Звезды ни при чем

17. Доктор Мария наконец закончила измерение давления и теперь смотрела в бумаги, сосредоточенно записывая показатели под цепким взглядом доктора Саймонса. Эти оба доводят меня до тихого бешенства своими медицинскими извращениями. - Ну вот, Хейзел, мы зафиксировали первые положительные изменения, которые провел в твоем организме селуфил. - она подняла на меня глаза и серьезно добавила, видимо, читая мои мысли. - Это очень хорошие изменения. Такого эффекта мы и не ожидали получить. Напрасно ты думаешь об обратном. - Может, объясните мне, в чем состоит этот очень хороший эффект? - Селуфил - наша новейшая разработка. - надуваясь от гордости, сказал доктор Саймонс.  - По теории, он должен прикрепляться к раковым клеткам и потихоньку замедлять рост опухоли. Отличие от фаланксифора состоит в том, что селуфил убивает зараженные клетки. Тем самым делая излечение от рака реальным. - В чем состоит эффект, произведенный в моем организме? - В твоем организме селуфил дал поразительный результат. Он убивает раковые клетки и делает организм устойчивым к заражению. То есть, риск рецидива снижается на 91%. Истребляя рак, он позволяет тебе вылечиться и обрести иммунитет к онкологическим заболеваниям. Меня буквально пригвоздило к стулу. Иммунитете от рака! Это что-то из области фантастики. - А как действует селуфил у других участников экспериментальной группы? Врачи переглянулись. - Селуфил новейшая разработка института борьбы с онкологией, поэтому... Мы еще не вводили его другим. Ты единственная, кто его принимал. Повисла тишина. Две пары глаз упорно избегали моего взгляда. - То есть, - медленно начала я. - Препарат еще не прошел испытаний и экспериментальной мышью... Стала я? - Это бред. - уверенно пресекла мои размышления доктор Мария. - Эффект есть? Есть. Остальное - наши проблемы. Теперь у тебя есть реальный шанс полного выздоровления, вплоть до БПР. Выбор за тобой. Я вышла из кабинета  и наткнулась на ждущих меня родителей. Мама радостно обняла меня, папа пристроился рядом. - Хейзел, мы верили. - мама улыбалась сквозь слезы. - Мы всегда верили, что это случится. Я стояла молча, еще осознавая свои открывшиеся возможности.  В тот вечер, собираясь спать, я сделала запись в своем ежедневнике: "Нашими докторами совершен прорыв в медицине. Этот селуфил дает мне шанс стать здоровой, такой, как все обычные люди. Но доктор Мария была права: мне нужно понять, разобраться в себе - хочу ли я становиться такой, как все. Со стороны вопрос соверешенно бессмысленный. Какой смертельно больной не хочет вылечиться? Но на душе неспокойно. Я чувствую себя виноватой. Виноватой перед экспериментальной группой, перед группой поддержки, перед всеми онко-больными планеты... Перед Гасом Уотерсом. Он был достоин этого лекарства больше, чем я. Что я сделала хорошего, чтобы заслужить выздоровление? Просто оказалась в нужное место в нужное время. Большая заслуга в этом моих мамы и папы. Конечно, ради них я не имею права отступать, они слишком много сделали для того, чтобы я дошла до этого момента. Они постратили уйму денег, сил, как физических, так и моральных. Им нужно памятник ставить, правда. Это все отлично. Но есть одно "но". Я буду здорова, буду жить, но никогда, пожалуй, не смогу себе простить этого. Простить соего исцеления. Дыра внутри, отавленная гражданской войной Гаса Уотерса, никогда не затянется. Память навсегда сохранит его лицо, его прикосновения, наше путешествие в Амстердам, знакомство с Питером ван Хутеном, экскурсия в дом Анны Франк. Память - не метафора, хотя какая-то ее часть на это похожа. И все слова не смогут выразить большинства людских чувств и эмоций. Слова - они как звезды, говорил Гас, и они виноваты в том, что мы та немы в своих ощущениях. Я же решусь ему возразить. Слова дейсвительно как звезды, и в темное время они помогают нам ориентарироваться. Но они не виноваты, эти звезды. И никто не виноват. Это жизнь. И звезды здесь совершенно ни при чем."