Лепестки из прошлого

      Давно уже перевалило за полночь, а в спальне Мародеров упорно горела поставленная прямо на пол лампа, отбрасывая на стены причудливые пляшущие тени. Гриффиндорская башня погрузилась в ночное безмолвие, но у четверых парней, разместившихся вокруг единственного источника света, сна не было ни в одном глазу — разве что Питер время от времени начинал клевать носом, но в следующую же минуту резко вздрагивал, поеживаясь и в который раз сбрасывая с себя назойливую сонливость. Еще вечером, когда Римус, как и все последние дни мрачный и молчаливый, отправился к Рэйчел и пропал на несколько часов, парни, отчаявшись дождаться его возвращения, выследили старосту Гриффиндора по Карте Мародеров — он обнаружился в одном из пустых, тускло освещенных коридоров в самом что ни на есть паршивом состоянии духа. И хотя, судя по его виду, произошедшее было практически очевидным, парням понадобилось потрудиться, прежде чем они вытрясли из своего друга правду — Лунатик отчаянно не хотел говорить об этом. Внешне обессиленный, изможденный и совершенно опустошенный, он буквально разваливался на части. Пару часов назад, обуреваемый нескончаемой войной противоречивых чувств, не оставлявших его ни на минуту в последние недели, Римус в конце концов прекратил эту дикую внутреннюю битву, но то усилие, что пришлось ему предпринять, далось слишком дорогой ценой и до боли напоминало поражение — он заставил себя разорвать отношения с девушкой, которую любил. И он был бы искренне благодарен друзьям, отыскавшим его в глубине одиноких коридоров Хогвартса, но зияющая, страшная и мрачная пропасть одиночества, разразившаяся прямо под ногами, стремительно захватила все его существо, а слова колкой болью застревали в горле. Еще утром юноша искренне верил, что так будет правильно, что именно так он должен поступить, что пора остановиться, прекратить немедленно, пока еще не стало слишком поздно, пока Рэйчел — светлая, легкая Рэйчел — не успела из-за него сломать свою жизнь. Но Мерлин великий, отчего же тогда так предательски больно сейчас? Словно разом лишили воздуха, и вместе с ним мучительно медленно из его тела испаряется жизнь.       Боясь даже думать о том, что же тогда в данный момент происходит с самой Уоллис, трое остальных Мародеров общими усилиями забрали Люпина обратно в башню. И теперь, сидя на холодном полу и хмуро грея в руках стаканы с огневиски из общего маленького запаса, они силились выбрать нужные слова, заранее догадываясь, что едва ли те смогут возыметь должный эффект. Наверное, впервые упрямство Лунатика и его абсолютная неприязнь к самому себе и собственной болезни пересилили их общие доводы. Он не станет слушать ни споров, ни убеждений, да и вообще едва ли заговорит о случившемся — парень вел себя так, словно больше всего на свете в данный момент хотел остаться один. И только трое его лучших друзей доподлинно знали: именно поэтому оставлять его наедине со своими мыслями сейчас нельзя ни в коем случае. Они упорно держали себя в руках, тактично не давая рвущимся наружу словам слететь с языка, намеренными воззвать к здравому смыслу. Но крепкий напиток неизбежно действовал на юношеское сознание, и в конце концов Сириус озвучил общий упрямый, непокорный вопрос:       — Лунатик, дружище, просто ответь: нафига? Тебя коротило от одного присутствия этой девчонки, а теперь ты похож на живой труп.       — Черт подери, да она ведь правда любит тебя, старик, — горестно добавил Джеймс, и глаза его сверкнули подлинным сожалением. Вновь повисло натянутое, кипучее, как воск, молчание. Питер задремал, устало уронив голову на плечо, и, опираясь спиной о свою же кровать, чуть съехал на пол. Джеймс и Сириус, неподвижно сидящее друг подле друга, не сводили глаз с Римуса. Он расположился прямо напротив них, подогнув колени и по-прежнему баюкая в руках стакан с дюймом огневиски на дне. Несмотря на высокий рост, парень, казалось, весь сжался, словно силясь стать незаметным или исчезнуть навсегда.       Они успели немало выпить и уже были пьяными, все четверо, но пусть с хмельным туманом на пару мгновений и пришло некоторое облегчение, Лунатику не особенно нравилось это ощущение. Расслабленное, неизбежно теряющее трезвость сознание, словно коварный враг, предательски извлекало из его памяти образ за образом, минуту за минутой: испуганно-удивленный взгляд широко распахнутых синих глаз, теплое прикосновение руки, мягкие губы, беззаботный смех, развивающиеся на ветру волны светлых до белизны волос, ласковый шепот, ладони, трепетно и боязливо скользящие по знакомым нежным изгибам, крепкие объятия… Взволнованный голос, горячие слезы на побледневших щеках… Любимая девушка, дрожащая от сдерживаемых рыданий и бегом уносящаяся прочь… Он сделал ей больно. Но ведь, оставшись, в конце концов уничтожил бы ее нормальную жизнь. Тяжелый ком сдавил горло, как тогда, в самые первые минуты в пустынном коридоре, и, с трудом сглотнув, Римус подал голос впервые после долгого молчания:       — Знаете, что сказал мне мракоборец во время самого первого допроса? — он поднял наконец взгляд на своих лучших друзей, и в его голубых глазах отразилась широкая бездна боли. Джеймс и Сириус, казалось, даже не моргали и затаили дыхание, полностью обратившись в слух — обоих терзало дурное предчувствие, и оно не обмануло их: — «Нам о многом предстоит поболтать с твоими близкими». Черт знает, каким боком это все может еще вылезти моему отцу, а вместе с ним и матери. Я, вполне вероятно, практически бросил тень еще и на вас троих. А теперь представьте, что могло бы случиться с Рэйчел, останься мы и дальше вместе.       — Да что бы они посмели сделать? — негодующе возразил Сириус, решительно отставив свой стакан в сторону, невольно грохнув им об пол. — Скажи мне: ну неужели где-то в глубинах даже такого маразма, как добрая половина политики нашего Министерства, найдется хоть слово о том, что людям с ликантропией запрещены нормальные отношения с другими? Лунатик, мы знаем тебя с одиннадцати лет и что-то пока не превратились в дикарей, не обросли перьями и не сыграли в ящик. И меня заебало, что периодически ты едва ли не приравниваешь себя к милейшим зверушкам в Запретном лесу!       — Здесь несколько другая ситуация, Бродяга, — упрямо перебил тот. — Одному небу известно, что не сегодня-завтра взбредет Министерству делать с этим хреновым реестром! Да и кроме того, даже если бы очень захотели, мы с Рэйчел никогда бы не смогли в будущем создать свою семью. А если — на что я хотел бы очень надеяться — она в скором времени и полюбит кого-то другого, лучше бы ему обо мне никогда не знать.       — Да мантикора тебя раздери, Рим! — яростно воскликнул Джеймс, потревожив забившегося тревожной дремотой Питера и отчего-то резко выдернув из рук Лунатика стакан. — Ну что, блять, в этом такого?       — Вряд ли ее правильно поймут, Сохатый, если узнают, что она встречалась с оборотнем. Я обратил ее в прокаженную. Вы оба прекрасно знаете, — горькая, болезненная ухмылка, граничащая с гримасой, изогнула губы Лунатика, — что наши отношения… В общем-то, отнюдь не были абсолютно платоническими.       — Ты говоришь так, как будто заразил ее какой-то неприличной хренью! — негодование Блэка нарастающе клокотало в его голосе, и он, казалось, даже на секунду привстал. — Клянусь, Рим, у меня дикое желание сейчас тебя за шиворот притянуть обратно к Рэйчел, чтобы вы спокойно еще раз все прояснили. И чтобы ты, блять, понял, что она сама думает на этот счет!       — И если бы я мог только заставить тебя, то пинками бы гнал к ней! — со всей горячностью вмешался Джеймс, распрямив затекшие ноги и отодвинув прочь оба стакана. — Ибо даже не пизди, что не втрескан в нее до сих пор!       — Парни, ради всего святого, — устало вздохнув, Римус поднялся на ноги, чуть пошатнувшись, и тут же рухнул на свою кровать, — пожалуйста, давайте закончим на сегодня этот разговор.       Он заставил себя сбросить рубашку и туфли, но переодеться нормально у него уже просто не было сил. Все, чего хотелось — это поскорее провалиться в бестелесную, бесцветную бездну сна. С напряжением и беспокойством проводив его взглядом, Джеймс и Сириус в свою очередь поднялись на ноги. Бродяга легко потряс Хвоста за плечо, посоветовав встать с пола. Сохатый, взмахом палочки очистив стаканы и сунув почти пустую бутылку обратно в шкаф, остановился подле Лунатика. Он уже крепко спал, размеренно и глубоко дыша и так и оставшись лежать на животе. Коротко, неслышно вздохнув с сожалением и непроизвольно дернув уголком рта, Джеймс задернул полог над кроватью друга и, последовав примеру остальных, направился к своей постели.       Гриффиндорская башня спокойно спала, окутанная ветреной прохладной тьмой глубокой майской ночи.

***

      Больше всего Лунатик волновался перед началом следующего дня, а конкретно — перед завтраком в Большом зале, ведь там, вне всяких сомнений, ему так или иначе придется встретиться с Рэйчел, а заставить себя теперь хотя бы посмотреть ей в глаза было чертовски сложно. Пусть и попытавшись все объяснить, пусть и нехотя, пусть и добившись согласия, но тем не менее тяжелый факт оставался фактом — он бросил ее. Сам оказался причиной разрыва. Сегодня, сидя вместе с товарищами по факультету за большим столом Гриффиндора, Римус уже не выглядел потерянным, изможденным, разваливающимся на куски. Лицо его хранило твердое спокойствие, а все усилия не терять над собой контроля увенчались успехом, однако в самой затаенной глубине на первый взгляд таких, как и прежде, внимательных глаз тусклым отблеском отражалась пугающая пустота. Он держался ровно, время от времени в нужные моменты вступая в разговор друзей, и все же иногда, лишь на краткую долю секунды бросал взгляд на двери Большого зала. И наконец увидел ту, которую боялся увидеть и которую, вопреки себе самому, с самого начала искал в толпе — Рэйчел вошла в зал вместе со своими соседками, молча слушая, как ее лучшая подруга Энн шепчет ей что-то над самым ухом. Едва переступив порог и скоро оказавшись у привычного места за когтевранским столом, белокурая девушка коротко окинула пространство взглядом, разумеется, привычно остановившись в знакомом направлении. Лунатик не стал пытаться спрятаться, и на долгое, как вечность, мгновение их глаза встретились. И хотя жгучее сожаление и тоска немедленно сомкнули страшные когти на его сердце, невесомое, почти неощутимое облегчение мимолетно сверкнуло на мрачном горизонте. Парень отчетливо видел: Рэйчел не плакала. Лишь едва заметно вздрогнула, до боли всматриваясь в такое дорогое лицо, и, упрямо закусив губу, опустилась на свое место за столом. Все слезы иссякли в ней минувшей ночью — и только сердце напряженно сжалось в груди. Так странно, непривычно и невыносимо было видеть совсем рядом столь близкого человека и не подойти к нему, не оставить на щеке мягкий поцелуй, не получить трепетно-теплое объятие в ответ. А Римус невидящим взглядом уставился в свою по-прежнему пустую тарелку. Какая поразительная внешняя стойкость исходила от этой, на первый взгляд, столь нежной девочки! И только лишь он сам, зная по себе, подсознательно чувствовал: с самого вчерашнего вечера в ее неистово плавящейся душе с грохотом рушатся мосты и горят воздушные замки.

***

      Минуло уже больше недели после болезненного разрыва, а Римус и Рэйчел так даже ни разу и не заговорили друг с другом. Стараниями местного «сарафанного радио» сплетня о том, что Люпин и Уоллис расстались, разлетелась по всему замку так же быстро, как и в свое время обратная. Куда бы они ни направлялись, их повсюду буравили взглядами любопытные зеваки с разных курсов, перешептываясь и кивая в сторону предметов слухов, а одноклассники в первое время на занятиях раз за разом оборачивались то на дальнюю парту у окна, то на первую, в крайнем ряду. Рано или поздно им это должно было наскучить, но пока бывшие возлюбленные ощущали себя так, словно на них обоих направлены огни слепящей рампы, а требовательные зрители нетерпеливо ждут, когда они оба либо вновь с жаром бросятся друг к другу, либо устроят грандиозный скандал. Однако, надо признать, оба сохраняли лицо, хоть и ценой мужественных усилий. Подруга старалась не оставлять Рэйчел ни на минуту, и та держалась молодцом, не доставив сплетникам удовольствия лицезреть страдающую, покинутую девушку. Однако вместе с тем она выглядела совершенно замкнутой, притихшей, будто не имела ничего общего с той привычно позитивной, смешливой девочкой, Малышкой Когтеврана. А внутри ее терзало неукротимое, мучительное желание, наплевав на все приведенные доводы и недавно сказанные слова, развернуться, отчаянно броситься к Риму, тесно, накрепко обнимая, и больше не отпускать, упрямо твердя, что ей совершенно наплевать, какими опасностями могут обернуться их отношения. Римус же по-прежнему сохранял ледяное спокойствие и некоторую хмурую отстраненность, даже не оборачиваясь на шуршащие за спиной разговоры, но за этим психологическим щитом скрывался отчаянный порыв. До дрожи хотелось вновь поддаться одурманивающему чувству, подойти к Рэйч, заглянуть в глубокие синие глаза, увидев в них прежнее отражение безотчетной влюбленности, коснуться мягких, улыбающихся губ, уткнуться в легкие, приятно пахнущие белокурые локоны, но Лунатик против воли каждый раз перебарывал в себе это желание. Они оба искали спокойствия, уединения, и с трудом находили его разве что в гостиных факультетов и своих спальнях, всеми фибрами души надеясь, что пугающее, гнетущее ощущение полной пустоты рано или поздно начнет отпускать их души.       Лепту разнообразия в загруженные хогвартские будни шестикурсников внесли прошедшие в Хогсмиде испытания по трансгрессии, по результатам которых практически все они стали счастливыми обладателями законного права перемещения данным способом. Однако общая радость довольно быстро растворилась — ужасающей стеной вплотную подкрались экзамены, и самые добропорядочные студенты взялись подтягивать свои знания по всем предметам. Но ближайшим рубежом, сулившим куда более приятные эмоции и яркие впечатления, стал финальный матч Кубка школы по квиддичу, до которого оставались считанные дни. Гриффиндор-Когтевран — такого сочетания соперников в борьбе за главный приз не выпадало уже несколько лет, и вся школа с трепещущим нетерпением ждала назначенной даты. Межфакультетского конфликта, по счастью, не назревало, однако оскорбленные последним поражением и вылетом из финала слизеринцы, жаждая мести, не упускали случая освистать членов гриффиндорской команды, громогласно советуя при встрече в коридоре, например, Сириусу «не отправить квоффл в Гренландию, засмотревшись на какую-нибудь девку», Эммелине — «не сбросить его с метлы, озверев от ревности», Джеймсу — «не врезаться в трибуны, выпендриваясь в воздухе», Кевину — «не умереть от страха» и далее в том же духе. Клокочущие от черной зависти и обиды неприятели не особенно жаловали и будущих соперников Гриффиндора, замечая, что выход Когтеврана в финал — это и вовсе досадная случайность. Но Поттер не был бы Поттером, если бы эта обычная безысходная попытка травли хоть сколько бы пошатнула его самообладание и уверенность в своей команде. Воодушевленные предстоящим матчем загонщики и вратарь ничуть не растеряли боевого настроя, а самого младшего члена комнады Кевина Мура капитан вновь взял под свое крыло. Блэк невозмутимо ухмылялся и насмешливо салютовал несостоявшимся обидчикам, а Вэнс, как всегда, величавая и горделивая, их попросту игнорировала. Гриффиндорцы были настроены на победу, и ничто не могло сломить их командный дух. Однако ничуть не меньшей уверенностью и упорством дышала поголовно вся команда Когтеврана, а Карадок Дирборн так и горел желанием во что бы то ни стало уйти из Хогвартса красиво. Матч обещал быть жарким.       Найдя способ уйти от сердечных терзаний, Римус с головой погрузился в предстоящие экзамены. Безошибочно догадываясь, что теперь большую часть своего в свободного времени в библиотеке просиживает Рэйчел и не желая лишний раз мучить ни ее, ни себя, он зарывался в книги в спальне или гриффиндорской гостиной, освежая в памяти пройденный материал, заучивая формулы трансфигурации, рецепты зелий и отрабатывая заклинания. Бурный мозговой штурм здорово помогал отвлечься, и Лунатик все чаще и чаще прибегал к этой отдушине, тем более что от нее была колоссальная практическая польза. Раз за разом компанию ему стал составлять и Питер, как и все предчувствовавший заключительные испытания этого курса. Джеймсу и Сириусу пока все еще было не до того — на носу последний квиддичный рывок, в котором они, вне всякий сомнений, совершенно не настроены уступать, а потому неугомонный, озаряющий всех окружающих азартным блеском карих глаз Поттер самозабвенно гонял свою команду на тренировки буквально каждый день. Поле для квиддича шло нарасхват, даром что бронировали его теперь исключительно две команды — Дирборн и Поттер дошли до того, что даже составили ежедневное расписание, по часам отметив, когда чья очередь занимать вакантное место, и использовав не только вечерние часы, но даже любую мало-мальски продолжительную лазейку. С конца уроков и до ужина, после ужина и до самой темноты никого их обеих команд встретить в гостиных факультета не представлялось возможным.       Лили основательно взялась за учебу, на время до минимума сократив даже свои пребывания на помощи у Мадам Помфри. Марлин неизбежно мученически стонала при одном упоминании об экзаменах, Эммелина пропадала на тренировках, а Алиса мыслями уже вовсю витала в предстоящем лете, когда она наконец будет проводить рядом со своим парнем Фрэнком ровно столько времени, сколько она захочет и сколько позволит ему обучение на курсах мракоборцев. Усадить этих троих за подготовку удавалось далеко не всегда, и порой Лили ничего другого не оставалось, как самой пролистывать конспекты и учебники. Постоянно заниматься в одиночестве она не особенно любила, а потому сегодня, войдя в полуопустевшую за пару часов до ужина гостиную и заметив в самом дальнем углу Римуса, расположившегося за маленьким столиком и обложившего себя книгами, тетрадями и свитками пергамента, Эванс решительно направилась к нему.       — Привет, Рим, — мягко улыбнувшись, поздоровалась она, подойдя к гриффиндорцу и сжимая в руках книги и конспекты. — Ты не против, если я присоединюсь к тебе?       — Привет, Лили, — Римус оторвался от книги, легкая улыбка тронула его сосредоточенное лицо, голубые глаза дружелюбно потеплели. — Конечно нет, садись.       Поблагодарив, девушка опустилась на предложенный рядом стул и первым делом раскрыла учебник и конспект по чарам — первому предмету в списке предстоящих экзаменов. Украдкой взглянула на Люпина: тот вновь погрузился в чтение, предельно сосредоточившись, и только зрачки голубых глаз молниеносно, едва уловимо двигались, проглатывая строку за строкой. Отыскав в учебнике закладку, Лили на некоторое время также углубилась в очередной параграф, но мысли ее отчего-то уходили совсем в другую сторону, и вскоре гриффиндорка поймала себя на том, что читает все тот же абзац, по крайней мере, раз в пятый. Бессмысленно провозившись так еще несколько минут, девушка наконец не выдержала: вновь покосившись на однокурсника, коротко вздохнула, решительно развернулась к нему и тихо, словно бы с осторожностью окликнула:       — Римус?       — Что? — снова поднял голову тот, взглянув на нее с легким удивлением. Спокойный, чуть уставший и такой… Несчастный. Не так заметно в учебной суете, где он постоянно находится в компании друзей, но сейчас, в тихом одиночестве, терзавшие все последние дни переживания явственно отражались в его лице. Эванс неуверенно закусила губу — она прекрасно понимала, что происходит, знала, что сам Люпин едва ли захочет уже в который раз ворошить болезненные воспоминания, но все ее сердце мучительно рвалось хоть как-то помочь, поддержать.       — Как ты? — голос девушки прозвучал мягко, ласково, глаза лучились сочувственной теплотой. И Лунатик сразу понял, о чем она собралась заговорить. Выпрямившись на стуле и отведя глаза в сторону, он ответил напряженным, надтреснутым голосом:       — Я в порядке.       — Нет, — тихо, но твердо перебив, отрезала Лили и, протянув руку, утешающе сжала его ладонь, покоящуюся поверх бумаг. — Рим, ты прости меня. Я совсем не хочу заставлять тебя переживать все заново, просто чувствую, что должна попытаться помочь, хотя бы поддержать. Я часто теперь вижу Рэйчел в библиотеке, и она… Ей очень плохо. Она старается скрыть, держится подруг, но все же заметно. И ты… Наверное, я вмешиваюсь совсем не в свое дело, но просто знаю, что тебе так же больно, Рим.       Голос ее на секунду дрогнул, заставив Люпина заглянуть ей в лицо. Поразительно яркая зелень подернулась таким искренним переживанием, сочувствием, что у него невольно защемило сердце. Лили… Невероятно добрая, удивительная девушка. В этом была вся она: мягкая, дружелюбная, солнечная, проницательная и чуткая. Ни с кем другим он решительно не хотел бы говорить сейчас, но с ней все было иначе. Ведь это была Лили, милая и заботливая Лили, которая лишь парой фраз умела поддержать даже там, где многие другие бы отвернулись, которая была способна видеть красоту в других даже тогда, когда человек сам в себе ее не замечал. Лили, которой Римус дорожил как родной сестрой. И в тот момент его невидимая, глухая стена вдруг словно бы сама собой исчезла перед ней — слова неосознанно слетали с губ прежде, чем Лунатик успевал их остановить, и в следующие несколько минут он неожиданно для себя поведал девушке все, что разрывало его душу изнутри на тысячи мельчайших клочков: то, как угнетает повисшая в воздухе, неразрешенная до конца ситуация с этим проклятым реестром, то, с каким опасливым подозрением после злополучного «ареста» посматривают на него некоторые студенты, то, как трещит по швам его самая страшная тайна, и то, насколько же опаснее стало для Рэйчел находиться рядом с ним. И с каждым словом, с каждой новой фразой парень чувствовал себя так, словно из его тела один за другим достают длинные, ядовитые шипы. Лили слушала, не перебивая и не споря, хотя ее решительное несогласие с некоторыми его доводами явственно отражалось во взгляде и чуть приметно упрямо поджимаемых на мгновение губах. И лишь когда он наконец вновь смолк, она сильнее сжала свою ладонь на его руке, внимательно глядя прямо в глаза, и с твердой, непоколебимой уверенностью сказала:       — Римус, сплетники были и есть всегда, и что бы они ни говорили, я уверена, что едва ли хотя бы пятая часть из них действительно верит собственным словам. Кроме того, помни: рядом с тобой есть те, кому ты дорог несмотря ни на что. Рим, я знаю тебя с одиннадцати лет, и, как видишь, никакая «тайна» не мешает мне быть твоим другом. Ты стал мне совсем как брат, и мне совершенно все равно, что могут сказать о тебе другие. И я не думаю, что из-за этого мне может грозить хоть какая-то опасность.       — Лили, поверь, я бы больше всех хотел, чтобы ты оказалась права, — уставшим голосом пояснил парень, опираясь локтями на стол и стискивая пальцами виски. — Но тут совсем другое. Ты даже не представляешь, чем может все обернуться, если в конце концов узнают, что мы с Рэйчел… Я всего лишь хочу, чтобы с ней все было хорошо.       — Этого не можешь знать ни ты, ни я, ни кто-либо еще, — возразила девушка, не отводя светящегося уверенностью взгляда. — И я понимаю твое беспокойство, но все-таки… — у только что распахнувшегося прохода за портретом Полной Дамы раздался голос Алисы, окликнувшей подругу, и Лили на секунду обернулась, заметив ее, поднялась на ноги и перед тем, как отойти, мягко коснулась плеча Лунатика, чуть склонившись и напоследок отчаянно, искренне попросила: — Рим, пожалуйста, просто подумай: может быть, так ты и оградил Рэйч от возможной угрозы, но только будет ли от этого менее тяжело и больно и ей, и тебе? И будет ли она чувствовать себя легче и свободнее, когда после всего, что есть между вами, вы больше даже не заговорите друг с другом?       Извинившись, Лили на время удалилась, направившись к ожидавшей в другом конце гостиной Алисе. Римус же, на миг проводив подругу взглядом, явственно ощутил, как, предательски заныв, вновь болезненно и напряженно сжалось его сердце. Рэйчел было плохо, и виноват был в этом только он один. Он пытался уберечь ее, но сделал только хуже. И теперь все, что оставалось им обоим — это напряженное мучение, подавляющая тоска друг по другу и дьявольское, ломающее на корню желание при каждой встрече издалека, наплевав на все, броситься друг к другу. Притихшая на неделю бесконечная буря противоречивых чувств вдруг с новой силой вспыхнула в душе юноши. Погруженный в отравляющие, пленяющие мысли, он с силой зажмурился, сжав в руке жалобно скрипнувшее перо.

***

      Вечером накануне финального матча вся общая гостиная Гриффиндора пребывала в возбужденном волнении. На месте не сиделось поголовно всем, начиная с нетерпеливых, трепещущих перед надвигающимся окончанием года первокурсников и заканчивая выпускниками. Сама команда всем скопом сидела на одном из широких диванов, с разной степенью удачливости скрывая собственное волнение и подбадривая остальных. Стараясь, во избежание избыточного перенапряжения, лишний раз не углубляться в обсуждение завтрашней игры, время от времени гадали, настолько же ли сильно волнуются сейчас когтевранцы. О подготовке к экзаменам на сегодня забыл весь факультет: товарищи по учебе, проходя мимо своих героев или подсаживаясь рядом, чтобы поболтать, в единодушном порыве желали им удачи, обещали самую горячую поддержку и в шутку заявляли, что поставили на победу Гриффиндора все свои сбережения.       Римус, в качестве исключения даже не прихвативший с собой книгу, и взбудораженный Питер присоединились к команде, расположившись неподалеку от камина и болтая обо всем, что помогало временно отвлечься. Вскоре компанию им составили и девчонки. Джеймс сидел в одном из кресел прямо напротив своей команды и не без удовлетворения отмечал, что никто из них всерьез не трепещет от страха за исход предстоящего состязания — и парни, и Эммелина прекрасно владели собой, чтобы контролировать эмоции. Беспокоил Сохатого разве что самый младший Мур, за которым он старался наблюдать особенно внимательно, но даже тот, расположившийся сейчас прямо на полу возле его кресла, был вполне бодр и оживленно болтал с остальными. Первый для него сезон квиддича был практически позади, и паренек уже чувствовал себя на поле совершенно уверенно, кроме того, по праву считаясь одним из самых искусных игроков, он уже не испытывал смущения и сомнений в связи со своим возрастом. Так уж совпало, что все остальные члены гриффиндорской команды были с пятого курса и старше, но кто знает — быть может, пару лет спустя, когда большая часть из них выпустится из Хогвартса, команда существенно «омолодится», и Кевину предстоит стать самым страшим, а возможно даже однажды занять место Джеймса, которого он глубоко уважал как капитана и старшего товарища-покровителя.       Единственным, что слегка подстегивало спокойствие Сохатого, было отсутствие Бродяги. Собираясь выйти из гостиной покурить, он, по его собственному заявлению, должен был вернуться минут через пять-семь, но между тем его не было уже с добрых четверть часа. Поттер нисколько не сомневался в душевном состоянии лучшего друга, но вот лишний раз провоцировать сгорающих от ненависти слизеринцев сотворить членам обыгравшей их команды какую-нибудь гадость определенно не следовало. И какого черта только Сириусу приспичило курить за пределами гостиной, когда можно было всего лишь подняться в спальню и постоять у открытого окна? Педант несчастный! Но прежде, чем негодование Джеймса успело перерасти в гнев, портретный проем неожиданно отворился, впуская в комнату Сириуса Блэка собственной персоной. Даже не сбросив распахнутой кожаной куртки, он направился прямиком к честной компании.       — Бродяга, блин, где ты шляешься? — немедленно встретил друга недовольным восклицанием лохматый капитан. — Мы тут собирались перекинуться партейку в карты перед тем, как отбиваться, а ты бесчестно свалил!       — Мне просто на пути встретилась старушка Минни, — криво ухмыльнулся тот, застегивая молнию на кармане куртки. Лили тут же скрестила руки на груди и иронично-серьезным тоном произнесла:       — О Мерлин, только не говори, что она застукала тебя с сигаретами, Сириус!       — Не беспокойся, Принцесса, — Блэк в ответ издал короткий лающий смешок, в успокаивающем жесте выставив вперед ладонь. — Я ни в коем случае не стал бы компрометировать работу наших старост, — Эванс с улыбкой закатила глаза, Лунатику от лучшего друга достался насмешливый кивок, который он предпочел проигнорировать, только лишь ухмыльнувшись уголком рта. — Она там шла из башни и остановилась потрындеть с Флитвиком. А я сидел на окне и ждал, пока они уйдут. Сохатый, — неожиданно прервав свой рассказ, Сириус выразительно посмотрел на Джеймса, и его серые глаза вдруг вспыхнули неистовым, восторженно-взволнованным блеском. — Пойдем-ка на пару слов.       Сохатый, уловив в нем явную перемену, без лишних вопросов поднялся из кресла и, провожаемый недоуменными взглядами друзей, двинулся следом за Бродягой в торец гостиной, остановившись у самой лестницы, ведущей в спальни мальчиков. Развернувшись к нему, Сириус как-то загадочно ухмыльнулся и наконец объявил:       — Сохатый, у меня для тебя чертовски неожиданная, но просто сногсшибательная новость! Смотри не ори и не падай в обморок.       — Давай уже, что там у тебя? — судя по всему, Джеймс уже сгорал от нетерпения: карие глаза горели азартным огнем, а в лохматых вихрах, казалось, трещало электричество. Поттер никогда не был способен к тому, чтобы долго терпеть мучительную интригу, особенно когда ее создателем был нахально ухмыляющийся Блэк. Однако какой бы вид ни напускал тот на себя, было вполне очевидно — он и сам глубоко потрясен собственным открытием. Не мудрствуя лукаво, Бродяга торжественно поведал лучшему другу великую тайну:       — Когда я услышал разговор МакГонагалл и Флитвика, они кое-что обсуждали. Я пока не стал говорить при всех — не знаю, обрадует их или испугает. Ты это уж решай сам. Словом, Джим, завтра на наш финал в Хогвартс прибудет особый гость — Хамиш МакФерлен.       — ТЫ ШУТИШЬ?! — громкий вопль, вырвавшийся прямо из груди Джеймса, заставил всю гостиную испуганно обернуться на двоих шестикурсников, чья беседа, похоже, потеряла все шансы оставаться приватной. Ошарашенный Сохатый уронил челюсть, так и замерев на месте и не сводя взгляда с не менее возбужденного Бродяги. И изумляться было чему: мистер Хамиш МакФерлен вот уже почти десять лет занимал пост главы Отдела магических игр и спорта в Министерстве магии, но перед тем, как удостоиться такой чести, он в течение долгого времени был капитаном «Стоунхейвенских сорок» — самой успешной команды по квиддичу во всей Великобритании, многократного чемпиона европейской лиги. В свое время МакФерлен был едва ли не легендой, и практически каждый уважающий себя юный игрок во всем Хогвартсе страстно желал однажды дотянуться до него. Через десять блистательных лет в спорте национальная звезда, сменив узнаваемую во всем мире черную с белым форму на министерскую мантию, с почестями отправилась на покой. Но представить себе героя десятилетия, на матчах с которым выросло целое поколение, отдельно от квиддича было просто невозможно, а потому громкое, но заработанное честным трудом и блистательным талантом имя послужило мистеру МакФерлену золотым билетом на место главы отдела. И хотя когда блистательная карьера этого мужчины была завершена, Джеймсу и Сириусу было всего около девяти лет, они — каждый в отдельности — когда-то успели побывать на ярких, прочно врезавшихся в память матчах. И восторг, переполнявший сейчас обоих, был чем-то на грани пьянящей эйфории и неподдельного страха. Неужели завтра им предстоит выйти на поле на глазах у столь блистательного игрока и капитана? Теперь Джеймсу были вполне понятны опасения Сириуса о том, сказать ли остальным сегодня. Кто знает — ведь такое известие может как немало воодушевить команду, так и не на шутку переволновать их всех.       — Какие шутки, Джимбо? — со смехом отозвался Бродяга, сжав плечи друга и на всякий случай хорошенько его встряхнув, возвращая разум в трезвое состояние. — Я своими собственными ушами слышал, как МакГонагалл сказала, что МакФерлен изъявил желание посетить Хогвартс. Мерлинова борода, Сохатый, очнись! Говорю тебе: завтра ты выводишь нас всех на поле на глазах у лучшего капитана прошлого десятилетия!       — Твою ма-а-а-а-ать… — понизив голос, протянул Джеймс, даже не зная, как теперь лучше поступить, и тут же высказал свои опасения другу: — Вот ты, конечно, молодец, Бродяга, но только я тоже не знаю, стоит ли говорить об этом сегодня!       — Ну ты же у нас самый охрененный капитан во всем Хогвартсе, — пожав плечами, ответил Сириус с довольной улыбкой. — Мое дело передать. А ты уж решай, не пострадают ли от такой новости наши уязвимые нервные системы.       — Твоя уже давно пострадала! — в отместку парировал Сохатый, но в следующий миг вернулся к более спокойному состоянию. — Так, ладно, думаю, будет лучше сказать сейчас!       С этими словами оба Мародера круто развернулись и с заговорщицки-странными, предвещающими нечто поистине грандиозное лицами проследовали к с живым любопытством ожидающей их команде и друзьям. Обведя горящим взглядом присутствующих, Джеймс глубоко вздохнул и в успокаивающем жесте вытянул обе ладони, с расстановкой провозгласив:       — Так, ребята, без паники. Сохраняйте уверенность и помните, что это никак не должно отразиться на завтрашнем матче. А если и должно, то только в положительном свете. Вы обязаны сработать как и раньше, иначе я лично из каждого вытрясу всю душу! Держите себя в руках и готовьтесь показать класс, потому что завтра на наш матч придет сам Хамиш МакФерлен!       То, что прокатилось по пораженным присутствующим, сложно назвать простой бурей — многочисленный, единодушный возглас восторга, смешанного с ужасом и потрясением. Мгновение спустя весть, которая, очевидно, не должна была просочиться в массы вплоть до завтрака, разлетелась среди поголовно всех гриффиндорцев. Подстегнутое новостью, характерное для финального матча возбуждение достигло своего апогея. Завтрашний день обещал стать не просто решающим рубежом, а событием, какового в Хогвартсе не бывало уже несколько лет. Желанная победа немедленно стала критической необходимостью даже для тех, кто не был причастен к игре. Гостиная гудела до самой ночи, и лишь в двенадцатом часу более чем серьезно настроенному Джеймсу с большим трудом удалось разогнать свою команду по спальням.

***

      Глубоко дыша и застегивая на себе алую с золотом спортивную мантию, Джеймс боролся с бешеным роем мыслей, бьющихся в голове. Как и предсказывалось, за завтраком Дамблдор объявил о прибытии в замок гостя, жаждущего вместе со всей школой увидеть финальное состязание квиддичного сезона. Когтевранская команда, пожалуй, была потрясена ничуть не меньше, чем гриффиндорская прошлым вечером, а уж об остальных студентах и говорить нечего. Сам Хамиш МакФерлен, поднявшийся из-за стола преподавателей после того, как директор радушно представил его всему залу, одарил присутствующих добродушной, моложавой улыбкой и, не став пускаться в длинные речи, только лишь искренне пожелал соперникам удачи и выразил надежду увидеть превосходную игру от лучших команд школы в этом сезоне. И сейчас, готовясь в раздевалке к выходу на поле вместе со всей командой и слыша топот сотен ног, заполняющих трибуны, Сохатый, собрав все силы в кулак, выбросил прочь из головы волнующую мысль о том, кто присутствовал на местах для преподавателей. И, как ни странно, блестяще владея собой, он сумел стремительно убедить себя в том, что этот матч — такой же финал, как и все прежние, через которые ему приходилось проходить ранее. Отличается он лишь тем, что теперь он стоит во главе всей сборной, и на нем в первую очередь лежит ответственность за исход игры. Джеймс прекрасно знал, на что способна команда Дирборна, понимал, что в свой завершающий год их приятель будет стараться как никогда прежде, чтобы достойно покинуть школьное поле. Но Поттер не мог позволить себе проиграть — не мог смириться с тем, чтобы под его фамилией Хогвартсу запомнился капитан, проигравший свой первый сезон. Однако, что бы ни происходило, Сохатый был полностью уверен в своих ребятах, готовый поручиться чем угодно за то, что его команда — лучшая сборная в Хогвартсе за многие-многие годы.       — Ну что, ребята? — полностью собранный, мобилизованный и решительно настроенный Джеймс привычно встал возле большой карты поля, опираясь обеими руками на стол и с непоколебимой уверенностью и авантюрным блеском в глазах глядя на остальных шестерых товарищей, сидящих напротив, организованных и единодушно готовых выйти на поле в последний раз в этом году. — Мы с вами обошли Пуффендуй, заткнули за пояс Слизерин и на данный момент, пусть и совсем ненамного, но опережаем по очкам Когтевран. Мы прекрасно знаем, что Дирборн гонял их как проклятых целый месяц, и они чертовски хороши. Но и мы с вами не Огден потягивали. У нас лучшие загонщики, — он перевел взгляд на двух крепких ребят, сидящих бок о бок и ответивших ему благодарными улыбками. — Самый лучший вратарь, — Харпер гордо приосанился, и довольная улыбка согнала с его лица признаки напряжения. — Охотники… Тут я даже говорить ничего не буду, — Сириус, Эммелина и Кевин дружно хмыкнули, взирая на вещающего капитана с все нарастающим предвкушением. Джеймс легко стукнул себя кулаком в грудь и добавил: — И наконец, у вас всех есть вот что.       — Сердце и воля к победе? — воодушевленно спросил Ник Харпер, со все той же улыбкой глядя на капитана. Уголки губ у того дрогнули, и миг спустя на лице его растянулась самая заговорщицкая ухмылка.       — Нет. У вас есть чертов я! Так что пойдем и сделаем это вместе! — под дружный хохот все семеро выпрямились, готовые выходить, и Джеймс и Сириус на миг крепко сцепили руки, как и всегда, на удачу. Они уже подходили к заветной двери, ожидая сигнала к выходу, когда со стороны другого входа неожиданно раздался стук. Гриффиндорцы удивленно обернулись, и совсем рядом послышались знакомые голоса, а в следующий миг в раздевалку впорхнула сияющая улыбкой Лили Эванс, а за ней — Римус Люпин. Оба набросили поверх легких курток теплые гриффиндорские шарфы, а Лунатик сжимал в руках несколько раз сложенную красную ткань — вне всяких сомнений, исполинское факультетское знамя.       — Ребята, мы решили пожелать вам напоследок удачи, — мягко улыбнувшись, пожалуй, впервые за последние несколько дней, Римус первым делом похлопал по плечам двух своих лучших друзей. — Вернее, Лили хотела приободрить вас лично, а я не мог отпустить ее одну.       — Ох, а то меня, конечно, затоптали бы! — иронично усмехнувшись, Лили первым делом подошла к Эммелине, улыбающейся в ответ, и крепко ее обняла. — Удачи вам! Все получится!       — Вы бы занимали места, дорогие старосты, а то как бы не остались за бортом, — хохотнул Сириус, глядя, как солнечная рыжеволосая девушка по очереди обнимает каждого игрока и наконец подходит к нему. Заглянув в искрящиеся теплотой и безграничным дружелюбием глаза, Бродяга невольно растаял, с готовностью разводя в стороны руки, словно приглашая гриффиндорку в свои объятия. — Ну, обними теперь и меня, Принцесса! Я готов!       Рассмеявшись серебряным колокольчиком, Лили шутливо ткнула его в плечо, а затем и обняла, желая удачи, Лунатик же лишь с улыбкой ответил на выпад Бродяги:       — А мы отправили Марлин и Алису занимать места, а в качестве охраны приставили к ним Питера.       Сириус в шутку заметил, что в таком случае им точно стоит поторопиться. Лили же тем временем подошла к последнему оставшемуся без ее внимания члену команды: Джеймс стоял у самых дверей, сжимая в руке метлу и с мягкой, очаровательно-мальчишеской улыбкой глядя на предмет своего бесконечного и искреннего восхищения. Когда светящаяся радостью девушка направилась к нему, юношеское сердце сладостно сжалось, екнув в груди, разливая по телу упоительное тепло. Ощущение реальности растворилось на грани сознания, когда ласковые руки с тонкими запястьями обвили его вокруг торса, а медно-рыжие волосы приятно защекотали щеку. Он чувствовал такой знакомый и родной легкий цветочный аромат, который узнал бы из тысячи, из сотен тысяч, даже спустя долгие-долгие годы. Джеймс, так и стоя с одной занятой рукой, обвил вторую вокруг ее талии и, заглянув в любимые изумрудные глаза, сияющие особенным блеском, ухмыльнулся, в шутку попросив:       — Пожелай мне удачи, Эванс!       — Удачи! — вполголоса тут же ответила она, привстав на носочки и вдруг запустив руку в его непокорные, черные, как смоль, вихры, отчаянно взъерошивая, словно бы приводя Поттера в его привычный вид. Джеймс с удивленным восторгом в глазах посмотрел на нее, заливисто рассмеявшись, и аккуратные губы девушки заговорщицки усмехнулись. — Мы будем держать за тебя кулачки, капитан!       И не успел еще Джеймс до конца опомниться, как со стороны поля раздался громкий, пронзительный свист. Римус и Лили тут же заторопились обратно на трибуны, напоследок еще раз пожелав всем удачи. Сохатый, чувствуя, как по телу вновь разливается сладостное тепло, смешиваясь с волнующим кровь адреналином, глубоко вдохнул и, вскинув голову навстречу ослепившему солнцу, вывел свою команду сквозь отворившиеся двери прямо на поле. Трибуны встретили игроков оглушительным ревом, от которого на секунду напрочь заложило уши. Под предвкушенный гул и аплодисменты обе команды вышли в самую середину поля, выстроившись в две ровные шеренги, одна напротив другой. Мадам Трюк по обыкновению призвала капитанов пожать руки в заверение честной игры, Поттер и Дирборн крепко стиснули ладони, с вызовом и твердой уверенностью глядя друг другу прямо в глаза. Невзирая на теплые приятельские отношения за пределами площадки для квиддича, сегодня они были соперниками, и только достойное, по всем правилам, противостояние должно было разрешить вопрос о том, чья же команда в конце концов придет к званию чемпиона школы. Вероятно, весь спектр этих эмоций отразился в их лицах — по крайней мере, глядя на Дирборна, Джеймс прочел в нем такую непоколебимую решимость, что собственная уверенность с удвоенной силой вспыхнула яркими искрами в его глазах. Карадок через пару недель оканчивал Хогвартс и стремился завершить свой школьный спортивный путь достойно, а Сохатый в первый год своего капитанства не желал уступать чемпионский титул решительно никому. И оба капитана, поняв друг друга без слов, лишь ухмыльнулись в волнующем предвкушении прежде, чем наконец разойтись и оседлать метлы вместе со своими командами. На несколько мгновений Джеймс бросил взгляд на трибуны: центровые, где расположились учителя, директор, комментатор и, конечно, особый гость, и правое крыло, большую часть которого занимали гриффиндорцы. И хотя между ними протянулось ничуть не меньше сотни метров, он на удивление отчетливо различил в толпе студентов до боли знакомые темно-рыжие волосы, отливающие горячей медью под ласковыми солнечными лучами. Кривоватая мальчишеская улыбка изогнула губы, раздался пронзительный свисток судьи — и Поттер вместе с остальными тринадцатью игроками легко взмыл в прозрачно-голубое, чистое, пронизанное светом небо.       Вступив в напряженный, молниеносный темп с первых же секунд, игра шла столь стремительно, что контролировать происходящее на поле со стороны было чрезвычайно трудно. Лазоревые и алые пятна безостановочно носились в разные концы площадки, а квоффл с переменным успехом переходил то к одной, то к другой команде. Зрители изнывали от невыносимого ожидания, и наконец Кевин Мур с блестящего паса Сириуса Блэка открыл счет матча. Болельщики Гриффиндора восторженно закричали, перекрывая раздосадованный стон когтевранцев, повскакивали с мест, расправляя факультетские знамена, флажки и светящиеся розетки. Джеймс, наблюдавший за игрой парой метров выше, на радостях закатил вираж, описав стремительный круг над полем, и тут же перешел к своей части работы, старательно высматривая, не блеснет ли где на солнце золотом заветный маленький дьявол. А охотники между тем уже вовсю разыгрывали мяч, уворачиваясь от шальных бладжеров, посылаемых загонщиками противников. Сохатый кружил выше трех шестов ворот, то ныряя вниз, то вдруг вновь взмывая в пронзительную синеву, но неуловимый мячик пока не появлялся.       На короткий миг блеснула яркая вспышка, и Поттер уже рванулся было к желанной цели — но это оказался всего-навсего блик от золотых часов на руке Бродяги. Зато в следующее мгновение раздался восторженный, усиленный магическим мегафоном голос комментатора:       — Еще один гол Гриффиндора! Сириус Блэк приносит своей команде десять очков!       Рассерженные вторым промахом когтевранцы успели подхватить квоффл раньше, и еще до того, как охотники Гриффиндора перешли в контратаку, мяч оказался в их воротах. Ник Харпер со злостью дернулся на метле, отчаянно выругавшись, но его голос потонул в новом комментарии:       — Десять очков, Когтевран! Великолепная работа капитана команды Карадока Дирборна! Сегодня его последний матч, так что давайте все пожелаем ему удачи.       Когтевранские болельщики дружно взревели, приветствуя своего товарища, и семикурсник наскоро проскользнул мимо трибун, вскинув вверх левую руку. Радоваться пока было рано: вот парой футов ниже Эммелина Вэнс уже завладела коффлом и с уверенной стремительностью мчится к воротам соперников. Когтевранские загонщики немедленно кинулись ей наперерез, и прежде, чем товарищи по команде успели придти на выручку, в девушку угодил метко отбитый бладжер. Качнувшись, она выронила мяч, лишь чудом удержавшись на метле. Разъяренный Сириус, до боли сцепив челюсти, в отместку кинулся в схватку за желанной целью, а мгновением позже понесся к воротам. Кевин следовал за ним, пристраиваясь к кольцу с обратной стороны. Резкий, с замахом, бросок — и вот квоффл уже в воротах Когтеврана, еще один миг — Мур подхватил его и ринулся к товарищам. Сириус вскинул вверх правую руку, призывая двух других охотников выстраиваться в блестяще, до автоматизма отработанную устрашающую «Голову ястреба», неизменно призывающую любых соперников внутренне содрогнуться: не было во всем Хогвартсе другой такой тройки охотников, способных с тем же успехом прибегнуть к этой опасной, но невероятно эффективной фигуре высшего пилотажа.       Как и ожидалось, матч разыгрался невероятно жарко. За следующие пятнадцать минут гриффиндорцы на радость своим болельщикам успели забросить еще пять мячей, но, к не менее бурному ликованию противников, пропустили целых четыре. Оба вратаря в двух разных концах поля без продыху метались из стороны в сторону, защищая свои кольца. Загонщики преследовали шальные бладжеры, тяжелыми точными ударами направляя их в чужих игроков и обезопашивая тем самым своих. А оба ловца, стараясь уже не отвлекаться на основной ход игры, напряженно искали заветный снитч. Пару раз крошечный мячик на секунду вспыхивал в солнечных лучах, но стоило им сорваться с места, как он тут же бесследно исчезал. Джеймс кружил, вихлял, входил в отвесное пике, но все же неизменно чувствовал, что когтевранский ловец не отстает от него ни на корпус. В столь настойчивом преследовании искать снитч было в разы труднее, беспокоила обстановка в основной части игры, да и попеременно сменяющиеся вскрики то радости, то сожаления, перемешавшиеся в общий гул и почти не различимые, не вносили ясности и определенного спокойствия. В игроков уже несколько раз попадали шальные бладжеры, охотник Когтеврана едва не заработал перелом руки, а Кевин щеголял разбитым носом — бладжер задел его по затылку, и бедняга, согнувшись, со всей силы ткнулся лицом в древко собственной метлы. Харпер, натужно сцепив зубы, намертво сжимал метлу ногами, выставив наготове обе крепкие руки и готовясь защищать ворота. Игра затягивалась, а все они неизбежно выдыхались…       И наконец долгожданная цель вспыхнула золотом в солнечных лучах. Сосредоточившись на единственной точке, Джеймс сорвался с места и отчаянно бросился в погоню, не упуская снитч из вида ни на мгновение. Ловец Когтеврана, спохватившись значительно позже, лихорадочно догонял, все сокращая расстояние. Сохатый налег на метлу, в голове безостановочно билось: «Быстрее, быстрее, вот сейчас! Все закончится!» Какая-нибудь пара метров отделяла его от желанной цели, и парень уже выбросил вперед правую руку, снижаясь, как вдруг… КРАК! С оглушительным треском бладжер поразил самый край древка метлы, и Поттер лишь чудом успел отклониться, спасая голову от удара. Метла под ним возмущенно завибрировала, накренилась и штопором устремилась к самой земле. Впервые за все годы пребывания на поле Сохатого охватил ледяной страх. Все так же загребая рукой воздух, он падал вниз…       Под душераздирающий, полный неподдельного ужаса крик с трибун Джеймс в последний раз кувыркнулся в воздухе, отчаянно пытаясь замедлить падение, и дважды приложился спиной о землю, проехавшись несколько метров прежде чем остановиться. Дрожащий в воздухе крик смолк, отозвавшись напоследок раскатистым эхом, а затем над полем повисла пораженная тишина — футов на сорок выше даже замерла игра, и все тринадцать игроков в полнейшем шоке взирали на лежащего в песке гриффиндорского капитана. Джеймс часто дышал, грудь его тяжело вздымалась, глаза за стеклами очков до боли зажмурились. Коротко, через силу выдохнув, он медленно перевернулся, поставил на землю ладонь, оперся на дрожащее колено и, пошатнувшись, неуверенно встал… Пораженные зрители замерли на трибунах — похоже, все они уже успели предположить самое худшее. Пережитый шок отхлынул на периферию сознания, и Сохатый медленно огляделся. Поймал взглядом сначала лица преподавателей: привставший с места Дамблдор, с опаской всматривающийся в качнувшуюся фигуру пострадавшего студента, МакГонагалл, испуганно прижавшая ко рту ладонь… Вот и Хамиш МакФерлен, ошарашенный, потрясенный — даже отсюда заметно, как расширились глаза бывшего знаменитого капитана. По виску Джеймса слабо заструилось что-то липкое, горячее. Повернув голову чуть правее, он на мгновение перестал дышать. В одном из первых рядов тесной группой вскочили на ноги его друзья, бледные, напуганные, готовые вот-вот ринуться на поле. Среди них Джеймс нашел взглядом любимые рыжие локоны, и сердце его пропустило удар. Лили, словно внутренне сжавшись в комочек, стиснула алое знамя в подрагивающих руках и широко распахнутыми, полными немого испуга зелеными глазами глядела прямо на него, не мигая, не шевелясь. Уголки губ парня дрогнули, широкая, обнажившая зубы улыбка медленно растянулась на его лице… И вдруг, вложив все свои оставшиеся силы, чувствуя, как по истомленному телу разливается жгучая волна абсолютного счастья, Джеймс высоко подскочил на месте, выбрасывая вверх правую руку — горячее золото коротко блеснуло на ярком солнце.       — ДА, БЫТЬ НЕ МОЖЕТ! — оглушительно взорвался голос комментатора мгновением раньше, чем взревели восторженные трибуны. — НЕ ВЕРЮ СВОИМ ГЛАЗАМ — ОН ПОЙМАЛ ЕГО, ПОЙМАЛ! ДЖЕЙМС ПОТТЕР ПОЙМАЛ СНИТЧ! ГРИФФИНДОР ПОБЕЖДАЕТ СО СЧЕТОМ 350:200 И СТАНОВИТСЯ ЧЕМПИОНОМ ЭТОГО ГОДА!       Гриффиндорские знамена взлетели вверх, по трибунам прокатилась оглушительно орущая волна, и на новых чемпионов обрушился шквал аплодисментов. Ало-золотая куча-мала из остальных членов команды мчалась к своему капитану, а с другой стороны на поле уже прорывались изумленные, опьяненные эйфорией болельщики. Первым, кто достиг Джеймса, был Сириус — он резко стиснул друга в стальных объятиях, и тот с трудом устоял на ногах. Во все горло крича что-то радостное, неразличимое в такой суете, капитана по очереди обнимали охотники, вратарь, загонщики. Миг спустя рядом оказались друзья: Римус, судорожно стиснувший его за плечи, все еще бледный, запинающийся Питер, побоявшийся сжимать только что дважды приложившегося о землю друга, Марлин и Алиса и наконец… Джеймс едва успел поднять на нее взгляд. Лили летела прямо к нему, словно бы почти не касаясь ногами земли, и, забросив ему на плечи огромное гриффиндорское знамя, угодила прямо в его объятия. Утратив чувство реальности, Джеймс подхватил девушку на руки, на шаг отойдя от безнадежно поврежденной метлы, легко закружил, даже не боясь споткнуться.       — Победили! Победили, Джеймс! Вы победили! — восторженно кричала она, смеясь и крепче сжимая объятия. Сохатый поставил ее на ноги, подхватывая сползающее с плеч знамя, и, наклонившись, тепло прижался губами к мягкой щеке. В следующее мгновение опьяненные влюбленной эйфорией карие глаза встретились с зелеными, искрящимися, счастливо повлажневшими. С ее губ сорвался трепетный шепот: — Я так испугалась! Я… я горжусь тобой, Джеймс!       — Это все ты! Ты — наше Солнце, Лили! Мы победили благодаря тебе! — Сохатый заливисто рассмеялся, счастливо, расслабленно, и вместе с этим смехом без остатка растворился весь пережитый шок. Лили залилась краской, собираясь что-то возразить, но ее немедленно перебил Сириус — ослепительно улыбаясь, шутливо приобнял, провозглашая:       — Похоже, твои объятия на удачу работают, а, Принцесса? Все, готовься — теперь ты станешь нашим талисманом!       В беспорядочном сумбуре гриффиндорцы готовились получить из рук директора кубок по квиддичу. Дамблдор, мягко и приветственно улыбаясь в серебристую бороду, уже стоял у постамента подле сверкающей награды, отразившей имена сегодняшних героев, позади него изредка всхлипывала и утирала слезы радости МакГонагалл, а по правую руку от директора сиял такой же чарующей, как и в молодости, улыбкой Хамиш МакФерлен. Но прежде, чем направиться вместе с командой к месту награждения, Джеймс обернулся к столпившимся неподалеку когтевранцам. Противники, поддерживаемые своими болельщиками, достойно перенесли первые мгновения поражения, но не все из них смогли сдержать эмоции: маленькая худенькая охотница отчаянно плакала в плечо одного из загонщиков, вратарь опустился на траву, вцепившись обеими руками в волосы и мелко покачиваясь. А Карадок Дирборн, повернувшись ко всем спиной, до побеления костяшек пальцев сжал синее знамя своего факультета и зарылся в него лицом. Широкие плечи семикурсника рвано вздрогнули, а из груди его вырвались вдруг два коротких рыдания. Сжав зубы, Джеймс решился — подошел ближе и медленно опустил руку ему на плечо.       — Карадок. Старина, прости… — в словах Поттера проскользнуло подлинное чувство вины, и Дирборн, медленно обернувшись, поспешно прошелся по лицу рукавом, а затем наконец поднял на него покрасневшие глаза, вымученно усмехнулся и надломанным, звенящим голосом ответил:       — Ты заслужил это, Джим. Ты и твоя команда — вы просто чертова махина! — сконфуженный собственной минутной слабостью семикурсник вновь отвел глаза, а Поттер, неожиданно до глубины души тронутый этими словами, просто, по-мужски крепко стиснул плечи приятеля, заверив с ухмылкой:       — Ты почти сделал нас, Дирборн! И это, мантикора меня раздери, был лучший матч за всю мою жизнь!       Благодарно похлопав его по спине, Карадок первым разжал объятия. И, к великому удовлетворению Джеймса, к нему тут же осторожно, с преисполненным сочувствия и нежности выражением лица подошла Марлин. Коротко переглянувшись с одноклассником и кивком позволив ему отойти, она мягко обвила шею своего парня и легко, нежно и успокаивающе коснулась его губ своими. Переступив через сияющую радость победы собственного факультета, МакКиннон пришла на выручку, не дав возлюбленному когтевранцу удариться в отчаяние. И Карадок, слабо улыбаясь ей в ответ, устало обвил руки вокруг талии девушки, обессиленно зарываясь в ее золотые волосы. Марлин глубоко вздохнула, ласково запуская пальцы в его послушную шевелюру. Им двоим межфакультетские предрассудки были абсолютно чужды, что бы ни случалось.       Когда директор передал завоеванный кубок в руки безгранично счастливого капитана, и тот высоко поднял его над головой, дружно восклицающая команда подхватила его на руки. Сияя ослепительной улыбкой, Джеймс несколько раз взлетал над толпой, а благодарные руки верных воспитанников неизменно ловили его в нужный момент — после нелестной встречи с твердой поверхностью Сохатый и так прихрамывал, а небольшая ссадина на виске, которую Лили наскоро промакнула своим носовым платком, все еще кровоточила, так что падать еще раз парню отнюдь не улыбалось. Взирая со стороны на эйфорию новых чемпионов, окруженных спешившими поздравить товарищами, мистер МакФерлен обернулся к стоявшей рядом профессору МакГонагалл.       — Профессор, и что же это за парень? — не сводя глаз с только что наконец поставленного на ноги Поттера, спросил он, кивком головы указав на юношу.       — Это студент шестого курса, мистер МакФерлен, — привычно сдержанно-официальным тоном пояснила та, даром что секунду назад она еще утирала платком вновь выступившие на глазах слезы гордости за своих подопечных. — Джеймс Поттер, с нынешнего года капитан сборной Гриффиндора.       — Потрясающий талант! — в истинном восхищении протянул мужчина и вдруг, поправив на плече развивающуюся мантию, решительно спустился вниз, прямо в толпу студентов, где Сириус и Римус дружески лохматили шевелюру и без того взъерошенного Джеймса. Улыбнувшись мягкой, приятной и столь узнаваемой улыбкой, в прошлом профессиональный игрок окликнул героя сегодняшнего матча:       — Мистер Поттер, всего на пару слов, можно? — парень удивленно вскинул голову, в глазах за стеклами очков промелькнуло неподдельное изумление, но, провожаемый не менее растерянными взглядами друзей, он сделал шаг к одному из спортивных кумиров своего детства. МакФерлен от души пожал ему руку, дружелюбно продолжив беседу: — Поздравляю с великолепным финалом! Это было красиво, смертельно красиво. Ничего подобного я не видел за последние лет десять.       — Спасибо, сэр, — довольная ухмылка растянулась на юношеском лице, и мужчина по-отечески похлопал его по плечу, предложив вдруг такое, о чем Сохатый когда-то мог лишь мечтать в самом красочном сне:       — Послушай, парень, у тебя просто потрясающий талант! Такой нельзя пускать по ветру. По правде говоря, я был готов сделать это прямо сегодня же, но, к своему немалому сожалению, узнал, что тебе предстоит еще один год обучения в Хогвартсе. Я давно уже не капитан команды, но, можешь мне поверить, все еще на очень короткой ноге со всеми ними, а кроме того, обладаю определенными полномочиями, — заговорщицки подмигнув растерянному Джеймсу, волшебник наконец прояснил ситуацию: — Если у тебя только появится желание, я бы вполне смог поспособствовать тому, чтобы ты сразу после Хогвартса получил шанс попасть в «Стоунхейвенские сороки». И я отнюдь не шучу, сынок!       Джеймс на миг лишился дара речи. Ощущение реальности во второй раз за последние полчаса поплыло куда-то в сторону, рассыпая в сознании ослепительные золотые звезды. Попасть в состав «Стоунхейвенских сорок», лучшей команды во всей стране! Неужели у него и в самом деле есть подобные шансы? Все еще не веря своим ушам, Джеймс обернулся к оставшейся позади команде, которую плотно обступили товарищи по факультету и спешившие поздравить иные болельщики. Обнимаясь, крича и смеясь, они подскакивали в совершенно дикой, бешеной пляске. А Лили Эванс, стоя в толпе, смотрела прямо на него, и ее красивые, мягкие губы лучезарно улыбались под стать сияющим изумрудно-зеленым глазам. Ответная улыбка сама собой растянулась на лице Сохатого, и он, вновь посмотрев на легендарного игрока, с искренней признательностью ответил:       — Благодарю вас, сэр! И если вы прибудете на финал в следующем году, я почту за огромную честь добиться выхода в него нашей команды, чтобы выступить перед вами еще раз.       — Что ж, в таком случае там все и уладим! — улыбаясь в ответ, кивнул мужчина, вновь пожимая руку парня на прощание. — Буду чрезвычайно рад встрече, Джеймс!       Обменявшись вежливыми кивками, собеседники разошлись. Джеймсу казалось, что сегодня, в последние полчаса на него вдруг разом обрушилась по меньшей мере недельная доза счастливых событий. Гриффиндорское знамя все еще покоилось на его плечах, и парень, мягко, почтительно проведя по нему рукой, снова поймал взглядом Лили, теперь уже оживленно болтающую с Алисой, Кевином и Римусом. Казалось, еще один, наиболее желанный, гораздо более ценный, чем возможность получить место в лучшей команде Великобритании, ценнее, чем сама жизнь, подарок судьбы вот-вот наконец найдет его сердце. Он пытался и ждал несколько лет, и теперь оказался у финиша. Неуловимый золотой снитч настигнут, и теперь осталось лишь сжать его в своей руке. А ведь это тоже в каком-то смысле финал — финал многолетних попыток и упорной борьбы за любовь. И, определенно, старт новой, непременно только счастливой и яркой жизни.       Сохатый хотел было высказать пришедшее на ум Бродяге, но в следующую секунду взгляд его сфокусировался на лучшему друге, и он, ухмыльнувшись, понял, что тот на данный момент совершенно не у дел: окруженный толпой восторженно аплодирующих ребят, под громкий свист и одобрительные крики Сириус, наплевав на глазеющих и на всяческие приличия, беспорядочно стиснув руки на тонкой фигурке, облаченной в точно такую же спортивную мантию, самозабвенно и страстно целовался с Эммелиной Вэнс.