Я свяжу тебе жизнь

Я свяжу тебе жизнь Из пушистых мохеровых ниток. Я свяжу тебе жизнь, Не солгу ни единой петли. Я свяжу тебе жизнь, Где узором по полю молитвы — Пожелания счастья В лучах настоящей любви… (Валентина Беляева «Я свяжу тебе жизнь») Дождь… Серый, тяжелый, беспросветный и бесконечный… Крупные прозрачные капли бездумно скользят, сливаясь в тонкие струйки, размывающие вид зеленеющего сада за окном. Весь мир будто дрожит на поверхности тонкого стекла, умывающегося слезами природы. Дождь… Серая безнадежность. Такая же, как и его жизнь. Пустая яркая оболочка, за которой — лишь бесконечная пропасть из бед. Дождь. Он вот так же проливал свои слезы, когда умерла мама. За два года после смерти отца величественная и прекрасная Нарцисса Малфой превратилась в свою призрачную тень, словно оставшись лишь воспоминанием о себе прежней. Она все-таки любила его. Она не смогла жить без него, не выдержав такой долгой разлуки и уйдя вслед за ним. Дождь. Он бросал усталую моросящую россыпь и в день смерти Астории. Чёрные волосы, чёрное платье. Такая непохожая на Нарциссу, любившую светлые цвета и будто светившуюся изнутри даже после смерти. Он быстро оправился от смерти Астории, но именно в тот момент понял — они остались вдвоем. Во всем мире. Остался он и тот единственный человек на свете, ради которого он не пустил в себя «Аваду» еще после похорон матери. И снова дождь… — Пап… Тихий слабый голосок, заставивший его мгновенно обернуться к кровати со светло-зеленым пологом, в тон всей комнате: — Да, Скорпи. Я думал, ты уснул. — Нет, — покачал головой светловолосый бледный мальчик с серебристо-серыми глазами, такими же, как у него. — Я не хочу спать. Я и так все время сплю, — он вздохнул и в упор пронзил его своим внимательным открытым взглядом. — Пап, скажи, сегодня снова придут врачи? Что-то кольнуло в груди, не давая сделать вдох. — Да, — он изо всех сил постарался улыбнуться и придать лицу обыденное выражение. — Сегодня тоже придут, ты ведь скоро поправишься. Мальчик тяжело вздохнул и опустил глаза на белоснежное одеяло, почти полностью сливавшееся по цвету с худенькими ручками, вытянутыми на нём. — Знаешь, пап, — как-то слишком серьезно проговорил он, — мне кажется, я не поправлюсь. Все врачи приходят, а потом уходят. Я думаю, они не знают, как меня вылечить. Что-то тяжелое, ледяное сжало все внутри, пронизывая острыми кинжалами сердце. Он чувствовал, что начинает задыхаться. Тихий хлопок. — Простите, сэр, — пропищал появившийся слуга-домовик, — целитель уже прибыл. И снова хлопок, уносящий эльфа по своим вечным делам. Он даже не обернулся в его сторону, чувствуя, что каменная ноша на его плечах становится слишком тяжелой для простого человека. — Поправишься, — он ласково сжал маленькую худую ладошку цвета белого пергамента. — Обязательно поправишься. Тихий щелчок. Он вышел из комнаты, осторожно притворив за собой дверь. Целитель прибыл… Да, сейчас он должен идти встречать какого-то лекаря, которому, судя по словам Грига Филипса, главного врача Больницы Святого Мунго, не было равных. Никто не мог даже представить себе, сколько усилий потребовалось, чтобы убедить Филипса найти данные об этом легендарном целителе, имя которого он даже не удосужился узнать. После неутешительных слов полусотни врачей с наилучшими рекомендациями и серьезной практикой последней надеждой могли стать лишь «нетрадиционные методы», к которым сам Филипс относился крайне скептически, однако, несмотря ни на что, нашел нужного человека даже на Бермудских островах, где этот загадочный лекарь путешествовал вместе с семьей. Вот она — последняя надежда. Совсем рядом. А он просто не верит. Ни во что. Он падает, разбивается, не чувствуя земли под ногами. Драко Малфой — успешнейший владелец нескольких крупных имений и земель в пяти графствах, хозяин огромного каменного замка, множество столетий принадлежавшего их роду, обладатель всего, о чем только может мечтать человек — знал, что у него нет ничего. Замки, земли, роскошь, дорогая до безумия одежда и поместье, достойное королевской знати — все это было лишь пустым мусором. Он отдал бы, не раздумывая, все это взамен лишь на одно — улыбку сына, того самого болезненно-бледного мальчишки, который еще месяц назад был веселым и беззаботным. Лучший целитель мира? И что он сделает? «К сожалению, у него нет шансов», — звучит в голове голос пожилой целительницы, выходящей из комнаты. «Мы не можем помочь ему», — вздыхает седобородый лекарь. «Мои соболезнования», — опускает взгляд темноволосая ведьма-медсестра, словно его маленький Скорпи уже умер. Эта «мировая знаменитость» лечебной магии скажет то же самое. И тут же мысли пронзает тонкий слабый голосок: «Все врачи приходят, а потом уходят. Я думаю, они не знают, как меня вылечить.». Он не знают… Они не знают… «Мне кажется, я не поправлюсь»… По щеке скользит влажная капля, медленная и горячая — слишком горячая для Драко Малфоя, обладателя ледяного взгляда и каменного сердца. Тихие шаги. Ему все равно. «Мне кажется, я не поправлюсь»… И дождь на окне в точности повторяет ровную дорожку, прочерченную на повлажневшей щеке. Легкое прикосновение к плечу. Ему все равно, кто это. Он оборачивается, не скрывая взгляд, туманящийся слезами, и потрясенно замирает. Меньше всего он ожидал сейчас увидеть этого человека…

***

Легкое прикосновение к плечу. Ему все равно, кто это. Он оборачивается, не скрывая взгляд, туманящийся слезами, и потрясенно замирает. Меньше всего он ожидал сейчас увидеть этого человека. — Лавгуд? — рвано выдыхает Драко, заметив в сумрачном коридоре Хогвартса светлый силуэт сумасшедшей когтевранки. Она задумчиво смотрит на него светло-голубыми глазами, которые в отблесках лунного света приобретают какое-то странное свечение. В длинной белой ночной рубашке до самого пола, распущенными волосами, струящимися по худым плечам, она напоминает привидение, случайно выплывшее из-за ближайшей колонны в его небольшую нишу у окна. — Ты плачешь? — она то ли спрашивает, то ли утверждает, глядя на него с тревогой и… жалостью. — Пошла прочь! — слабый выкрик дрогнувшим голосом — слишком неубедительно, но это все, на что он способен. Она игнорирует его грубость и садится на подоконник рядом, глядя на далекие звезды, раскинувшиеся в ночном небе. — Скоро война, — спокойно произносит она певучим голосом — таким же туманным, как и она сама. А он ведь уже хотел подняться и уйти. Да, Лавгуд, в тебе сокрыта немыслимая сила — вот так, одной фразой взять — и прибить человека к земле, обрушив всю тяжесть мыслей и чувств. Она поджимает босые ноги, слегка поеживаясь от неуютного холода замка, укрытого снегами и темнотой. — Мне страшно… Он так и не понял, действительно ли это сказала Лавгуд, или он просто услышал голос своей души, из последних сил вырывающейся из ненавистного тела, проживающего чужую жизнь, заставляющего её медленно и мучительно умирать. — Мне тоже, — одними губами произносит он, не давая себе отчет в том, что делает. Холодное вздрогнувшее прикосновение замерзших пальцев к его ладони, упирающейся в подоконник. — Я никому не скажу, — тихий мелодичный голос, звучащий, словно флейта у заклинателя змей. И он почему-то верит этой флейте. Нет сил даже отдернуть её руку, нет даже привычного отвращения. Да, впрочем, кто она, чтобы воспринимать всерьез? Полоумное привидение — и не более. — Я не справлюсь с его заданием, — негромкий шёпот срывается с его губ, устремляясь за взглядом куда-то в темную даль неба. — Я слишком слаб. — Ты намного сильнее него, — звучит голос-флейта, заставляя его обернуться к светлым глазам, встретившихся взглядами с луной в небесном бархате. — Ты умеешь любить, а он — нет. Ему становится дурно, словно внезапно перекрыли весь доступ к кислороду, заставив задыхаться в удушающем вакууме. Лавгуд, эта ненормальная Лавгуд, которая слышала от него только насмешки и издевательства, считает, что он умеет любить. Вот уж поистине сумасшедшая! — Ты чокнутая, — произносит он, не сводя с неё ошеломленного взгляда. — Лунатичка! Идиотка! Полоумная! Она опускает на него взгляд, пронзая водянисто-голубыми глазами, внимательно, искренне, как-то непривычно по-настоящему. А он вдруг чувствует себя рыбой, выброшенной на берег, которой вдруг распороли мягкое брюхо и, полуживую, повесили гибнуть на солнце. — Наверное, — неопределенно пожимает она плечами. — Ты так говоришь, потому что тебе больно. Очень больно. А так бывает только с теми, кто умеет любить. Пустота внутри. Да, она выпотрошила все — даже ненависть и презрение. Рыба, мертвая, холодная, бескровная… Тёмный Лорд дал ему задание, чтобы уничтожить его, но какая-то полоумная Лавгуд сделала это намного быстрее и гораздо проще. Наверное, узнай он это, даже его хваленое хладнокровие потерпело бы полнейший крах. — Что мне делать, Лавгуд? — исступленно шепчет он, хватаясь за край подоконника, чтобы не упасть от внезапно навалившегося приступа головокружения. — Не сдаваться, — бледные глаза решительно смотрят вглубь него, в самую душу, словно отдавая часть своего сияния. — Никогда не сдаваться.