Слова, сказанные в темноте, — разве они могут быть правдой?
Первая неделя
Его уже нет неделю. Это всего лишь 7 дней, 168 часов. Мизерный срок, ничего не значащий. Он и раньше исчезал и на более длительное время. Но почему тогда ей кажется, что больше его не увидит. Что это? Болезнь? Привязанность? А что делать ей? Сидеть и сгорать? Получается, что так. Другого ей не дано.Третья неделя
Оказывается привязанность такая опасная вещь. А она раньше даже и не подозревала, что может быть так невыносимо больно, что сводит скулы и ломает кости, от того, что его просто нет рядом с ней. Оказывается, это безумно больно, когда осознаёшь свою зависимость, которая превращается в клиническую болезнь. В инфекцию, что так быстро и точно распространяется по телу. Она разрушает высокую каменную стену, которую выстраиваешь годами, окутывает своей материей то самое сокровенное, что называется сердцем. Оказывается, можно умереть от того, что не слышишь такой родной голос уже две недели к ряду, который спасал тебя каждый день от какого-то странного желания разорвать все нити с эти проклятыми до самого ядра, миром. Оказывается, за короткий срок человек может обрести снова себя, найдя что-то такое, за что можно уцепиться всеми руками и ногами за другого совершенного чужого и одновременно такого родного человека. Странно так. Фелисити боялась высоты с детства. Но почему-то сейчас не чувствует, что боится. Сейчас Смоук видит лишь огни большого города и клубы серого дыма, который выдыхает в черное бархатное небо, сидя на мосту в старом районе Глэйдс. Ей не страшно, ей не холодно. Ей никак Никотин заполняет её легкие, распространяется и устраивается удобно, разъедает оболочку. Ей это нравится, так не больно. Так хорошо. Никотин притупляет боль. Оказывается, никотин имеет леченое действие. Латает огромные дыры в сердце. Порой ей кажется, что однажды её сердце не выдержит и разорвётся на мелкие кусочки и может быть тогда она сможет забыть всю боль, что перенесла. Смоук бросает окурок в зловещую толщу воды, что блестит в свете яркой луны и сравнивает себя с этим окурком. Она ведь также тонет в нем каждый день, 24 часа в сутки. Он её никотин, без которого невозможно выжить. Фелисити привыкла к нему. Привыкла вместе встречать рассветы и закаты, быть с ним, засыпать на его плече, чувствовать его сердцебиение, которое сбивчивое и неровное. Но сейчас он не с ней, он непонятно где, возможно, за тысячи километров от нее. Фелисити это осознает и от этого совсем не легче. Она так же осознает, то что он просто может не вернутся к ней.Шестая неделя
Отчаяние. Разве оно знает границ? Фелисити снова сидит на мосту и снова ждёт. Смотрит на мерцающие вдалеке огни и ничего больше не понимает в этой жизни. Она ждёт и ей кажется, что ещё неделя и она не выдержит больше. Тогда зачем ждать вообще? Удивительная ночь, сказали бы безудержные романтики. Тихая и наполненная какой-то невероятной магией, что тянет на самые сумасшедшие поступки. Такая же ночь была и в день их встречи. Она это помнит, не знает правда, зачем хранит такую ненужную информацию. Но почему-то для неё она как глоток свежего воздуха, как какое-то лекарство от непонятной болезни. Говорят, что все со временем забывается, проходит, теряет краски. И даже воспоминания не вечны. А ей его никогда не забыть. У неё на запястье четыре тонких незаживающих шрама и татуировка маленькой ласточки над ними, как память о той ночи, когда они встретились, как вечная память о нем. Для Фелисити это была обычная холодная ноябрьская ночь. Она тогда думала, что это так. Пока не поняла, что нашла такую же заблудшую душу в толпе таких же бесчувственных марионеток. Ей до боли во всем теле хочется закурить ещё, так что сводит челюсть. Она слишком зависима от этого чертового никотина, который так и портит её легкие, каждый день уменьшает её жизнь на Земле. Она понимает, что никотин это плохо. Но он необходим, чтобы забыться, убрать лишние мысли из головы. Смоук тянется в карман, чтобы достать ещё одну сигарету. Но там лишь жвачка с приторно вишнёвым вкусом. Она мечтает сейчас о текиле и сигаретах «Winston», его крепких руках, которые защитили бы её от эти дурацких и непонятных мыслей. В нем можно бесконечно тонуть и тонуть. Фелисти так же понимает, что привязываться к нему тоже плохо. Плохо было давать ему войти в ее душу, плохо было пытаться спасти его раздроблённый мир. Но ей хотелось ему помочь, будто бы это смогло удержать его ещё немножко рядом с собой. Он стал ее никотином, который она вдыхала каждый день. И совсем не заметила, как его поцелуи и крепкие объятия, розовое вино и ужин при свете свечей стали для неё зависимостью. Ей становится отчего-то настолько больно в груди, там где что-то бьется и ударяется, как пойманная птица в клетке. Ноги сами встают на перила, сами тянут её к неизбежному. Ей бы забыться, утонуть, бросится вниз и разбиться. Но все тщетно. Она не может уйти, что-то держит её. И не отпускает. Вцепляясь метровой хваткой в горло, не дающее упасть на дно. Смоук на секунду задумывается: что было бы, если она исчезла и утонула. Что было бы? Кто-то резко дёргает её назад, тянет на себя и крепче прижимает к широкой груди. Её потряхивает то ли от осознания того, что только что не произошло, то ли от того, что это он сейчас обнимает её и гладит по черным, как воронье крыло, волосам. — Сумасшедшая ты девочка, Смоук! Все мозги себе прокурила! Ты с ума сошла? Оливер Куинн появляется неожиданно. Как обычно, как всегда. Она чувствует, как он облегченно выдыхает. Чувствует, как сильно бьется его сердце. А дыхание какое-то неровное, рваное. — Сошла, — коротко отвечает Смоук, чувствуя, как обида комом подкатывает к горлу. — Ты обещал, что не бросишь меня. Она утыкается в его грудь, пытаясь выровнять своё сердцебиение, которое как назло, когда Оливер Куинн рядом скачет от нормального до критического. Оливер глухо смеётся, целуя её в макушку. Ей совсем не нравится это. Он снова смеётся, для него все это игра. Азартная игра, выбрасывающая адреналин и заставляющая сердце биться чаще. А она устала играть в его игры, устала от неуверенности в том, что снова увидит его. Фелисити пытается вырваться из его крепких и цепких рук. Но он слишком крепко вцепился в неё и кажется вовсе не собирается отпускать. А ей только это и нужно. Чтобы кто-то крепко держал её и никуда не отпускал. Одиночество для неё — невыносимо. Ей необходимо быть кому-то нужной. — Я звал тебя. Неужели ты не слышала? Он берет её лицо в свои руки. Ладони горячие, а её щеки холодные. Он тянется к ней, хочет поцеловать, но Смоук уворачивается, поставляя щеку. Оливер не понимает, пристально смотрит в её пустые глаза, пытаясь найти хоть какую-то искру жизни. Но там лишь зловещая пустота. Его девочка потеряна. Снова. — Знаешь, я тоже тебя звала. Во сне, когда чуть ли не умерла в страшном кошмаре. Но ты ведь был так далеко, не со мной, где-то. Фелисити вырывается, он ловит её руку, сжимает холодную ладонь и не хочет отпускать. Он хватается за её пальцы, держит, не отпускает. Смоук кажется, что ещё немного и их мир рухнет. Наступит апокалипсис и все просто взорвётся. На небе вспыхивают ярко синие молнии, разламывая небо напополам. — Это ли не конец? Её голос звучит тихо. Оливер её не слушает. Он все также же держит её за пальцы, боясь, что тонкая нить их отношений вот-вот лопнет. Но Фелисити всегда говорила, что между ними ничего нет, только тьма и холодный ноябрь, что так уютно поселился между ними. Они никогда не виделись при свете дня, предпочитая ночь. Отчего-то ночь так притягивала их обоих. Оливер заставляет сесть её рядом с собой, протягивает ей сигарету и поджигает. Смоук лишь выдыхает парами дыма такой спасительный никотин в звездное небо. Они молчат. Просто молчат, выпуская кольца дыма в звездное небо. Он накидывает куртку на её хрупкие плечи, бормоча о том, что она подхватит простуду и называет её глупой. Фелисити лишь нервно смеется, просит не беспокоится о ней, все равно её уже не исправить, не перекроить. Также как и не исправить этой неловкой ситуации, в которую они попали. Случайно, наверное. — Я не хочу терять тебя, — Оливер произносит эти слова ей прямо в ухо, на выдыхе, спускается ниже и утыкается носом в шею. Вздрагивает от тёплого прикосновения к холодной коже, он лишь улыбается, она это знает. От Фелисти пахнёт сиренью и сигаретным дымом. Куинн улыбается. Это ведь он научил её курить, подсадил на никотин. А сам так и не заметил, что она стала для него наркотиком. Она дёргает плечом, будто делает попытку стряхнуть с себя эти дурацкие, как ей кажется слова и неуместные поцелуи в шею, обжигающие кожу, как клеймо. — Не хочу отпускать тебя, не хочу терять, — Фелисити поворачивается к нему, их лбы соприкасаются. Она чувствует в его голосе плохо скрываемое отчаяние и боль. Фелисти облизывает пересохшие губы, тянется за поцелуем, как-то по привычке. Но на миллиметре останавливается, словно колеблется. Куинн ловит её губы, целует. Ей кажется, что она летит в бездну, теряется где-то на дне его сине-годубых глаз. Фелисти чувствует сладость, которая сменяется горечью скорой разлуки. Она отстраняется первой, считая, что так будет правильно. Оливер лишь громко вздыхает, он чувствует опустошённость, какую-то пропасть между ними. Он не хочет терять её, никогда не хотел. С того самого дня, как они встретились на мосту, с того самого дня, как он приютил её у себя. Оливер хочет, чтобы она наконец поверила ему, что он больше никуда и никогда не сбежит, что все ещё можно исправить. Фелисти молчала. Курила, не чувствуя, как дым входит в легкие. «Ты не хочешь меня потерять», подумала Фелисити. «Я тоже не хочу». Фелисити готова была бы простить его за то, что он так вот разрывает её сердце на части, просто и легко. Но не может. — Но и её ты тоже не хочешь терять, – у неё насквозь прокуренный голос, и шёпот, сливающийся с ветром. Смоук не докуривает сигарету, потому что кашель не даёт. Легкие не выдерживают. Курит слишком много. А ей как-то все равно, она не боится смерти. Оливер лишь качает головой и выдёргивает сигарету из рук, бросает в воду и смотрит на неё взглядом полном понимания. Он знает, что в её глазах целая потерянная Вселенная. Так же как и в его. — Твой выбор просто: либо я, либо она. — Я не могу просто так уйти от неё, – она смотрит на него. Его глаза слишком яркие, в свете луны, одни из таких, которые взглядом обжигают душу и впечатываются в нее намертво. Кажется, ещё секунду и она не выдержит и сломается, впустит снова в его сердце, несмотря на незаживающие ещё раны. Но мысль, что её любимый мужчина женат, отрезвляет не хуже холодноооо душа. Фелисти придётся с этим жить, только теперь без него. К горлу снова подкатывает ком, а глаза жжет от поступивших слез. — Зачем оттягивать неизбежное? Вот ты стоишь в ночи расставания. Вот стою я. Если ты не можешь меня бросить, то это сделаю я. Наверное, как-нибудь потом я свыкнусь с тем, что больше тебя не будет в моей жизни. Я смерюсь со всем этим. Смерюсь, Оливер. Я не буду больше приходить сюда, я забуду дорогу к тебя и больше никогда не потревожу тебя. Мы, наверное, никогда бы не смогли быть вместе. Ты знал это давным давно. Оливер смотрит не неё и не верит всему, тому что она говорит. Внутри все переворачивается и сжимается, сердце пронзает тысячи острых осколков, разлетевшихся от их последнего «мы». Ему бы самому вот так же легко отпустить её. Но он не в силах. «Она уйдёт», понеслось у него в голове. «Уже встала и направилась вниз по мостовой». Воздуха в лёгких вдруг стало не хватать, все стало каким-то перевёрнутым, не нужными, чужим. Оливер хотел бы ещё раз почувствовать вкусу её губ, ещё раз обмануться этой сладкой иллюзией на то, что все можно исправить. Оливер догоняет её, тогда когда она доходит до слабо мигающего над ними фонаря. — Фелисити, — её имя тонет в тишине, она не идёт к нему, поворачивает назад, но не идёт. Она теперь так невыносимо далеко. Такая чужая и далёкая. На мосту за её силуэтом мигает зелёный огонёк. Как символ надежды на что-то. Оливеру Куинну кажется, что все его мечты разлетелись и разбились о суровую правду жизни. Она ведь права, они никогда не смогли бы быть вместе. Дождь начинается слишком быстро, хлещет по мостовой и лишний раз напоминает о том, что это конец. Они стоят, смотрят друг на друга и кажется не могут понять отчего все так криво и неправильно в этом мире. Почему судьба такая злодейка. Почему они должны рушить, все что когда-либо было между ними. Фелисти больно, очень больно. Она смотрит не него и не может вот так вот просто отпустить, не может, потому что действительно любит. Ей бы бросится к нему, утонуть в его объятиях и больше никогда не вспоминать этой ночи. — Ты хоть когда-нибудь любил меня? Её вопрос тонет в темноте ночи. Оливер поднимет на неё взгляд и пристально смотрит. В свете фонаря её лицо кажется ему бледнее, чем обычно, под глазами размазанная тушь, а острые ключицы кажутся ещё острее, что так и выпирают на худом теле. — Всегда. Неужели я бы стоял здесь под дождём, если бы это было не так? Конечно, я люблю тебя. На её лице проступает улыбка, больше похожая на внутренне сияние. Она делает неловкий шаг к нему, запинается за камень и падает в его объятиях. Закрывает глаза. Так ей хорошо. Так бкзопасно и сердце почти уже не болит, лишь лихорадочно бьется, как крылья колибри. Фелисти и представить не могла, что будет так трудно расстаться с ним, разорвать все нити с ним. Она надеялась, что он не будет так сопротивляться. А Оливер Куинн, упрямец, держит её и не отпускает. Прямо так же как сейчас. — Мне было бы легче, если бы ты сказал, что никогда не любил меня, — шепчет она, не замечая, как слезы текут по её лицу. — Мне было бы намного легче… — Покинуть меня? Ты бы все равно ушла от меня, Фелисити. Не сегодня, так завтра. Со мной ведь невозможно. Я всегда буду уходить, — Оливер не отпускает её, держит хрупкое тело, которое сотрясается от слез и не может никак успокоить её. Он просто не знает как. — Но ты ведь всегда возвращался? — это не вопрос, а скорее полувопрос, на который есть простой ответ. Но Фелисити не может его найти. Также как и Оливер. — Это конец? Он не отвечает, а лишь берет ее за руку и отводит домой, закутывает в плед и наливает чай с красным вином. Она потихоньку пьёт, стараясь унять слишком расшатанное сердце. Оливер садится на пол прямо перед её глазами, прожигает своими голубыми глазами, теряясь в её мертвой вселенной. Гладит по шелковистым волосам, спускается ниже костяшками пальцев к щеке заботливо гладит, ждёт, пока она закроет глаза и уснёт, сжимая его ладонь. Как обычно, как всегда. Как будто ничего не было. Как будто нет горечи во рту от расставания. А потом он уйдёт молча, закрывая дверь на ключ, и оставляя в сердце Фелисити Смоук огромную дыру. Снова и снова. А она будет сидеть на подоконнике и выдыхать никотин в ноябрьское звездное небо, смотреть в окно и ждать его. По привычке, просто так. Несмотря на острую боль в сердце и развалившийся на части мир.