Angry bugs

      Проснулся Темпер от поцелуя. Кто-то властно разомкнул его губы и прохладным влажным языком скользнул в рот. Непрошенная, если не сказать нахальная, ласка оказалась такой упоительной, что Темпер шевельнул в ответ языком и губами, требуя продолжения. Оно немедленно воспоследовало, прохлада и влага прибывали, так что он едва успевал сглатывать. Поцелуй казался удивительно знакомым, словно Темпер целовался подобным образом каждый день по нескольку раз, но это не умаляло безмерного блаженства, которое разливалось сейчас в нем. Будто он тысячу лет пролежал в пустыне на солнцепеке, и рот его заметало лишь раскаленным песком, а потом… Постойте, ведь он и есть в пустыне!       Темпер поперхнулся и открыл глаза. Зубы его стукнули о край фляги, которую держал Квинси. Каменный свод. Нарисованная комета. Он был ранен и потерял сознание.       Темпер дотронулся до груди. Под пальцами свежая тугая повязка.       — Хочешь, возьми на память, — сказал Квинси и протянул ему зуб слизня.       — На что он мне? — прохрипел Темпер не своим голосом и закашлял; с трудом до него дошло, откуда этот зуб взялся. — Разве что зарядить и обратно выпустить. Есть еще вода?       Он ухватил флягу — полная.       — Ты пей, пей, — покивал Квинси. — Умничка Бриттл, запасла вволю, пока они не перекрыли.       Темпер выпил еще несколько глотков и осторожно принял сидячее положение. Стены пошли было в пляс вокруг него, но он в приказном порядке велел отставить танцы. Он обнаружил, что сидит на ложе из картонных папок, и его плащ, аккуратно свернутый, служит подголовником. Маску с него не сняли, и Темпер был за это благодарен друзьям. Разумеется, они видели его и без маски, не от них он прятал свое лицо, да и не прятал вовсе, но раз он сам выбрал себе этот образ, то ему и выбирать, когда расставаться с ним.       — Что у нас с другими ресурсами?       — Подорвать к ебеням эту пещеру сможем, — предельно конкретно отчитался Гордон. Он сидел с ногами на столе и с брезгливой миной просматривал слизнячьи бумаги, перекладывая их из одной стопки в другую. — Жрачки почти нет, вот досада.       В этот момент под потолком забулькало, заперхало, и голос с противоестественным акцентом произнес:       — Сдались однако умирай! Сдались однако умирай! Сдались…       Откуда конкретно доносился голос, было непонятно. Он просто зарождался где-то под четырехгранным куполом и падал вниз, как пепел от пожарища.       — И так каждые полчаса, — сказала Бриттл и заткнула уши.       Она сидела в углу, где обустроила свой закуток из картонок и расстеленной куртки. На коленях у нее лежал разобранный пулемет.       «Каждые полчаса? — удивился Темпер. — Сколько же я был в отключке?»       — Найдите нормального переводчика, ктулхины дети! — проорал Гордон в потолок.       Повторив несколько раз одну и ту же фразу, голос умолк.       — Как думаете, они могут нас слышать? — спросил Темпер.       — Если здесь есть динамик, то вполне может быть и микрофон, — предположил Хоуи.       Он стоял перед «саркофагом», как стоял перед ним и до Темперова обморока, словно не отлучался.       — Вы не пытались его поискать? — удивился Темпер. — Неприятно обсуждать планы при прослушке.       — Я не нашел, а наш главный по проводкам, — Гордон кивнул на Хоуи, — искать не собирается. Он как закоротил дверной узел, так вернулся к своему гробу и не отходит от него.       — Во-первых, это не мой гроб. Во-вторых, если они не могут нормально составить на языке букашек фразу «Сдавайтесь или умрите!», значит, в наших разговорах понимают не больше, чем наш главный по жрачке понимает в их каракулях.       Гордон заскрежетал зубами, подобрал какую-то бумажку со стола и рывком выставил перед собой.       — Смотри-ка, не твой ли здесь портрет?! Могу добавить сходства.       Темпер заметил на листке силуэт ящерицы, но подробностей не разобрал: Гордон тут же отбросил бумажку за спину.       Хоуи невозмутимо продолжил:       — А в-третьих, набор возможных действий и с нашей стороны, и с их невелик.       — Могут они открыть дверь снаружи?       — После того как Гордон подорвал ее короб, мы даже изнутри ее не откроем.       «Мне было так плохо, что я ничего не слышал? — подумал Темпер. — Проклятье, мне и сейчас плохо».       — Ты же сам сказал, что им ничего не стоит задействовать противовесы с той стороны! — Гордон вскочил со стола и заходил по комнате. — Вот я и заклинил ее понадежней.       — В итоге, чтобы нас достать, нужен или направленный взрыв, или бригада моллюсков-камнеточцев, а они работают не быстро, — подытожил Хоуи. — Здешние запасы взрывчатых веществ мы в буквальном смысле слова подорвали. Неизвестно, когда их бомбородящий огород восстановится. И сдается мне, взрыв они приберегут напоследок, потому что знают, что мы все еще вооружены, а здесь есть кое-что ценное.       И он вернулся к «алтарю-саркофагу».       — Ты понял, что это?       — Это устройство очевидно связано с кодированием информации. Возможно, с ее приемом и передачей на расстояние. Оно в спящем режиме, я пока не знаю, как включить его на полную мощность.       Темпер обдумал новости и пришел к выводу, что хоть дела их и плохи, сейчас они в лучшем положении, чем могли бы рассчитывать после падения воздушного шара. Слизням они неприятно досадили, захватив, по-видимому, довольно важный пункт. Вода у них пока есть, без еды они еще сколько-то протянут, и на ближайшее время их главными врагами будут они сами — голодные, обеспокоенные неопределенностью, раздраженные бездельем и невозможностью уединиться.       Решив побороть хотя бы одну из этих напастей, Темпер начал перебирать листы со «слизнячьими каракулями». Практика — лучший учитель, особенно по военному времени, говорил он себе, когда старался выцепить хоть какую-то полезную информацию из попадавших в его лапы вражеских документов, будь то карты, метеосводки или имущественные описи. Однако теперь и малые крохи смысла в них ему не давались, его отчаянно клонило в сон. Самым понятным документом оказалась все та же картинка с ящерицей — по-видимому, пропагандистская листовка, невесть каким образом затесавшаяся в деловую переписку. Листовка изображала ящерицу с забинтованным хвостом, в синяках и пластырях, на фоне силуэта жука. «Выбирайте союзников правильно», предположил Темпер. Надписи отсутствовали.       Темпер лег, укутался плащом и попытался вздремнуть.       — Есть у меня один приятель, из шмелей, — послышался голос Квинси, — большой киноман. Как-то пересказывал он мне фильм — он их все время пересказывает, про другое почти и не говорит. Так вот, в том фильме с отрядом солдат приключилась беда. Они то ли шли куда-то, то ли бежали от кого-то, дело было в пустыне. И у них кончилась вода. Потом они все-таки дошли до колодца, воды там было немного, еле капала, а потом и вовсе пропала. Им бы дальше пойти, но тут их враги настигли. У врагов вода тоже закончилась, зато патронов еще полно. Попытались солдатиков у колодца перестрелять, да не вышло. Выслали переговорщиков — мол, мы вам жизнь, а вы нам воду.       Квинси замолчал, а Темпер даже спать раздумал.       — Дальше-то что было? — спросил он шепотом, будто уже сидел в кинотеатре.       — Дальше он не рассказывал, а я не спрашивал, а то смотреть неинтересно будет. Только вот так и не собрался посмотреть. А теперь, кажется, сам в такое кино попал.       — А дальше понятно, что было,— заявил Гордон. — Солдатики, небось, не стали признаваться, что воды нет, пусть-ка враги от жажды помучаются и пули потратят.       — Глупо устраивать бойню, когда можно прийти к взаимной выгоде, — высказал свою версию Хоуи. — Я бы предложил обменять воду на оружие.       — Так не было же воды, — возразил Гордон. — Или все-таки осталось немного?       — Не помню, — честно признался Квинси.       — Я бы в фильме сделала так, чтобы вода потом вернулась, — сказала Бриттл. — А то совсем уж безнадега получается.       — Я бы и в жизни так сделал, — зажегся Темпер. — Кинул бы гранату в колодец, вода бы и отворилась.       В этот момент под потолком опять захрипело:       — Сдались однако умирай!       — Помогите мне подняться, — попросил Темпер.       Квинси и Гордон поставили его на ноги. Он откашлялся и, перекрывая монотонное бормотание, прокричал в нарисованное небо:       — Я Темпер, командир отряда букашек специального назначения, и буду говорить только с начальником местного гарнизона.       Призыв сдаться повторился еще несколько раз. Когда Темпер уже решил, что никакой связи с внешним миром нет, а просто слизни пытаются деморализовать их с помощью записи на повторе, «шарманка» замолкла, и под потолком раздался совсем другой голос, изъясняющийся на языке букашек внятно, почти без акцента.       — Говорит комендант базы «Храм Горы».       Далее было названо имя, произнесенное, естественно, без перевода и потому прозвучавшее как невнятное взбулькивание.       — Сдавайтесь или умрите, — без дальнейших прелюдий потребовал обладатель голоса.       — Это мы уже слышали, — досадливо отмахнулся Темпер. — И знаешь, ни то, ни другое нам не нравится. Да и где гарантии, что вы сохраните нам жизнь?       — Те, кто приходят без приглашения, должны не требовать гарантий, а просить милости.       — Мы хотя бы постучали. («Даже погремели», — буркнул за спиной Гордон). И мы от вас ничего не хотим, нам и так хорошо. У нас вдоволь воды, еды и снарядов. Правда, скучновато здесь, даже почитать нечего, кроме ваших донесений, а они довольно… однообразные. Хотя… мой друг сказал, что вот эта странная мебель посреди зала, она как книга. Из нее можно узнать много интересного… Только если книга непонятная, ее иногда с досады швыряют об стену.       — Это не книга. — Голос дрогнул, но Темпер не понял, от чего: от страха или смеха. — Тебе не угадать, что это. Держись от этой вещи подальше. Еда и вода у вас закончатся, смерть будет долгой и мучительной. Но этого можно избежать, если вы сдадитесь.       — И тогда смерть будет быстрой? Ну, это мы и сами можем обеспечить. Ладно, что это я все о себе, да о себе? Послушай, скоро сюда подойдут наши основные войска: летучие отряды саранчи и бронированная пехота мокриц. Адмирал Водомерка разгромит ваш брюхоногий флот, и укрепления на побережье будут захвачены десантом жуков-плавунцов. Падение этой базы — дело времени. Поэтому, чтобы избежать бессмысленного кровопролития, я настоятельно рекомендую вам оставить базу и сдаться превосходящим силам противника.       — Ты лжешь. Побережье все еще за нами. Букашки так и не выползли на сушу, и не летят сюда. Последний раз предлагаю вам сдаться.       «Блеф против блефа, — бодрил себя Темпер. — Один-один».       — Знаешь что, комендант Хрен с Горы или как тебя там. Я бы сказал, куда тебе следует засунуть свое предложение и что при этом проделать, но у нас тут девушка, неловко при ней. Так что просто уединись где-нибудь и отпусти свою скользкую фантазию. И прибереги напоследок зуб поострей, а то нечем будет застрелиться, когда букашки придут! Это последнее слово Темпера, Суперклеща В Маске!       Голос ничего не ответил. Через несколько секунд из вентиляции с тихим шипением повалил дым.       — Дихлофос! — заорал Гордон. — Квинси, заткни эту трубу!       — Сейчас! Уже!       Квинси залез на стол и принялся конопатить паутиной вентиляционную решетку.       Темпер замотал лицо плащом и подумал, что выражение «последнее слово» прозвучало как-то очень уж двусмысленно.       Прежде чем Квинси закончил работу, в зал успело проникнуть изрядное количество дыма, от которого саднило горло и слезились глаза. Сил стоять у Темпера больше не было. Он сел, прислонясь к стене. Потом лег. Когда его голова коснулась пола, до него донесся тихий ритмичный звук. Как будто кто-то мерно грыз камень.       Когда-то давно, в прошлой жизни, Темпер слышал, что время может бежать. А еще оно могло утекать, как вода или песок между пальцами, проходить, приходить или выходить, хотя у него и не было конечностей, лететь — тоже без всяких приспособлений. Время даже могло тянуться, но случалось это с ним редко, потому что всегда же можно чем-то занять себя, даже если на деле это означает просто качаться на травинке и болтать ножками, и вот уже время не тянется, а по крайней мере идет.       Здесь, под сводами пирамиды, времени попросту не существовало. Открыты глаза или закрыты, лежишь на правом боку или на левом — все это не порядок действий на шкале времени, а переключение между единовременными состояниями. Любое из них можно вернуть: положить руку под голову или вытянуть ее вдоль тела — все это уже было, было, а ничего другого быть не может. Это даже не последовательность кадров на пленке, это стопка фотографий — тасуй, как вздумается.       Из этого напрямую следует ответ на вопрос, почему они не встретили мумий. Разложение — это тоже изменение материи во времени, а времени здесь нет, следовательно, ни к чему тратить бинты и бальзам. Все, кто сюда попадают, мумифицируются прямо с порога. И те ужасающие «пожиратели», и «кусаки» у них в зобу — все они ходящие мертвецы. Теперь и отряд букашек пополнил местный немертвый гарнизон.       А ведь их предупредили: тысячелетний барельеф со вчерашним метеором на фасаде. Тут и идиот догадался бы, что со временем здесь нечисто. Снаружи война когда-нибудь закончится, а они так и не узнают, кто победил. Или уже закончилась? Интересно, помогли они своим, или их вклад затерялся, как песчинка в бархане.       Песка здесь много, он повсюду, даже под веками, больно открыть глаза лишний раз. Склон бархана осыпается, шелестит ритмично, это кто-то идет по гребню, и песок волнами стекает вниз, прямо на Темпера. Накрывает, укутывает тяжестью, но страха почему-то нет, только усталость и тоскливое сожаление.       — Темпер? Темпер!       Голос дрожит, знакомый голос. Темпер открывает глаза. С трудом, словно над веками целый бархан.       Тусклый свет обрамляет склоненное над ним лицо. Черты проступают, обрисовываются. Бриттл.       — Ты как? Пара ампул еще есть.       Темпер прислушивается к себе. Боли нет — в привычном понимании нет. Есть чудовищная слабость. Это так просто не лечится.       — Душновато здесь.       Ритмичный шорох никуда не делся, но это не воображаемый песок и не кровь в ушах — через толщу камня слышно, как работают камнеточцы. Чтобы избавиться от жутковатого звука, Темпер пытается сесть, и Бриттл помогает ему прислониться к стене.       — Наши отравители просчитались, — говорит она почти улыбаясь. — Те, кто строили эту пирамиду, изобретательнее нынешних хозяев. Должно быть, здесь есть скрытые воздуховоды.       Дышать можно, но воздух спертый, даже грибнице не хватает кислорода — еле светится. Или это включилась другая, аварийная? Темпер скользнул взглядом по статуям слизнедемонов, посмотрел на барельефы под потолком: щурят глаза, скалятся, зубы пилой. Нависают, стервятники. Ждут, когда букашки околеют.       Околевать, между тем, никто не торопится. Бриттл перебирает и чистит пулемет, Квинси дремлет, прислонясь к слизнячьему постаменту. Гордон и Хоуи привычно переругиваются, причем последний все так же рядом с загадочным агрегатом: заглядывает в ракушки, осторожно ощупывает черные живые провода.       — Есть прогресс, Хоуи?       — Я знаю, как эту штуку включить, но опасаюсь некоторых рисков.       — Каких же?       — Вся информация, которая в ней содержится, может быть уничтожена, если она поймет, что включил ее враг.       — А как она различает, слизень перед ней или букашка?       — Проверять отпечаток подошвы или индивидуальный состав слизи она не будет — биометрических сканеров я не нашел. Скорее всего, она запросит текстовый пароль.       — То есть нам надо по-быстрому выучить язык слизней и догадаться, какой пароль набрать?       — Если идти этим путем, то да.       — Ну, у нас тут словарей нет, только смета к портянкам. — Гордон хлопнул клешней по стопке вражеских документов. Стопка выплюнула маленький листик — все ту же или другую такую же листовку с ящерицей.       — Для сдачи TOSFL этого явно не хватит. Простой подбор займет годы, а число попыток может быть ограничено. Машина поймет, что перед ней некомпетентное лицо, и уничтожит все сведения.       — Не стоило открывать рот, чтобы рассказать о таком «прогрессе», — проворчал Гордон.       — Я верю в Хоуи, — возразил Темпер. — Он наверняка придумал, как доказать машине, что перед ней не букашка.       Хоуи улыбнулся и сдержанно поклонился Темперу.       — Так я ведь, в некотором роде, не совсем букашка.       Он подобрал листовку и развернул ее к товарищам, держа на уровне лица — похож?       — Есть другой способ. Тоже может не сработать, но больше я ничего не могу предложить.       — Давай же, используй его! — подбодрил Квинси.       Он давно проснулся и жадно вслушивался в каждое слово.       — Мне нужна помощь. Гордон?       — Да неужели? — пробормотал скорпион и подошел поближе к «саркофагу».       — Сможешь взломать вот эту ракушку? — Хоуи указал на одну, ничем особенным не отличавшуюся от соседних.       Гордон пощелкал клешнями, осмотрел раковину и решительно подцепил за край. Слизнячки, свисавшие из ее устья, как фарш из мясорубки, разом моргнули и запищали.       Хоуи предупреждающе зашипел.       — Слушай, делай сам, если так нервничаешь! — огрызнулся Гордон.       Он переступил с ноги на ногу, оперся одной клешней о край «саркофага», другую же осторожно вдвинул в глубь ракушки. Раздался треск, словно раскалывалась пустая, давно высохшая яичная скорлупа.       Когда значительная часть нутра ракушки обнажилась, Хоуи убрал осколки, запустил пальцы в клубок слизнячков и стал перебирать черные нити с бусинками-глазками. После долгого исследования он вычленил одну нить и проследил ее до другой ракушки.       — Теперь вот эту.       Со второй Гордон справился ловчее, слизнячки лишнего раза не моргнули.       Хоуи расплел второй клубок, осторожно, будто имел дело с ядовитыми змеями, разомкнул несколько нитей из разных ракушек и соединил заново в другом порядке, подсовывая хвост одного слизнячка — а то и двух-трех сразу — в пасть другому. Темпер, как ни следил за этими манипуляциями, быстро потерял представление, что с чем теперь соединяется.       Вдруг слизнячки разом открыли глаза и хором пискнули. Тотчас экран над «саркофагом» засветился, и по нему поползли строки незнакомых символов.       — А я думал, так только те машины угоняют, что на колесах. — Гордон встряхнул клешни, словно они затекли.       Квинси хлопнул Хоуи по плечу, Бриттл зааплодировала. Хоуи же пока не разделял восторга друзей. Пристально смотрел он на экран, вглядываясь в иероглифы, но понимал ли он хоть что-то, Темпер для себя не уяснил. Он сам не понимал ни слова, так что попытался разгадать хотя бы природу отображения символов. Он придвинулся поближе к экрану и увидел разноцветные пульсирующие точки. Временами все точки какого-либо одного цвета как будто бы выдвигались на поверхность и расширялись, все прочие же тонули и съеживались. Кожа хамелеона или каракатицы работала подобным образом, ничего сверхъестественного, но здесь, отделенная от организма и находящаяся в странной связи с сообществом миниатюрных слизнячков, эта ткань выглядела тошнотворно. Темпер был поражен силой и беспринципностью интеллекта, создавшего столь странный конструкт.       — Что-то не так, — сказал вдруг Хоуи.       Темпер отошел на шаг, и цветная зернистость пропала. На экране обрисовалась овальная рамка с пульсирующим штрихом внутри, над ней — три символа, три жучка-иероглифа. Лапки их шевелились и убывали в числе, потом один жучок исчез.       — Оно хотя бы не взорвется? — Квинси на всякий случай отступил.       Хоуи заново запустил лапы в вороха слизнячков и, уже не обращая внимания на их недовольный писк, принялся быстро соединять их по-новому. Хор усиливался, включая все больше особей.       Темпер нервно затоптался на месте. Если бы не рана, он побежал бы по потолку. Снова нахлынуло на него отчаяние — да что ж это за твари такие, что создают совершенно непостижимые вещи? Как так получается, что букашки до сих пор так мало знают о слизнях, а те о букашках знают слишком много? И даже превосходно говорят по-нашенски, когда не «включают дурака», а если уж включают, то на диво правдоподобно, и не подумаешь, что разумны. Вот перед ними буквально шкатулка, набитая сокровищами-секретами, но ломом ее не возьмешь, только силой разума. Сумеет Хоуи думать как враг?       Темпер буквально взял себя в лапы и шагнул назад к экрану. Уже только один жучок-иероглиф корчился на экране, теряя лапки.       — Давай, Хоуи, покажи этим червякам, кто тут хозяин.       Хоуи соединил очередную пару слизнячков и вскинул голову к экрану.       Последний оставшийся иероглиф застыл, похожий на раздавленную козявку, и пропал. Экран посветлел, по всей его поверхности высыпали значки, обведенные картушами в виде стилизованных слизней.       Букашки дружно выдохнули.       Напрасно Темпер рассчитывал, что машина немедленно начнет выдавать свои тайны. Букашки успели потерять интерес к ней и разбрестись по своим углам, прежде чем Хоуи, набегав километры вокруг «саркофага», осматривая и ощупывая цепи электрослизней, созвал товарищей обратно к экрану.       — Я уже говорил, что это прибор для работы с информацией?       Букашки закивали.       Хоуи вдавил несколько пластинок на панели под экраном. Один из картушей высветился ярче остальных и тут же развернулся огромным документом. Блоки иероглифов перемежались в нем графиками, таблицами и фотографиями, где слизень в лихо заломленной фуражке — местный комендант, надо полагать — позировал на фоне склада снарядов и у бомбородящего огорода.       — Похоже на отчет, — заключила Бриттл.       — Нашими стараниями он устарел, — позлорадствовал Темпер.       Хоуи свернул изображение и раскрыл другой картуш. В этот раз экран показал всего лишь одну картинку — фото незнакомой Темперу местности. Снято оно было, вероятно, с вершины холма, в ясный полдень. До самого горизонта под холмом расстилался лес, кроны деревьев смыкались в плотный ковер, за исключением отдельных верхушек, торчащих над курчавой зеленой массой, как зонтики на газоне. Один из таких зонтиков увенчивало гнездо. Темперу даже показалось, что он видит белую скорлупу сквозь переплетение прутьев.       Вдруг по зеленому ковру побежала дрожь. Огромная крылатая тень проползла наискосок через фотографию.       — Может, это фильм? — спросил Квинси.       — Почему-то мне кажется, что нет, — ответила Бриттл.       В настоящий фильм развернулся следующий картуш. Под бодрые фанфары заставка с рисунком коронованного слизня сменилась картинами некоей лаборатории. Бурлила в пробирке ядовито-зеленая жидкость, препараты отвратительных бледных потрохов заполняли полки, стопки научных журналов громоздились до потолка. Бравый закадровый голос комментировал череду эпизодов. Вот камера следует вдоль строя слизней, с виду — обычные огородные вредители. Но что это? Мелькают калейдоскопом непонятные медицинские приборы, под большим увеличением камера демонстрирует какие-то изменения в тканях и снова следует вдоль строя, но это уже не салаги-новобранцы, это живые боевые машины — «плеваки», «зубаки», «пожиратели». Корреспондент произносит вступительное слово, микрофон перемещается в сторону и в кадре появляется…       Что-то непонятное творилось с глазами этого слизня: стебельки под ними пульсировали, словно под кожей сокращались мышцы. На носу у него громоздились очки в телескопической оправе — не очки, а целый портативный бинокуляр. Одет был слизень в белый халат, из рукавов торчала пара металлических протезов, похожих на лапки насекомого.       Слизень открыл рот и завыл. А потом взорвался.       Пулеметная очередь прошила экран и плеснула вверх. Хоуи закрыл собой клавиатуру, каменное крошево посыпалось ему на плечи.       Темпер обернулся.       Гордон тянул пулемет из рук Бриттл, направляя в потолок. Квинси помогал, обхватив ее за плечи, буквально висел на ней. Его мотало как котенка. А она выла и извивалась и продолжала жать на спусковой крючок. Патроны быстро кончились.       Гордон отвесил ей оплеуху и вырвал наконец пулемет.       — Какого слизня гребаного здесь происходит?! — проорал ей Гордон. — Чуть нас не перестреляла!       Бриттл продолжала вырываться и кричала на каждом выдохе.       — Отпусти ее, — подсказал Темпер. — Так она не успокоится.       Квинси выпустил Бриттл. Она кинулась прочь, тут же споткнулась и упала. Перевернулась, пятясь отползла. Повела вокруг диким взглядом.       Гордон бросился к ней, принялся утешать, не прикасаясь, а только неловко помавая перед ней клешнями.       — Тихо, тихо, детка. Ну, прости, прости меня. Да ты сама не своя. Ну что с тобой случилось?       — Поверить не могу, — простонал Хоуи.       Боль в его голосе Темпер поначалу принял за страдание от раны, но нет, Хоуи цел, а вот машина…       Экран потух и висит клочьями на раме, как шкура полинявшей змеи. Повсюду на полу ошметки живых проводов, соединявших его с «саркофагом». Ракушки и кристаллы везде, где их не смог прикрыть Хоуи, припорошены известковой пылью. Ни один слизнячок не моргает.       Бриттл поднялась и на подкашивающихся лапках доковыляла до машины. Заглянула в прореху экрана. Перевела взгляд на Хоуи. Губы ее задрожали, из глаз потекли слезы. Она открывала и закрывала рот, но вместо слов получались только вздохи и всхлипы.       И тут Темпера пронзило ощущение важности момента. Мысль, повисшая в воздухе, почти физически давила на него.       — Ты увидела что-то знакомое? — спросил он Бриттл.       Она обернулась к нему и мелко закивала. Слезы закапали на пол из-под очков.       — То место… Там тебе было больно?       Бриттл снова затрясла головой.       — Ты больше не там, — заверил ее Темпер. — Тебе нечего бояться.       Бриттл вздохнула, потом еще раз, глубже. Слезы высыхали на очках, оставляя соляные разводы.       — И мы тебя не виним, — продолжил Темпер. — Мы просто хотим понять. Если захочешь… Когда захочешь, можешь рассказать. А можешь не рассказывать.       Она все-таки начала говорить. Поначалу тихо и бессвязно, Темпер ничего не мог разобрать среди горестных жалоб. Потом, зачарованная собственным голосом или, может быть, позволением молчать, она разоткровенничалась, и слова потекли неудержимым потоком. Темпер пожалел о том, что у него нет диктофона, и за неимением такового старался запомнить все, что услышит.       На самую невнятную часть рассказа пришлись обстоятельства похищения Бриттл. Из своей лаборатории она прямиком очутилась в исследовательском центре некоего высокоученого слизня. Его настоящего имени букашки — узники его вивария — не знали, поэтому прозвали его Франкенслагом. Букашек он за разумных существ не держал, этических барьеров его стиль работы не предусматривал. Опыты и операции он, бывало, проводил в присутствии своих подопечных, и если от увиденного их тошнило, или они непроизвольно испражнялись, или теряли сознание, он не считал, что это вносит посторонние шумы в его эксперименты. Твердой рукой — или, вернее, искусственной клешней — он смахивал останки очередной жертвы в бак для утилизации отходов, доставал следующую из клетки и пристегивал к препараторскому столу.       Бриттл рассказывала подробности чудовищных экспериментов, и это одновременно был рассказ о том, как она сходила с ума. Ей казалось, что она сопричастна тому, что вытворяет Франкенслаг. Исследование, считала она, всегда подразумевает обнажение тайны, вторжение в запретное. Разве не этим она занималась, как ученый? Разве не даются ученым особые права во взаимодействии с миром, с его стихиями и объектами? Разве результат изысканий не стоит такой цены?       Временами она думала, что это ее призвание, что она, жертвуя собой, помогает Франкенслагу строить здание науки. Неважно, что он слизень, а она букашка. Когда-нибудь от них останутся только сухие, безэмоциональные выжимки в научных энциклопедиях, это будет чистое знание, далекое от этики и геополитики. Неважно, какую роль в этом сыграла она и какую он, и кто потом, оттолкнувшись от этого знания, заглянет дальше, за горизонт. Важно, что они оба станут частью пути в неизведанное.       Ракурс с операционного стола каждый раз возвращал ее из мира идей к реальности. Она взывала к Франкенслагу, кричала ему, что она не безмозглая зверушка, и что он не должен так с ней обращаться. Он как будто не слышал ее. Она пыталась улететь, но ее крылья надежно скрепляла металлическая клипса. Бриттл молила о смерти, но Франкенслагу нужен был живой экземпляр. По крайней мере до тех пор, пока эксперимент не закончится. Ей казалось, ее разнимают на атомы и собирают снова. Внутри не осталось места, до которого Франкенслаг не дотянулся бы своими щупами и зондами, а она, чтобы не сойти с ума, думала о здании науки. И погружалась в безумие. Объект исследований? Субъект исследований? Границы между понятиями стирались, душевная пытка слилась с муками тела.       Иногда ей удавалось перекинуться парой слов с другими заключенными в лаборатории. Они говорили, кто они и откуда, и просили друг друга передать слова прощания их родным. Делились надеждами, что как-нибудь сбегут, их освободят другие букашки или даже выпустит сам Франкенслаг за ненадобностью — за что только ни цепляется жажда жизни. Все они погибли. Повезло только Бриттл, которую однажды посадили в ящик и повезли куда-то в другое место, где Франкенслаг собирался устроить новую лабораторию. Темпер напал на транспорт и вызволил ее.       — У меня до сих пор звучат в ушах их последние приветы. Когда-нибудь я отправлюсь в долгое путешествие и расскажу их родным, как они умерли.       — У этого слизня странные глаза. Это какие-то паразиты? — переключил ее внимание Хоуи.       — Если бы, — горько усмехнулась Бриттл. — Это букашки.       И она перешла к сути исследований Франкенслага. Он пытался усовершенствовать слизней, сделать из них суперсолдат, без тренировок, без обучения. Для этого он использовал букашек, изучал, как устроен их организм и можно ли их функциональные возможности как-то привить слизням. Он выполнял военные заказы, но больше, чем война, его интересовало собственное развитие. Механические конечности были, так сказать, рудиментом предыдущего этапа его работ, в котором он разочаровался, и впоследствии он целиком сосредоточился на живой материи. За счет нервных цепочек насекомых он надстроил свой мозг, ускорив таким образом его работу. А поскольку такой большой мозг нуждался в усиленном притоке кислорода, он добавил к цепочкам ганглиев мышечные волокна, чтобы те гнали кровь к нервным клеткам. Выглядеть он стал как жертва паразитарной инфекции, но его это нисколько не смущало. Сила интеллекта для него была важнее внешности.       — Ничего, доберемся мы до этого Как-Его-Там-Слага, — мрачно пообещал Гордон. — Я ему сам зенки отчекрыжу. Говорят, они у слизней отрастают, если повредить. Так я подожду, пока отрастут, и потом снова…       — Ох, Гордон, нет… — простонала Бриттл и заревела в голос.       — Гений утешения, — вынес вердикт Хоуи.       — Замолкни, — огрызнулся Гордон. — Смотри, отрежу что-нибудь, что не отрастет.       Квинси между тем достал откуда-то маленькую фляжку и протянул Бриттл.       — Глотни-ка. Только чуть-чуть, а то пить захочется.       Бриттл осторожно понюхала подношение, сделала глоток, страшно сморщилась и закрыла рот рукой, словно жидкость рвалась обратно. Подождав немного, сделала еще один глоток, уже уверенней, и отдала флягу.       Темпера все эти откровения тоже вывели из равновесия. Всю дорогу, пока она рассказывала, он колебался между желанием остановить ее и соображением, что если она замолчит, то не раскроется так больше уже никогда, а информация, которой она делится, необычайно ценная. И он не прервал ее, хотя и понимал, что не стоило ей изливать душу не слишком деликатным, далеким от психологии, провонявшим войной мужикам.       — Бриттл, ты должна дать мне слово, — потребовал он, — что, когда мы выберемся, ты отправишься к врачу. Тебе совершенно необходимо поправить психику. Если не хочешь сделать это для себя, то подумай о нас. Ты представляешь опасность для нашего дела.       — Ну, поскольку мы совершенно очевидно не выберемся отсюда, — тут она всхлипнула, — я запросто дам тебе слово, Темпер. Я обещаю, что сдамся мозгоправам. Доволен?       — Вполне.       На щеках ее проступил румянец, она сонно потерла глаза и не стала возражать, когда Гордон накинул ей на плечи свою куртку и проводил до закутка с расстеленными картонками. Он не успел ее толком уложить, она начала засыпать прямо у него на руках, впервые за все время не выворачиваясь из объятий. Так он и устроился рядом, неловко прислонясь к стене. Ему было отчаянно неудобно, но он боялся выпустить ее — вдруг проснется? — да и когда другой случай представится.