Точка невозврата

Когда инспектор Цунемори дрожащим голосом проговаривает, что им срочно нужна помощь и просит подготовить больничную палату, Аоянаги не удивляется. Спокойно переспрашивает, сколько чего нужно, чтобы передать правительству Макишиму и подлатать Когами, на ходу вызывая дронов. А потом Акане нервно тараторит, что задание с Макишимой провалено, Когами сбежал, Масаока мертв, а Гиноза, кажется, уже потерял сознание. — Что? — Риса роняет папку с документами и чувствует, как сердце пропускает удары. Раз. Два. Три. «Сбежал. Мертв. Потерял сознание.» Эти слова еще долго звучат в голове, бьют по вискам, эхом звенят в ушах и повторяются снова, пока она бежит по коридору, не слушающимися пальцами перелистывает окошки на коммуникаторе, звонит в морг, вызывает всех дежурных карателей второго отдела и смотрит на измученное лицо Гинозы. Наутро инспектор не помнит почти ничего — все воспоминания хаотично перемешиваются, выдавая лишь отдельные кадры и фрагменты. Пытаясь прийти в себя после бессонной ночи, Аоянаги равнодушно сверлит взглядом сканер оттенка, демонстрирующий ей пятьдесят шесть и четыре вместо уже успевших стать привычными пятидесяти одного и двух. Через силу встает с постели и впервые в жизни пьет две таблетки антидепрессанта, найденного в столе на рабочем месте инспектора Гинозы. На следующий день, впрочем, приходится добавлять «бывшего» — ей сообщают, что Нобучику вскоре отправят в реабилитационный центр Адати. Причину, по которой у Аоянаги пересыхает в горле, уточнять не имеет смысла. Когда его, наконец, снова переводят в первый отдел в качестве патрульного, Аоянаги сначала кажется, что все кардинально изменится. Ведь исполнителям доверять нельзя — и какими бы верными псами те ни казались на первый взгляд, они все в итоге исчезали. Ставили выше собственные принципы и цели, наплевав на последствия, и примеров таких поступков было более, чем достаточно. Вот только смотря Гинозе в глаза теперь, инспектор не может сказать про него то же самое. В нем было нечто жесткое и холодное, но вперемешку с грустным, усталым и чем-то еще совершенно необъяснимым. В тот момент Риса осознает — он другой. Он может стать кем угодно, но только не предателем. И даже сейчас, падая вслед за падшими, он упрямо хватается за воздух, пытаясь держаться. — Давно не виделись. Услышав это, Аоянаги становится легче. Его приветствие настолько привычное и теплое, что хочется поверить хотя бы на минуту — последние три года были лишь кошмарным сном. Действительно только на минуту, потому что обо всем произошедшем уже невозможно забыть. Первым оступился Когами, вторым — Гиноза, и следователь второго отдела должна сделать все для того, чтобы не повторять их ошибок и не стать в этом списке третьей. — Надо же, — в ответ грустно улыбается инспектор, грея руки о стаканчик с чаем, разбавленным сахаром до такой степени, чтобы вытравить весь его синтетический вкус, кажущийся ещё худшим, чем обычно. — Кто бы мог предугадать, что в итоге останемся только мы... Аоянаги думает, что это звучит слишком «громко», но другого определения подобрать не может. Гиноза думает, что в этом нет ничего особенного, потому что когда-нибудь подобное должно было произойти — сейчас он это понимает. Но никто из них не хочет думать о том, кому рано или поздно придется остаться совсем одному. — Обычное дело, — так и отвечает Нобучика, вдыхая пропитанный дождем весенний воздух. — Просто не каждый смог выдержать работу детектива. Они во многом похожи — оба испытывают чувство вины по своим, личным причинам, и у обоих осталась только одна лишь работа. Между их знакомством и нынешними отношениями прошло чуть меньше десяти лет, только теперь они — инспектор и исполнитель, хозяин и пес, высшее звание напротив низшего. Именно до этого нужно было дойти, чтобы сделать парадоксальный вывод — Риса и Нобучика начали понимать друг друга чуточку лучше, а общение может стать куда искреннее и теплее, чем раньше. Одна огромная разница между ними лишь в том, что Гиноза больше не опасается надоедливых мыслей, которые могут навредить, испортить, заставить оглянуться на бездну снова и отобрать все шансы вернуться прежним. А Аоянаги не остается больше ничего, кроме как четко следовать тому, чему учили всех еще с самого первого дня — приказы Сивиллы неоспоримы. Только Нобучика мог быть маленьким исключением. — Но должен же быть кто-то, кто сможет, — запоздало продолжает Риса и делает глоток чая. — Я буду верить в себя до конца. Гиноза криво улыбается, почти незаметно, лишь на секунду, но этого достаточно, чтобы понять — он будет верить тоже.