчас. Лучше давай переждём до весны, как раз покажешь Кларе, чему ты научилась за время разлуки.       Адериен кивнула, соглашаясь, хоть и не была этим довольна. Она чувствовала себя хорошо, даже сны её больше не превращались в кошмары, шрамы не болели. Но папа всё ещё с опаской смотрел на это быстрое выздоровление и продолжал мазать шрамы мазями от Нанны, а дочь продолжала на это соглашаться, напоминая себе об обещании быть хорошей.       Они помолчали, а потом девочка вдруг бодро вскочила на ноги и, потерев друг о друга ладошки, подобрала лук.       Зима ещё не кончилась.       Чуя приближение месяца Первого Зерна, снег на территории Рифта постепенно исчезал. Больше всего он держался где-то на границе с Истмарком, упрямо не желая таять. Многие в Камне Шора болтали, что зима в этот год так просто не отпустит юго-восточное владение, вспоминали какие-то приметы. Кто-то даже поговаривал, что это всё волки: их стаи всё чаще попадались охотникам на глаза, валяясь в снегу и зазывая метели.       Возможно, зима и правда обещала быть долгой. А может быть, дело было в маленькой лесной лучнице, которая каждый вечер молилась каким-то неизвестным Восьмерым о том, чтобы снег не спешил уходить до «того самого дня».       Недавно Адериен стала просыпаться даже раньше папы и уходить тренироваться без него, но девочка неизменно успевала вернуться раньше, чем он проснётся; ей будто подсказывало что-то внутри неё самой.       Девочка с беспокойством глядела на исчезающий вдалеке снег и понимала: время уходит. Последние недели папа ворчал на слишком сильные ночные метели, а девочка радовалась. Но и этому чуду, похоже, приходил конец.       Один раз она смогла попасть в самый низ одной из мишеней, но большего не получалось. Она знала, папа не будет ругать за то, что не получилось научиться до весны. Но вместе с тем ей самой казалось, что если не успеет, то на этом всё для неё кончится. Она боялась потерять и тот малый интерес, что в ней поддерживали мысли о будущем обучении с кинжалом. Кроме этого, папа говорил, что они поедут и к Кларе, и в город! Да её же все в Камне Шора и Тринн-дурак засмеют!       Подумав о друге, девочка нахмурилась, натянула тетиву и сдула с лица прядку светлых волос. Он, конечно, ещё не знал о том, чему она учится, но приехать и похвастаться только одним наполовину удачным выстрелом — это казалось девочке недопустимым!       На дереве каркнула ворона, привычный уже спутник её тайных тренировок. Птица всегда сидела на одном из деревьев поблизости, а иногда приземлялась на снег и довольно расхаживала по нему, не сводя глаз-бусинок с девочки. Адериен из-за неё только больше хмурилась, но не прогоняла.       Уже готовая пустить стрелу, девочка вдруг почувствовала чей-то взгляд. Перед глазами мелькнул образ Халла, девочка резко мотнула головой в сторону и случайно выстрелила. На поляне по-прежнему не было никого, кроме неё и вороны, но сердце продолжало быстро-быстро стучать в груди. Не сразу Адериен поняла, где её стрела. Поискала глазами на снегу, без задней мысли скользнула взглядом по мишени и тут же замерла.       Стрела попала в мишень. Почти в самую середину.       Адериен подошла, в недоумении потрогала её. Рядом каркнула ворона и, захлопав крыльями, скрылась в лесу. Поляна погрузилась в тишину, нарушаемую только звуками природы в глубине леса. А девочка продолжала смотреть на стрелу, которая сейчас казалась ей чудом чудес.       — Папа! Папа! — закричала она, отскакивая от мишени и со всех ног припустив к дому. — Папа! Папа, я смогла!       Она неслась так быстро, что путалась в ногах и один раз даже упала, но тут же вскочила и побежала дальше. Сердце быстро-быстро стучало в груди, щёки горели, а глаза блестели. Она смогла! Ей удалось!       Папа встретил её, буквально вылетев из их домика, чем очень удивил девочку. По его помятому виду она поняла: он только-только проснулся и пошёл её искать. Его полные страха глаза остановились на её приближающейся фигуре, и лицо его медленно стало принимать выражение почти такое, как когда она по детской глупости и любопытству чуть не ушла по волчьим следам в лес, а он её перехватил чуть дальше порога и тут же отчитал. Внезапная мысль мелькнула и заставила Адериен остановиться в шагах пяти от него.       — П-пап… Я…       — Во имя Восьмерых, Адериен! Что ты делала на улице так рано? — он подошёл к ней, упал на колени и обхватил её своими большими руками. — Я чуть не поседел, увидев, что твоя постель пуста!       Девочка смешалась, почувствовала укол совести, возможно первый серьёзный из множества других, ожидавших её в будущем. Но, вспомнив о чуде, взяла папино лицо в холодные ручки и выпалила:       — Папа, у меня получилось!       — Ч-что? Волчонок, о ч…       — Папа, я покажу, пошли! Пошли-пошли! Ты быстло забудешь о том, что случилось, как только увидишь это! — она вывернулась из медвежьих объятий и, схватив его за указательный палец, потянула за собой.       Она подгоняла папу до самой поляны, продолжая удерживать его за палец, а потом остановилась, отпустила его и с довольным выражением на лице медленно подошла к мишени. Нанна как-то говорила, что успех надо показывать по-особому.       Но, оказавшись около цели и убедившись, что стрела на месте, она, не сдержавшись, подпрыгнула на месте и заулыбалась, оборачиваясь к недоумевающему папе. Выставила руки, показывая ими на мишень, и в предвкушении заулыбалась шире.       — Вот! Вот, я смогла!       Папа подошёл, коснулся пальцем стрелы и провел по ней до места, где она продырявила мишень. Не замечая его сдвинутых в раздумьях бровей, девочка воодушевлённо продолжила, сбиваясь и чуть не задыхаясь от счастья:       — Я очень много тлениловалась! И сегодня тоже! Когда натягивала тетиву, даже не думала, что попаду! Но случилось самое настоящее чудо, я отвлеклась, выпустила стлелу и — вжух! — она в мишени! Может, это мамин талант плоснулся? Ну помнишь, как длакон! Ну что, я молодец, пап?       Она смотрела на него бесконечно долго, ожидая похвалы. Как-то перед сном он рассказывал, что во снах иногда приходят знаки, говорящие о чём-то, что должно произойти. И она видела!       — Пап, а я ещё сон видела! Там птичка и волк вместе поднимались на голу, а потом птичка вдлуг стала стлелой и полетела плямо на голу, к солнцу, обогнав волка! Это ведь был знак, велно? Как ты говолил, знак! Птичка — стлела, а солнце — мишень!       А он всё молчал, придирчиво рассматривая стрелу. Затем выдернул её, повертел в руке и вздохнул.       — Пап? — спросила она чуть охрипшим из-за пересохшего горла голосом. Она всё ждала, когда же он вдруг широко и заразительно улыбнётся, схватит её в объятия и скажет, как он ею гордится. Как они с мамой гордятся.       Отец наконец обратил своё внимание на дочь.       — Адериен, ты поступила неправильно. Ты выходила из дома, ничего мне не сказав. А если бы что-то случилось? И ты выходила за такой… мелочью? Ты бы научилась и со мной, в этих утренних побегах не было нужды.       Он проговорил это, присев перед девочкой и протянув ей стрелу. Она неловко шевельнула губами, пытаясь подобрать слова, взяла стрелу и скосила взгляд на мишень. Чувство обиды обхватило её горло. Хотя мысли говорили: «обижаться не на что, папа прав», — дочь всё равно хотела услышать похвалу, радость. Самые их крохи.       — Но, пап… знак? — виновато улыбнувшись, она посмотрела на отца, ища те крохи в его глазах.       Тут одни мысли сменились другой. От неё, казалось, ушло и то странное непривычное чувство. Но на самом деле, как для любого ребёнка, для Адериен эта мысль стала отчаянным криком той же обиды, но более резкой, не приемлющей смирения.       — Я ведь научилась! Я не влу! Не велишь, так я покажу! Попаду снова!       — А сможешь? Ты сама сказала, что попала случайно, — голос отца смягчился, он чуть прокашлялся, убирая ту неприятную хрипотцу. — Волчонок, я не умаляю твоих заслуг, ты действительно попала. Но ты ведь хочешь сразу после этого выстрела достичь цели, а это не так просто. Удача сыграет свою роль, но важно не полагаться на неё постоянно. Один раз попала, а в другой раз промахнёшься — и что?       Девочка покраснела, надулась и в глазах заблестела влага. Обида. Отцу не было знакомо это выражение на детском лице, но прежде чем он попытался что-то сказать, она отошла на положенное расстояние и развернулась к мишени.       Натянула тетиву. Прицелилась. Отпустила.       Перед тем, как стрела достигла мишени, Адериен почему-то зажмурилась. Стрела куда-то попала. Наступила тишина.       — Хорошо, поменяем мишень, — отец оказался рядом, не давая ей открыть глаза и разворачивая её в другом направлении. — Не глядя на результат, возьми другую стрелу и попади вон в ту, на дереве.       Она открыла глаза, их немного ослепил снег, но девочка уже взяла у папы другую стрелу. Мишень, подвешенная на дереве, ей не нравилась. В неё она попасть не могла ни разу, даже в самый её краешек. Но переполненная решимостью, она снова натянула тетиву и стала прицеливаться.

«Ещё»

      Рука Адериен дрогнула, не выпустив стрелу, и уже было повернула голову, но:       — Не смотри, стреляй.       Она снова взглянула на мишень и постаралась собраться, натянув тетиву чуть сильнее. Сердце зашлось в странно-предвкушающем ритме, прямо как во снах. Отличалась ли охота на оленя от стрельбы по мишеням?

«Будь жадной, используй предел»

      Убеждённая, что голос не отцовский, а будто исходящий изнутри её самой, она сдвинула бровки и достала стрелой почти до самой щеки. Мышцы заныли. Неловко шевельнула одними губами:       — Так?..       Ответом девочке было молчание, только отец позади вздохнул и сделал пару шагов куда-то в сторону. Но она ощущала на себе его взгляд и уже была готова выстрелить; пальцы и руки онемели в ожидании неизвестно чего.       Действительно, чего?

«Стреляй»

      Этого.       В ушах забарабанил тот же ритм, что и в маленьком нетерпеливом сердце, заглушая собой все прочие звуки. Девочка последовала указанию голоса и снова зажмурилась. Звук стрелы, разрезавшей воздух и встретившейся со своим препятствием, оглушил её, повисла тишина. Голоса не было, быстро-быстро колотившееся сердце предательски замерло, барабан в ушах смолк.       Дочь побоялась открыть глаза даже когда отец разрешил. Она только слышала его уверенные шаги в её сторону, почувствовала телом, как он остановился рядом.       — Ну, волчонок, — он положил руку на её макушку и чуть взлохматил светлые волосы, — теперь мне не отвертеться от кинжала, верно?       Распахнула глаза и увидела. Стрела в мишени. Не в «яблочко», но ведь и не с краю! Обернулась — другая стрела тоже в мишени, почти рядом со «случайным» выстрелом. Кончики пальцев закололо, а в глазах защипало. Чувство радости затопило её, поднялось снизу вверх и накрыло с головой.       Девочка запрокинула голову, взглянув на папу, и заулыбалась. В его глазах читались гордость и та самая похвала. А потом он подхватил её на руки и улыбнулся так же широко, как она. Счастье у них было одинаковое и улыбки — тоже. Она положила голову ему на плечо и увидела ту самую ворону. Она сидела на дереве и смотрела прямо, причём как-то очень осмысленно. Адериен невольно вспомнила волков, которых они с папой видели очень давно, возвращаясь из города.       Но вот ворона каркнула, хлопнула крыльями и скрылась в лесу. В снежном лесу, уже сдававшем позиции перед безжалостной весной, но успевшем увидеть уверенный шажок ребёнка к его мечте.       — Конечно, это не значит, что мы сразу забросим лук, — подал папа голос, разглядывая мишень на дереве и прижимая к себе свою малышку. — Мы будем теперь совмещать его и кинжал, чтобы ты не позабыла о том, с чего начинала. Поняла, волчонок?       Но Адериен уже ничего не слышала. Её сознание медленно, но верно уплыло в долину грёз, измождённое ранним подъёмом и последующими маленькими победами. Ребёнок доверчиво устроил свою щёчку на широком плече, ручки запутались в длинной папиной шевелюре.       В тишине поляны отец огляделся, подобрал одной рукой брошенный в снегу лук и, удобнее устроив спящую дочку на плече, пошёл домой. Вдалеке завыли волки. Впереди был долгий день, праздник победы над «ужасно неудобным луком», а подарком должен был стать маленький для взрослого мужчины, но внушительный для ребёнка кинжал.       Долгая зима, о которой болтали люди, в спешке покинула края Рифта, украв у весны лишь неделю с лишним. А когда она кончилась, все забыли и о волках, и о приметах. Кто-то даже назвал все приметы шуткой Восьмерых.