На край света.

Он долго стоял у Петропавловки, хоронясь в сумраке вечернего Петербурга, становясь ещё одной из множества его теней, прятал озябшие от непривычного русского мороза руки в карманах холодного пальто. Доманский ждал того, на кого не надеялся. Кого ненавидел так же страстно, как любил Елизавету - всей своей душой. И он его дождался. По одному потерянному взгляду Орлова Доманский понял всё. Понял и, на краткий миг обезумев от горя, бросился с кулаками на свидетеля последнего отчаяния Елизаветы. Маленькой глупой птички, попавшей в когти ястреба. Но бессильные слёзы, измотанный разум, измученное тело – что он мог противопоставить сильному, отвратительно уверенному в себе графу? Нет даже оружия. - Убийца! Граф легко перехватил его руки и отбросил Доманского на мостовую. Охрана крепости бросилась к Орлову на подмогу, но тот отмахнулся: - Глупости. - Простите, Алексей Григорьич,- один из гвардейцев дёрнул поляка за рукав, заставляя подняться.- Этого только выпустили днём. Налакался уже наверное. От счастья. Орлов поймал на себе прожигающий взгляд тёмных глаз Доманского сквозь нависшие на лицо волосы. - Чего тебе? - Ты и не пробовал, так ведь? Сделал то, что тебе сказали – и всё? Граф дёрнулся, хмурясь, а потом махнул рукой гвардейцам: - Посадите его обратно на пару дней за нападение. В ту же камеру. Пусть посидит. А утром Голицину передали прошение о разговоре перед допросом Елизаветы… - Вы хотели меня видеть?- князь не проявил ни малейшего удивление, вновь увидев в камере того, кого только вчера лично выпустил на свободу. - Да, князь,- Доманский поднялся с соломы, где сидел в углу, ожидая разговора.- Я хотел сказать, что могу подписать все свидетельства о том, что Елизавета на самом деле – не внучка Петра. И написать её настоящее имя. - Настоящее?- Голицын вцепился в свою папку, как коршун, и внимательно посмотрел в глаза пленнику. Тот не отвёл взгляд и медленно покачал головой. - Нет. Но я хочу увезти Елизавету. Туда, где Великая Императрица больше о нас не услышит. - Уверены ли Вы в том? - Да. - А что на счёт неё? В прошлый раз она не была настроена говорить с вами. - Сейчас она вряд ли произнесёт хоть слово, князь. Голицын хмыкнул, углубляясь в раздумья, а потом кивнул и удалился, не сказав ни слова. И, сколько пленник ни звал его, вновь он так и не появился. Ближе к ночи, когда мрак и ледяной холод объяли крепость, замки вдруг заскрежетали. Измученный долгим ожиданием и обессилевший, Доманский лишь повернул голову на шум. И с удивлением увидел, что в дверях его камеры стояла в своём великолепии тайны Императрица Екатерина. - Ваше Величество,- поляк спешно преклонил колено и опустил голову, отводя взгляд. В голове отчаянно мешались усталость и надежда. Страха уже не было. Да и что могло быть хуже? - Михаил Доманский,- даже тихий, голос этой властной женщины гулко отдавался в стенах крепости. Словно здесь было всё сделано именно для того, чтобы подчеркнуть величие Императрицы. - Ещё вчера я подписала бумагу о твоём помиловании, но ты снова здесь. Князю Радзивиллу будет повод упрекнуть меня в том, что я не держу своего слова. Ты понимаешь, в какое положение ставишь меня? - Я благодарю Ваше Величество за Вашу доброту и прошу нижайше Вашего прощения,- он поднял взгляд на правительницу огромной империи.- Но мне некуда идти без… неё. Он проглотил имя «Элизабет», боясь навлечь на неё ещё бОльшую немилость. - Ты так предан этой самозванке? - Госпожа,- Доманский собрал остатки своих сил.- Я… готов сделать всё, что Вы скажете, чтобы Вы отпустили её. Мы тут же покинем страну, я клянусь вам в этом. Екатерина кивнула и надолго замолчала, разглядывая склонившегося перед ней человека. Втайне завидуя самозванке, она с горечью подумала о том, что будь у неё столь преданный ей помощник – как знать – возможно, она смогла бы гораздо больше… - Ваше Величество… Она сцепила руки, возвращаясь из своих мыслей: - И что же, ты готов лгать из-за неё? Ведь ты собираешься лгать следствию! Доманский опустил голову и, горько усмехнувшись, покачал головой: - Мне жаль её, бедную… - Только лишь жаль?- Екатерина вопросительно приподняла бровь: ну же, вот она – цена преданности. Жалость? - Я люблю её,- дрожащим голосом прошептал Доманский, рукой ослабляя душащий его платок. Императрица кивнула, словно довольная его ответом: - И что же, замуж её возьмёшь? И опекать будешь? - Если она согласится,- едва слышно ответил поляк, глядя мимо всех его посетителей, во тьму, где крылось то, что было видно лишь его глазу.- Я стану самым счастливым человеком на всём свете. Екатерина кивнула: - Ступай за нами. После многих часов допросов, где Доманский говорил только то, что от него хотели, Голицын, наконец, удовлетворённо вздохнул: - И стоили ли эти пара часов месяцев её – и Вашего – заключения? Как всё хорошо сложилось! Екатерина благосклонно кивнула: - Теперь Вы заберёте свою Софию, и двое моих людей вывезут вас из страны. И если ещё хоть раз я услышу о Елизавете, то клянусь Богом, вас не спасёт ни заграница, ни даже,- она усмехнулась.- Русский флот. - Спасибо, Ваше Величество,- Доманский поклонился, с трудом выпрямляясь. Кашель рвался из груди на протяжении всего допроса, но, сохраняя жалкие, никому не нужные крупицы гордости, поляк подавлял его, мечтая лишь о глотке свежего, холодного воздуха. - Будет,- Императрица забрала у слуги мешочек и вручила поляку.- Здесь – на расходы в дороге. Помните мою милость. - Всегда, Ваше Величество. - Тогда в путь,- она махнула рукой и отвернулась. - Сегодня днём ей стало хуже,- Голицын спешно вёл Доманского по коридору.- Тюремный доктор нашёл признаки воспаления. В Ваших интересах оберегать свою спутницу. Доктор своей милостью оставил ей пару флаконов микстур, а остальное зависит от вас. - Да, господин князь. Голицын распахнул дверь одной из комнат-караулок на первом этаже: - Забирайте. В насквозь прокуренной комнате лежала бледная девушка, лишь отдалённо напоминающая прежнюю блистательную Елизавету. Худая, почти костлявая, истончившаяся за месяц пребывания здесь, она ужасно кашляла и едва глядела вокруг мутными глазами. Завидев знакомое лицо, она отвернулась, кутаясь в тряпьё, намотанное на её плечи. Доманский подошёл к ней, ощущая на себе взгляды солдат, присутствовавших в той же караульной комнате, и, опустившись на колени, осторожно позвал: - Лиза…- его шёпот был не слышен никому, кроме неё. И она услышала. Тяжело повернув к нему голову, она подняла веки. И слёзы её отразились в глазах преданного поляка: - Мы уезжаем. - Куда?- тихо просипела она. - Сначала в Польшу. А там решим. Доверьтесь мне, принцесса. И с огромным почтением он взял её на руки. Лёгкая, почти невесомая девушка в его руках не шла ни в какое сравнение с тяжёлым камнем на сердце. Чёрная тюремная карета почти сливалась с темнотой, когда они вышли. Доманский усадил свою драгоценную ношу на сиденье, снял и, скомкав, подсунул свой платок ей под поясницу, создавая жалкое подобие комфорта, стащил с себя пальто и укрыл девушку. Уже потом, стоя в одной рубашке на пронизывающем декабрьском ветру, он попрощался с Голицыным: - Я всегда буду помнить Вашу доброту, князь. Тот неловко отмахнулся и ушёл в крепость. Человек в чёрном – один из двух сопровождающих – довольно грубо затолкнул поляка в карету, и лошади тронулись с места, оставляя позади мрачную крепость…