Сероглазый король

Серый лёд. Но теплее его не найти, А в глазах твоих греют улыбка и солнце. Серый лёд. И на вечном бескрайнем пути Серым лучиком глаз для меня рассмеётся. Из дворца наших тайн, в танце сказочных дней Не уйду уж вовек — никуда, никогда — Пусть стучит только жарче, стучит горячей Серебристое сердце из серого льда… (Mari Enn) Промозглый осенний день, обдавая неприветливым холодным ветром и моросящим дождём запоздалых прохожих и крыши домов, подходил к концу. Серый вечер, наполненный унынием и печалью — но это всё там, за окном. А здесь — тепло и уютно. Волшебное время — вечер перед выходными, наполненный звуками потрескивающих поленьев в камине, шепотом дождя за окнами, шуршанием газет и смехом её маленького чуда, свернувшегося калачиком под боком и забавляющегося с изрядно располневшим в последнее время Живоглотом. Её мир, её личная магия любви и заботы… — В Хогвартсе пройдут соревнования ловцов квиддича среди семикурсников, — цитирует Рон, перелистывая страницы «Ежедневного Пророка». — Победитель станет ловцом «Уилтширских Молний». Эх, жаль в наше время такого не было, — мечтательно протягивает он. Она улыбается, перелистывая страницы справочника по высшей трансфигурации («Рон, ты же вратарем был, а не ловцом»). Но все равно самым лучшим вратарем. Она любит, когда он по вечерам вот так сидит в кресле с газетой и читает вслух интересные заголовки. Это так по-домашнему, так обычно и так уютно. Он сам уютный. Даже сейчас, читая о квиддиче, известный мракоборец, глава семейства Рональд Уизли, мечтает о соревнованиях и борьбе за место в лучшей команде последнего десятилетия. Спустя восемнадцать лет после завершения учебы, пройдя через тяготы и битвы, он все равно остается веселым и жизнерадостным мальчишкой. Он почти не изменился — только в уголках глаз появились лучики-морщинки, почти все время скрытые чуть затемненными очками — из-за ухудшившегося зрения они с Гарри стали, по утверждению Рона, «почти близнецами». — Мам, когда я буду учиться в Хогвартсе, как Роза, я стану лучшим ловцом, — мурлычет Хьюго, укрывая краешком пледа задремавшего Живоглота. — Лучше вратарем, — подмигивает Рон. — Нет, пап, я ловцом хочу стать. Задорная улыбка трогает уголки губ мальчика, а в глазах начинают искриться задорные лучики, наделяющие его какой-то сдержанно-дерзкой красотой. Они с отцом обожают спорить. — Почему сразу ловцом? — Рон, как всегда, попадается на провокационную ниточку. — Ну, — протягивает Хьюго, — это интересно. И, кроме того, ловец — главный игрок в команде. Практически всегда результат зависит от него. И потом, — мальчишка хитро прищуривается, — это престижно. — Престижно? — шутя, хмыкает Рон. — Гермиона, не забивай ребенку голову этими фразами. Она негромко смеется и обнимает чуть удивленного Хьюго, чмокнув в теплую макушку, пахнущую липовым шампунем. Нет, она не учила его этим «фразам» — он ведь и сам талантливый. Даже очень. И уже, к её немалому удивлению, неплохо играет на фортепиано, рисует и летает на метле лучше Розы, учащейся на втором курсе. Время так быстро летит. Словно мгновение прошло с окончания школы, а их дочь уже лучшая ученица на своем курсе, гордость Гриффиндора и всей школы, где в следующем году предстоит учиться и Хьюго. Интересно, на какой факультет он поступит? С его незаурядным умом и неординарностью могут быть самые неожиданные варианты. Вон, у Гарри Альбус ведь был определен на Слизерин. Надо будет начать заранее готовить Рона к любому выбору Шляпы. Ну, с этим она наверняка справится. Гермиона умиротворенно выдыхает и получше укрывает пледом Хьюго — он, в отличие от Розы, бывает склонен к простудам. — Мам, у тебя паучок как будто живой, — жмурится от удовольствия сынишка, указывая на её любимое украшение. Она никогда не снимает этой цепочки-паутинки с кулоном в виде серебристо-голубого паука. Рон считает его ужасным, а ей он нравится. Впрочем, «нравится» — слишком убогое слово, чтобы описать её отношение к этому ожерелью. А сейчас серебряный паучок сверкает на тонкой нити, озаренной отблесками камина, будто и правда оживает, намереваясь ползти вверх. — Это драгоценные камни? — Хьюго внимательно рассматривает мерцающее брюшко, колышущееся на паутинках. — Нет, что ты! — поспешно отвечает Гермиона. Слишком поспешно. Но Рон, кажется, и вовсе не слышит их разговора, поглощенный прочтением какой-то статьи «Пророка». Голубой бриллиант — редчайший камень, холодный и прекрасный в своем ледяном великолепии. Холодный и прекрасный… Паучок на серебряной цепочке ярко поблескивает тринадцатью такими камнями. Тринадцать… Волшебное, мистическое число. Тоже холодное и прекрасное. — Это папа тебе подарил? — не унимается Хьюго, чуть касаясь острого наконечника «паутинки», падающей от паучка вниз. — Нет, — она отрицательно качает головой, стряхивая нежданное наваждение. — Это подарил… один очень хороший человек. Тихий шорох страниц газеты, внимательное лицо Рона, полностью увлеченного какой-то заметкой с широким заголовком. Наверное, за это она его и любит — он слышит и видит лишь то, что нужно ему. Кто-то, возможно, назвал бы это качество эгоизмом, а она считает такой подход разумной избирательностью. К счастью, её непреодолимой тяги к знаниям и всему новому у Рона никогда не наблюдалось. — Мне очень нравится этот паучок, — улыбается Хьюго, небрежным, даже изящным жестом закидывая руку под голову. — Я знаю, ты очень любишь его, да? — Очень люблю, — повторяет Гермиона, чувствуя, как предательски дрогнул голос, а рука помимо воли коснулась прохладной серебряной поверхности, усыпанной миниатюрными голубыми камешками…

***

На юбилейный вечер по случаю пятилетней годовщины со дня победы над Волдемортом Хогвартс гостеприимно распахнул двери для всех бывших учеников. Прошло только пять лет, но уже многие из них достаточно изменились, а то и обзавелись своими семьями, став гораздо серьезнее, старше. Смущенный Гарри, явно не слишком довольный своим статусом «звезды» сегодняшнего праздника, счастливый Невилл, загорелая Луна, вернувшаяся с мужем-путешественником с каких-то экзотических островов, лучезарная Парвати, ставшая астрологом «Ежедневного Пророка», и еще множество знакомых и родных лиц — их бывших сокурсников, учеников всех четырех факультетов. Приглашения были действительно разосланы всем, кто учился в то время, и самым удивительным, пожалуй, было то, что сейчас, спустя пять лет, повзрослевшие выпускники уже не стремились выделиться отличием по факультету, демонстрируя собственное преимущество. Тоскующая от всей этой суеты Гермиона заметила, что только что к стоящим неподалеку Гарри, Рону и Невиллу подошел бывший слизеринец Блейз Забини, продолжая оживленную дружелюбную беседу. Предрассудки прошлого унесло время и пережитые ими всеми страшные события. Потеря родных, послевоенные сложности, переосмысление жизни — все это коснулось каждого из них. Она искренне жалела, что на торжестве не было Джинни — она могла даже «слишком серьезную» Гермиону развеселить в любой момент. Но у них с Гарри совсем недавно родилась маленькая Лили, которую подруга не могла оставить одну. Она всегда поражалась особенной ауре Джинни — та могла быть и пламенным вихрем, и теплым домашним огоньком, согревающим домашний очаг. Она сама таких способностей не имела. Уже сейчас, едва Розе исполнился годик, она мечтала скорее вернуться к работе. Рон все это не одобрял, справедливо считая, что ребенку нужна материнская забота. А она просто не могла больше сидеть дома, оставаясь домохозяйкой, буквально на глазах тупеющей от домашних дел и ухода за ребенком. Рон называл это «послеродовой депрессией», начитавшись справочников и медицинской литературы, а потому настаивал на том, чтобы Гермиона посещала как можно больше самых разных мероприятий, чтобы «развеяться». Одним из таких способов «развеяться» стал вечер годовщин победы. Улыбки, поздравления, торжественные речи и пары, неспешно кружащиеся под мелодичную музыку. Рон уже танцует с Парвати, добродушно подмигнув Гермионе: «Ты не переживай, всё под контролем». А она не переживает, а просто чувствует себя чужой на этом празднике. И дело не в Парвати, которая так жарко прижимается к её мужу, и даже не в Розе, которая дома наверняка уже довела нанятую няню до полного шока. Она попросту устала, выдохлась, потеряла всю свою некогда бурлящую энергию. Она слишком умная и рациональная, чтобы осуждать Рона за потерю интереса к потерявшей всякий шарм супруге. Нет, она выглядит весьма неплохо — после родов довольно быстро пришла в норму, пытается иногда как-то интересно одеться — но ведь и сама понимает: уже — совсем не то, что раньше. И выгоревшая на солнце краска никогда не обретет прежней яркости и красоты. — Потанцуем? — подошедший к ней Невилл решает вытащить её из тоскливых размышлений, которые, скорее всего, слишком явно отразились на её лице. Она кивает, протягивая свою руку. Потанцуем — так потанцуем. Что стену подпирать, что танцевать — разницы ведь никакой. Они как-то странно топчутся под музыку, с облегчением подмечая, что мелодия становится медленнее, завершаясь. Да, танцевальные таланты — явно не их с Невиллом сильная сторона. Подоспевший эльф с подносом предлагает напитки, и она выбирает старый добрый тыквенный сок. Музыка, шум, разговоры, улыбки… И сладкий глоток, уносящий в воспоминания из детства… — Грейнджер, жаль, что сегодня не вечер премий! Но не волнуйся: в номинации «Бегемот года» победила только ты! Насмешливый холодный голос, который она узнала бы из миллиона голосов. Ей с трудом удается не поперхнуться соком, резко обернувшись к нему. Малфой. Конечно же, Малфой. Черные брюки, черная рубашка, небрежно расстегнутая на пару верхних пуговиц, светлые, почти белые волосы, падающие недлинной челкой, чуть искривленные в ухмылке бледные губы, бокал шампанского в тонких пальцах и аромат терпко-горьковатого, явно дорогого парфюма. Еще более надменный, ещё более холодный, ещё более безупречный, чем прежде. Взгляд цвета серого льда оценивающе скользит по ней — молниеносно — вниз, а потом снова вверх. — Не знал, что сейчас в моде мешки для сена, Грейнджер, — протягивает он, делая небольшой глоток шампанского. — Заткнись, Малфой! На его лице появляется наигранная досада: — Как? «Заткнись, Малфой» — и это всё, Грейнджер? — Пошёл к чёрту! — шипит она и, едва не разбивая стакан с тыквенным соком о ближайший стол, буквально вылетает из зала. Она и сама прекрасно знает, что могла бы парой слов поставить его на место, но сейчас уже совершенно все равно. И сейчас — впервые в жизни — она понимает, что в словах проклятого Малфоя, как это ни прискорбно, есть доля правды. Ну кто виноват, что она раньше уделяла время учебе и карьере, а потому, наверное, и правда танцует, как бегемот? Кто виноват, что она никогда не зацикливалась на нарядах и украшениях, считая это излишеством, а надетое на ней темно-коричневое платье, скорее всего, и правда не слишком красит её? Но ведь она же не пустоголовая Парвати, которая только и может, что придумывать дурацкие прогнозы в газеты! «Но наряд и способности к танцам у неё явно выше», — шепчет мерзкий голосок внутри, и от этого становится еще хуже. Она останавливается за ближайшим поворотом, замирая возле окна, освещенного парой факелов по сторонам. За стеклом — ночь. И у неё в душе — ночь. Темно, пусто, тяжело. Безразличие Рона, капризы Розы, рутина, день ото дня накапливающееся раздражение, недовольство всем вокруг, а в первую очередь, самой собой… А тут еще и насмешки этого чёртова Малфоя! Словно что-то невидимое срывает преграду — и она закрывает лицо ладонями, зарываясь в пелену слез и горечи, так отчаянно рвущихся наружу. Это так глупо, так по-детски, но только Хогвартсу она может открыть все чувства, обуревающие её, словно рассказать обо всем старому доброму другу. Он поймет, он всегда поможет и найдет решение… Она не услышала шагов, звучащих все ближе. Вокруг была лишь темная пустота, нарушаемая её негромкими всхлипами. Только тишина, которую вдруг нарушил немного удивленный прохладный голос: — Грейнджер, ты что, плачешь?