Песнь долга и чувств

Мир, в который ступил я, был золотом щедро усыпан. Золотые монеты и пряди златистых волос… Слава, честь, имя, совесть, душа золотыми могли быть, Если б меч златой коркой кровавой в тот день не порос. Золотая семья… Львиный род из Утеса низвергнет Жутко-черной рукою Неведомый в царство свое. Моя страсть — златой призрак, что тает, как снег весной, меркнет, И признания знойные, фразы… от сердца ль, вранье? «Есть лишь мы. И никто кроме нас в этом мире не важен!» — С губ слетает зазубренным в детстве коротким стишком. Ну, смотрите, смотрите же вы, я порочен, я страшен! Лихорадочно гну прутья клетки златой, сглотнув ком. Мне щемяще тоскливо, до невыносимости душно. Сколько клясться в любви еще той, что до боли чужда? Как же осточертело быть долгу, не чувствам послушным И, цепляясь за прошлое, видеть, как тонет мечта, Даже если осели на золоте дым черный, копоть, Даже если претят козни, распри, интриги и власть. Даже если плеск вод синих… мучит досада и злоба. И рокочущий рык разрывает звериную пасть. Вот сменен белый плащ на багрянец, величие, гордость. Твердолобый враг вскоре узнает, как когти остры. Я теперь должен стать точным слепком с усопшего лорда, Сделать сердце холодным и твердым, от нежностей скрыть. Но, мятежное, пылкое, бьется лишь чаще, сильнее И ныряет в глубины бездонных сапфиров твоих. Льется свет на полотна тонувшей во мгле галерее: Удар мощный, каким разрубить ты могла Семерых, Налетевший на град из подначек, насмешек жестоких, Нежеланье идти на уступки, нелепость вражды. Твое: «Хватит!» Мое: «Драгоценных камней в Тарте много!» Вместе встретили мы лик косматый, медвежий беды. В мускулистые, но чудно нежные руки я вверил Все грехи свои, раны, вину, нас связующий меч. Силуэт твой померк, и мир стал угнетающе серым В ожиданье пустом, безнадежном с тобой новых встреч. И вот снова сошлись верный клятве и клятвопреступник, В вечном споре схлестнулись о долге, о чести, судьбе. Фразы чопорны, сухи, строги, но внутри горой крупной Вырастает упрямый клич, рвется, взывает к тебе. «Как тебя принял Север? Тепло иль сердито и грубо? Тех, кто путь преграждал, обезвредил ли острый клинок? Тот, кто ранил тебя, стал гнилым, изувеченным трупом? А костер, на привалах трещащий, согреть тебя смог? Может, в пекло политику, кровные узы, морали? Давай, крылья расправив, умчимся в иные края, Где ни Старков, ни Ланнистеров нет, ни Фреев, ни Талли. Там есть ты и есть я, две родные души, мы — семья…» Но детали стратегии глушат сердец глас тревожный. Я даю тебе слово, а ты даешь меч, мою часть. Она крепко вросла в тебя, я не приму назад ножны. В них душа моя, сила, любовь, что не даст тебе пасть. Твоя честь столь незыблема, будто скала, нерушима, А в глазах шумят волны и плещется едкая боль. Но ее мне на плечи не взвалишь, ты неуязвима… Воин правый, молю, лишь скрестить нам клинки не позволь! Угрожая, блефуя, нося мерзкий лик сумасброда, Каждой мыслью и каждым биением сердца дрожу, Представляя, как кровь окропляет твоя в реке воды, Бездыханное тело как, сгорбившись, я выношу… Замок темень окутала. Вдруг блеск невинных сапфиров Сплелся с золота блеском слепящим в нетленную нить, Ты — в объятия вьюги, а я — в клетку ложного мира… И пусть нас разлучат, пусть скуют, ее не разрубить.