***
POV Иви
Ничего не вижу. Спотыкаюсь. Кто-то держит меня за запястье, очень крепко, до боли… Меня толкают в спину. Вскрикиваю от страха упасть…и падаю на стул. Сильная мужская рука просто опустила меня на шаткую табуретку надавив на плечо, резко сдёрнув мешок с головы. Незнакомец одет в белый халат и одноразовые перчатки. Мужчина хватает меня за волосы. Что со мной делают? Кафельная плитка на противоположной стене служит единственной вещью, которая отвлекает от мерзкого жужжания машинки для стрижки… Он провёл один раз, и волнистые локоны бесшумно упали в ноги, оставляя после себя дорожку из ёжика длиной в один миллиметр. Слёзы душат, и я чувствую, как начинаю задыхаться от наступающей истерики, но ничего, кроме сдавленного хрипа, из меня не вышло. Пряди мягких светлых волос опадали на пол, точно осенние листья.***
Наконец всё закончилось. На меня снова надели всё тот же мешок. Я прерывисто всхлипываю, стараясь подавить тупую боль где-то в районе грудины. Мужчина поднимает меня и начинает толкать. Босые ноги отчётливо передают холод керамической плитки, что покрывала пол. Что это? С меня вновь стянули проклятый мешок. — Раздевайся, — грубо обратился мужчина, стоящий сзади. Я обернулась. Его лицо скрыто за медицинской маской и тёмными очками. Тело дрожит, а в ушах болезненно отдаётся учащённое сердцебиение. — Язык проглотила?! Мне тебя уговаривать не придётся… — санитар грубо схватил меня за ворот рубашки. Треск ткани раздался по всему помещению. Я стою совершенно обнажённая. По-прежнему лихорадит. Он сильно толкает меня в грудь, от чего я пячусь назад, где упираюсь спиной в холодную стену. Взяв обе мои руки, мужчина связал их бечёвкой и приказным тоном сказал вытянуться наверх. Терять уже было нечего. Опустив какой-то крюк, незнакомец зацепил узел за остриё. Непреодолимое чувство стыда заполнило нутро. Мои мысли прервала резкая струя ледяной воды, которой окатил меня санитар из некоего подобия водяной пушки, тут же сменившаяся на кипяток. Скулю, точно подбитая собака. Боль и отчаяние сводят мышцы по всему телу. Так продолжалось, по меньшей мере, пятнадцать или двадцать минут. Шум воды стих. Спиной чувствую, как санитар подошёл сзади. Гладкая текстура перчатки коснулась загривка, продолжая свой путь вдоль спины, кончаясь на копчике. По телу побежали мурашки. Пытаюсь уйти от прикосновений. Удар по пояснице. Я до боли закусываю нижнюю губу, дабы сдержать крик. Во рту появился привкус крови. Резко схватил меня за ягодицу, больно сжав нежную кожу. Я чувствую довольную ухмылку на его лице. Чувствую, как он смеётся над моей беспомощностью. Раздвинув мои ноги, санитар резко ввёл два пальца в лоно, от чего я дёрнулась. Из глаз хлынули слёзы. — Хорошая девочка, да… — я брыкаюсь, но ничего не выходит. Мужчина жёстко сжал и до того небольшую грудь. В животе появился жар. Ноги сводит судорогой, и я вскрикиваю от боли. Играется, изводит, издевается… Тело не в силах подчиняться разуму. Санитар затыкает мои крики пальцами, оттягивая край щеки. Я пытаюсь укусить его через перчатки, но получаю сильный удар в висок. Тишина.***
Темнота окутывает всё окружение. Боль резко ударяет в виски. Меня куда-то везут на тележке. Прибыли. Кое-как ставят на ноги, конечности отказываются слушаться, а тело то и дело потряхивает мелкой дрожью. Ничего не помню. Сильный толчок в спину, и я инстинктивно выставляю руки вперёд. Мешок с моей головы сдёргивает человек, стоящий позади. Я оборачиваюсь, но дверь камеры закрывается прямо перед носом. Холодно. Я не в своей одежде — на мне какая-то грязная оранжевая туника. Пячусь назад, пока не натыкаюсь лопатками в стену, сползая вниз на пол. Тишина давит на мозг, звеня и разъедая слух. Забита в угол как дворняга. Я всё ещё не до конца понимаю где нахожусь. Подтягиваю колени к груди — так немного теплее. Что это? Звук доносится из соседней камеры? Кто-то мечется и тяжело дышит, от чего мне становится не по себе. Он кричит. Там, с другой стороны бетонной стены. Кричит и плачет уже неизвестно сколько времени. Я зажимаю уши, стараясь не слышать этого. Кажется, что моя голова вот-вот расколется из-за давления. Чувствую, как слёзы начинают застилать глаза. Меня трясёт. Еле слышный скрежет в стене отвлёк от своих внутренних размышлений. Тут крыса. Только мне всё равно, потому что я не лучше крысы. Тут крыса…***
Открываю глаза и обнаруживаю себя всё ещё запертой. Значит, не сон. Господи, я вспомнила. Меня обрили… Человек из соседней камеры больше не кричит. От него вообще больше не слышно ни звука. Не знаю почему, но от этого мне не легче. Около двери камеры что-то лежит. Встаю и осторожно приближаюсь к новому объекту — тарелка с размазанной кашей, рядом с которой ошивается та самая крыса. Отсутствие аппетита сменилось желанием припасть к ржавому унитазу, что находился в противоположном углу. Я не буду это есть. Увидев меня, грызун, издав противный писк, предпочёл удрать в узкую щель в стене, нежели остаться доедать мой ужин. Меня тошнит. Ложусь на пол и сворачиваюсь калачиком, чтобы согреться. Нет сил даже на то, чтобы тихонько заплакать. А для чего? Разве кто-то придёт, укроет пледом, заключит в объятия и пожалеет, отпаивая тёплым чаем? Горечь реальности и безысходности скрутила подступившие слёзы. Встаю с пола. Уже почти рассвело, и я вижу дырку в стене. Из неё что-то торчит… Не крыса. Туалетная бумага? Но откуда…? Пять обрывков, исписанных карандашом. На негнущихся ногах подхожу к двери и ложусь напротив щели, сквозь которую пробивался несильный, но которого было достаточно для чтения, свет. С трудом разворачиваю свёрток. Я смотрю в конец последней страницы — её зовут Валери…Я знаю, нет способов доказать тебе, что это не подстава. Но мне всё равно. Я — это я, и я не знаю кто ты, но я люблю тебя. Меня зовут Валери. Кажется, жить мне осталось недолго, и я просто хочу рассказать кому-нибудь о своей жизни. Это будет моя первая и последняя автобиография, как ни печально, я пишу её на туалетной бумаге.
***
Я знаю каждый дюйм этой камеры. Знаю каждую трещинку в штукатурке также хорошо, как собственное тело. Я не знаю, где я. Я знаю, что в камере темнеет и светлеет. Что просыпаюсь и засыпаю. Ржавая алюминиевая тарелка с совершенно безвкусной кашей, если это вообще можно назвать едой, меняется 2 раза в день. Человек из соседней камеры постоянно рыдает и орёт. Порой, мне кажется, что он вот-вот пробьёт мою стену насквозь. Я не знаю, какой сейчас день. Я знаю, что есть женщина, которая написала мне письмо на туалетной бумаге. Я знаю, что она одинока. Я знаю, что она любит меня. Я не знаю, как она выглядит. Я читаю её письмо, прячу его, сплю, просыпаюсь, они допрашивают меня, я плачу, темнеет, светлеет, я опять читаю её письмо. Снова и снова. Её зовут Валери…Я родилась в Ноттингеме, в 1985 году. То давнее время я почти не помню, но я помню дождь. У моей бабушки была ферма в Тоттлбруке, и она говорила мне, что Бог — в дожде. Сдав экзамены, я была принята в классическую школу для девочек. Там я встретила свою первую любовь. Её звали Сара. Меня поразили её запястья. Они были прекрасны. Я думала, что мы будем любить друг друга вечно. Помню, учитель сказал нам, что это возрастное, и со временем пройдёт. У Сары прошло, а у меня — нет. В 2002 году я полюбила девушку по имени Кристина. В тот год я призналась своим родителям. Я бы не решилась на это, если бы Крис не держала меня за руку. Отец не хотел меня видеть, он сказал уходи, и не возвращайся. Мама не произнесла ни слова. Но я ведь всего лишь сказала им правду, разве это преступление? Искренность потерять очень легко, но это наше единственное истинное достояние. Это наш последний рубеж. Зато в его пределах мы абсолютно свободны.
Они вновь и вновь привязывают меня к стулу, опуская голову в таз, наполненный холодной водой. Я пытаюсь задерживать дыхание, плююсь, глотаю воду. — Это закончится, когда ты захочешь. Только скажи нам, где он! — я не вижу его лица. Лишь руки, скрытые за грубыми кожаными перчатками, жёстко хватающие за затылок, опуская лицом вниз. — Я этого не знаю! — говорю сквозь зубы, сдерживая злость и слёзы. Ещё несколько подобных погружений, и меня развязывают. Они обращаются со мной как с вещью. Пинают, таскают. А ещё этот мешок. В нём нет никакого смысла, но они продолжают исправно натягивать его на меня. Опять везут на тележке. Чувствую сырость — мы на месте. Меня, в прямом смысле слова, швыряют в камеру. Падаю на колени, ощущая всю твёрдость бетонного покрытия. Локти и плечо разодраны. Дверь камеры захлопывается, а я продолжаю лежать в той же позе, давясь от воды, которой наглоталась ещё в допросной камере. Шорох. В стене. Я опять его слышу. Поднимаю голову и ползу к источнику шума. В той же самой дыре я увидела торчащий уголок бумаги. На секунду мне показалось, что сердце вовсе перестало биться. Встаю, спотыкаюсь, пытаюсь удержать равновесие. Осторожно вытягиваю маленький свёрток и на негнущихся ногах иду к окошку в двери, дабы иметь возможность прочитать послание. Её послание… Сама не знаю почему, но этот невзрачный клочок целлюлозы вселяет в сердце приятное тепло и не даёт мне окончательно сломаться.Я всегда знала, чем хочу заниматься в жизни. В 2015 году я сыграла роль в моём первом фильме, «Солончаки». Это была самая важная роль в моей жизни, не из-за карьеры, а потому что благодаря ей я встретила Руфь. Поцеловав её в первый раз, я поняла, что отныне и навеки хочу целовать её, и только её. Мы поселились вместе в небольшой квартире в Лондоне. Она выращивала для меня на подоконнике розы сорта «Алый Карсон». Поэтому у нас всегда пахло розами. Это были лучшие дни в моей жизни. А война с Америкой всё разрасталась и разрасталась, и, наконец, достигла Лондона. « — Законопроект, предложенный Адамом Сатлером, замминистра обороны, о закрытии оставшихся станций метро, прошёл единогласно.» После этого уже не было роз. Ни для кого.
***
В силу отсутствия нормального питания и общих условий, на моём теле стали самопроизвольно появляться синяки, а кровоподтёки из-за регулярных процедур пыток отказывались проходить. В этот раз санитар одним сильным пинком вернул меня в свою камеру. В глазах на секунду потемнело. Падаю на пол, точно мешок с песком. Нет сил даже на то, чтобы чувствовать боль. Меня лишь мутит и тошнит от постоянных головокружений. Признаться честно, когда я засыпаю, то в тайне думаю о том, чтобы не проснуться. Просто лечь, закрыть глаза и забыть про всё. Щекой ощущаю сырую влажность заплесневелой плитки. Хочется пить. — Ты долго не протянешь. Ты тут сдохнешь. Зачем покрывать того, кому на тебя наплевать? Тот мужчина стоит в проёме. Его слова доходят до меня не сразу, больше напоминая лай собаки. V… Ему не плевать, я уверена. Он придёт за мной. Он знает, где я. Осталось совсем немного до нашей встречи… Ему не наплевать, нет…не наплевать… Тяжёлая стальная дверь с грохотом закрывается за санитаром, оставляя меня лежать в полной темноте. Приподнимаюсь на локтях и ползу к унитазу, в котором спрятаны письма. Письма Валери. Для меня. Бережно сложенные обрывки, герметично упакованные в zip-пакет, который я смогла украсть со стола в допросной. Что это? Человек из соседней камеры. Он опять мечется. Опять кричит и плачет, нет, рыдает. Чувствую, как к горлу начинает подкатывать тяжёлый ком, и зажимаю свой собственный рот ладонью. Дрожащими пальцами разворачиваю последний листок.Я помню, как слова начали менять свой смысл. Слова вроде таких, как «соучастие», «выдача», вдруг стали страшными. А новые понятия «германский огонь», закон о Лояльности, приобрели силу и власть. Я помню, как «не такой, как все», стало означать «опасный». До сих пор не понимаю, за что они так нас ненавидят? Они взяли Руфь, когда я вышла за продуктами. Ещё никогда в жизни я так не плакала. Довольно скоро пришли и за мной. Какая нелепость, что моя жизнь должна закончиться в столь ужасном месте. Но у меня было три года, когда мне дарили розы, и я ни у кого не просила прощения. Я умру здесь. Исчезнут все частицы, из которых я состою. Все-все. Кроме одной. Одной частицы. Она маленькая и хрупкая. Но она единственная, ради чего стоит жить. Её нельзя терять. Нельзя от неё отказываться. Нельзя позволить отнять её у нас. Я надеюсь, что ты сумеешь отсюда выйти. Как надеюсь, что мир в конце концов изменится к лучшему. Но больше всего я надеюсь на то, что ты поймёшь, когда прочтёшь вот эти слова, хотя я и не знаю, кто ты, хотя я никогда тебя не увижу, не буду смеяться с тобой, плакать с тобой, целовать тебя. Я тебя люблю. Всем своим сердцем. Я люблю тебя. Валери.
***
POV Автор
Мешок с головы Иви резко сдёрнули. Впалые щёки и бледность лица придавали ей не самый лучший вид. — Мне поручено сообщить, что особый трибунал признал тебя виновной. И что если ты откажешься нам помочь, то будешь казнена. Ты понимаешь, что я тебе говорю? — резко произнёс мужчина напротив. Его лица так же не видно. — Да, — настольная лампа ярко светит в лицо, но Иви не щурится. — Ты готова помочь нам? — Нет, — совершенно безэмоциональный ответ. — Очень хорошо. Верните мисс Хэммонд в камеру. Наберите шесть человек, отведите её за химический склад и расстреляйте.***
Тяжёлые шаги подавляли звенящую тишину. Поворот ключа в замке, и дверь пятой камеры открывается, разгоняя поселившуюся там тьму. Полоска света, исходящего от старой жужжащей лампы в коридоре, упёрлась в фигуру. Иви сидела на полу, обнимая и упираясь лбом в колени. Бледная кожа и синяки до неузнаваемости поменяли внешний облик некогда обычной девушки. Наконец, худое лицо узницы показалось санитару. Чёрные, точно смоль, глаза спокойно смотрели на фигуру, нависшую в дверном проёме. — Пора. — Я готова, — Иви сильнее сжала письма Валери, от чего костяшки на её кулаке мгновенно побелели. — Им нужна от тебя всего лишь маленькая подсказка. Сообщи им хоть что-нибудь. Что угодно, — будто он хочет ей помочь. — Спасибо. Но я предпочту умереть за химическим складом, — девушка посмотрела прямо в глаза того, чьего лица никогда не видела, но это уже была не Иви. Что-то более холодное и неприступное. Пугающее и опасное. — Значит, — санитар запнулся, его голос дрожит, — в тебе больше нет страха. Ты совершенно свободна, — мужчина молча развернулся и ушёл из поля зрения, оставляя дверь камеры открытой нараспашку. — Что? — меж бровей Иви образовалась складка. Кажется, с её губ сорвался смешок. Прошло около полминуты, прежде чем девушка решила встать с пола и проверить подлинность происходящего. Осторожно заглянув за угол, Иви тут же скрылась обратно. В другом конце коридора стоял охранник. Собравшись с силами, она повторила свои действия вновь, но в этот раз что-то было не так. Девушка шагнула за порог камеры, бесшумно приближаясь к человеку в углу. На расстоянии пяти метров стало понятно, что перед Иви находится манекен, заботливо переодетый в форму. Всё казалось одной глупой шуткой. Для подтверждения, Иви ткнула в пластиковую куклу, от чего та слегка пошатнулась, всё ещё смотря на окружающий мир своими нарисованными глазами. Продолжив следовать по указателям, девушка попала в то самое место, где её неоднократно допрашивали и пытали. Всё было на своих местах: стол с лампой, два стула, на одном из которых сидел…человек. Что? Что это за бред. Иви осторожно подошла к незнакомцу, пока не заметила на его груди динамик и всё те же нарисованные глаза. Рядом стоял диктофон. Дрожащей рукой девушка потянулась к кнопке начала проигрывания. — …ручено сообщить, что особый трибунал признал тебя виновной. И что если ты откажешься нам помочь, то будешь казнена. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Из динамика на груди куклы заговорил уже знакомый голос, приказавший убить Иви несколько часов назад. — Что…? — она молча мотала головой. Мозг отказывался принимать поступающую информацию и давать определение происходящему. Развернувшись к другой стене, Иви увидела клетку. Подойдя чуть ближе, девушка разглядела ту самую крысу, что обитала в её камере. — …шесть человек, отведите ее за химический склад и расстреляйте. Кукла всё продолжала выдавать фразы, проигрываемые диктофоном. Дыхание сбилось, и она уже не могла нормально дышать. Переведя дух, Иви прошла в другой коридор, где увидела лишь одну единственную дверь, ведущую в неизвестность. Дрожащая ладонь опустилась на ручку, медленно повернув её. Мягкий свет проник в темноту коридора, на секунду ослепив Иви. Увидев то, что скрывалось за ней, ей показалось, будто она свихнулась. Это была Галерея Теней. Дом V. Его обитель. Тело начало колотить, а в ушах неприятно зазвенело. Босыми ногами Иви ощутила качественное напольное покрытие из дерева. Запах пряностей и сухоцветов. Море хлама и творческий беспорядок. Она определённо там, где не должна была быть. Глаза метались из стороны в сторону. Еле слышный стук каблуков развеял все мысли. В груди неприятно горело. До боли знакомая фигура появилась из-за угла, плавно переместившись в середину главного зала. Мужчина поправил перчатку. Видимо, переодевался он в спешке. V тяжело выдохнул. — Здравствуй, Иви.