Отрывки

День начался паршиво и с каждой минутой становился все хуже и хуже. Был еще только час дня, но Пасифика уже ненавидела предстоявший прием, его гостей, его последствия и все платья, которые ей предстояло еще перемерить. Мамины придирки можно было записывать. Она побила свой рекорд за каких-то три часа: придиралась к каждому платью и ни разу не повторилась. Слишком длинное, слишком короткое, слишком пышное, слишком яркое, слишком бледное, слишком летнее, слишком мрачное, слишком простое, слишком вычурное и другие «слишком», — казалось, сотни и тысячи этих «слишком» выслушала Пасифика. — Мам, я проголодалась, — сказала она по прошествии трех часов. Сил у девочки уже не осталось. Она ужасно хотела есть, она страшно устала переодеваться без остановки, у нее пестрило в глазах от разнообразия нарядов, а волосы намагнитились так, что она была похожа на одуванчик. — Потерпи, — был ответ. — Осталось всего пять магазинов. Всего пять магазинов?! За три часа она посетили два! Ей что, терпеть еще семь с половиной часов, пока ее мать не найдет «то самое, в котором она будет лучшей»?! — Давай перекусим, — капризным тоном попросила Пасифика. — Я устала и хочу есть. Девочка была в таком состоянии, что ей было все равно, что она грубит. Отца рядом не было, его колокольчика тоже. Стало быть, сопротивляться будет не так сложно. В конце концов, она вообще не хочет идти на этот дурацкий прием. Конечно, у нее нет выбора, но мнение девочки было таково: если идти, то в чем-то удобном и хорошем. А все удобное и хорошее априори не нравится ее матери, это Пасифика давно выяснила. Все платья, которые ей сегодня приглянулись, были решительно отвергнуты. — Красота требует жертв, Пасифика, — Присцилла улыбнулась своей фирменной ледяной улыбкой. — И тебе это известно. Моя дочь должна всех затмить на вечере. — Твоя дочь сейчас упадет в обморок от голода, — буркнула Пасифика. — Ты этого хочешь? — Я хочу найти тебе самый лучший наряд, — парировала женщина. — Мама, — требовательно произнесла девочка, — я прошу хотя бы десять минут перерыва. Я больше не могу мерить эти платья! Я устала и хочу есть! — Вот увидишь, мы скоро найдем то, что нужно. — Да, ты мне это еще утром сказала, — заметила девочка. — Давай сделаем перерыв. — Нет. Пасифика сжала ладони в кулаки и едва сдержалась, чтобы не зарычать от злости. Она сдержалась, а вот ее желудок сдерживаться не стал, и живот девочки печально заурчал. Присцилла или не заметила, или сделала вид. Во всяком случае, она сунула дочери в примерочную еще четыре платья. Стиснув зубы, Пасифика возобновила нескончаемые переодевания. Второй магазин вскоре сменился третьим, но успеха никакого не было. Пасифике казалось, что продавцы-консультанты уже ненавидят и семью Нортвест, и все их званые вечера. Правда, одна девушка посмотрела на Пасифику с жалостью, наверное, видя, что ей все происходящее тоже доставляет много мучений. Живот наследницы Нортвест перестал стесняться и исполнял серенады в честь сытного обеда, о котором в ближайшее время мог только мечтать. — Пасифика, немедленно прекрати! — шикнула на нее мать спустя два часа, когда прозвучала еще одна серенада. — Что прекратить? — спросила девочка. — Эти звуки! — процедила Присцилла. — В конце концов, это просто неприлично. — Мама, — возмутилась Пасифика, — ты серьезно думаешь, что я специально это делаю?! Специально урчу животом от голода?! Я тебе предлагала устроить перерыв и перекусить! — Я без тебя прекрасно знаю, что и как делать, — заметила женщина. — Уж не вздумала ли ты меня учить, юная леди? — Как будто ты меня слушаешь, — буркнула девочка. — Хоть бы раз спросила, чего я хочу: и с платьем бы вопрос давно решился, да и вообще многих проблем можно было бы избежать. Глаза матери полыхнули недобрым огнем, и Пасифика поняла, что сболтнула лишнее. — Переодевайся, — приказала мать тоном, не терпящим никаких возражений. — Мы возвращаемся домой. Домой? Неужели эта пытка и в правду кончилась? Пасифика резко себя одернула. Это не просто так. Нужно готовиться к худшему. Домой они ехали молча. Присцилла прихорашивалась, любуясь своим лицом в зеркальце и не обращая на дочь ровным счетом никакого внимания, а Пасифика, скрестив руки на груди, упрямо смотрела в окно. Она знала: мать ждет, пока она начнет спрашивать, что с нарядом, что с вечером и почему она резко изменила решение. Но Пасифика не намерена была доставлять ей такое удовольствие. — Иди в свою комнату, — было велено ей, едва она вышла из машины. Голос Присциллы не предвещал ничего хорошего, и девочка поняла, что не может ослушаться. Пасифика послушно поднялась к себе, упала на кровать и уставилась в потолок, пытаясь представить, что ее ждет. Сейчас мама позвонит отцу, вечером он вернется и ей устроят выговор, после чего озвучат наказание. А пока она вынуждена торчать здесь. «Может, сбежать к Пайнсам?». Мысль о побеге так резко пришла в голову, что Пасифика даже вздрогнула. В самом деле, что мешает ей просто плюнуть на приказ матери, тихонько улизнуть из дома и провести остаток дня в Хижине? Девочка помотала головой, отгоняя ненужные мысли. Нельзя. Страшно было даже представить, что с ней сделают за такое! В ушах сам по себе раздался звон колокольчика, заставив девочку свернуться калачиком и зажмуриться. Нет. Никакого побега. — Мисс, — раздалось вдруг в комнате. Пасифика вздрогнула от неожиданности и села на кровати. В дверном проеме стоял дворецкий с подносом. — Что? — спросила она, подозрительно прищурившись. — Я подумал, что мисс желает перекусить, — спокойно ответил он. — А… — Пасифика даже на мгновение запнулась. Дворецкий принес ей еды? Просто так? Без приказа? — Да, — наконец, опомнилась она. — Поставьте поднос на столе. Пока дворецкий выполнял это нехитрое поручение, девочка озадаченно следила за ним, не понимая причины его поступка. Почему он решил принести ей еды? Она была уверена, что мама приказала ни под каким предлогом не давать ей есть, а тут… — Спасибо, — поблагодарила она. Было в его поступке что-то… пайнсовское. Дворецкий учтиво кивнул и удалился, а Пасифика, закрыв дверь, с аппетитом набросилась на принесенные ей бутерброды и сок. Почему бы он так ни поступил, он ее сильно выручил. Чем ближе был час возвращения отца, тем больше Пасифика нервничала. Уж он-то позаботится, чтобы наказание было для нее настоящей пыткой, чтобы она прочно усвоила урок и чтобы такое больше никогда не повторилось. И Престон оправдал это мнение. — Мистер Нортвест желает вас видеть, — сообщил ей дворецкий около семи вечера. Пасифика похолодела от страха. Когда она спорила с матерью в магазине, она не думала, что будет так бояться последствий. Вдалеке от отца было гораздо проще демонстрировать свой характер, но теперь… Она боялась до дрожи. Чем ее проучат на этот раз? Пока девочка спускалась вниз, она перебирала все наказания, сваливавшиеся ей на голову раньше. Она помнила каждое из них. В четыре года она опрокинула тарелку с творогом, отказавшись его есть. Пасифика не знала, почему, но она жутко не любила творог, и от одного его вида девочку воротило. За тот проступок ее целую неделю кормили только творогом и ничем больше. С тех пор она ненавидела его еще сильнее. Но не перечила. В шесть лет она залезла на дерево и упала, сломав руку. За такое неприличное для наследницы Нортвест поведение всем слугам было запрещено оказывать девочке первую помощь, а скорую вызвали лишь спустя сутки. Весь день и всю ночь маленькая Пасифика лежала на кровати и глотала слезы, потому что рука страшно болела и была вывернута под неестественным углом, что очень ее пугало. В семь лет ее впервые вывели на какой-то званый вечер, где она умудрилась нагрубить кому-то очень важному. За это с ней две недели никто не разговаривал. Полное игнорирование. В девять лет она случайно разбила тарелку из маминого любимого сервиза. Ее приговорили к недельному питанию без помощи посуды и столовых приборов. Приходилось есть лишь то, что можно было кушать руками. В одиннадцать лет Пасифика вопиющим образом нагрубила родителям, неоднократно назвав их самой ужасной семьей на свете. За это две недели она провела в доме одна. Точнее, почти одна: были слуги, которые готовили ей еду и убирались, но делали это незаметно, не показываясь ей на глаза. А родители просто куда-то уехали с чистой совестью. Девочка действительно верила, что в огромном особняке нет никого, кроме нее. В двенадцать лет она впустила на ежегодную вечеринку простых людей, а потом испачкала любимый мамин ковер, да еще и сделала это вместе с Диппером Пайнсом. В наказание она сама прибирала весь огромный зал и сама чистила этот злосчастный ковер. — Пасифика Элиза Нортвест, — прозвучал властный голос отца, как только девочка вошла в обеденный зал, где он ужинал вместе с женой. — Да, папа, — Пасифика не могла заставить себя посмотреть на отца. Вся ее утренняя дерзость испарилась, оставив только страх, холодной змеей вцепившийся в ее душу. — Ты нагрубила матери, ослушалась ее и вела себя при этом самым неприличным для нашей дочери образом, — озвучили ей преступление. — Думаю, наказать тебя в данной ситуации будет справедливо. Пасифика промолчала. Она знала, отец специально ее терзает, заставляя гадать, что за пытку назначат ей в этот раз, а мать взирала на это все, полностью удовлетворившая свою злость на дочь. — Ты под домашним арестом, — наконец, произнес Престон. — На две недели. — Платье будем шить на заказ, — добавила Присцилла, но ее слов Пасифика уже не слышала. Сидеть взаперти две недели?! Четырнадцать дней не выходить из дома?! — Но, папа… — против воли вырвалось у нее. Она хотела закричать, что это несправедливо, что она не виновата, что чувство голода естественно для всех людей. Ее крик умер, не родившись, убитый тихим, но отчетливым звоном колокольчика. Девочка запнулась на полуслове. «Дзынь! Дзынь!» — издевательски отдавало эхо по всему обеденному залу. — А теперь иди в свою комнату и подумай над своим поведением. Пасифика развернулась и с трудом заставила себя идти пешком. Лишь закрыв за собой дверь в зал, она бегом пустилась по направлению к своей комнате. Закрыться, запереться — и дать волю эмоциям, обуревавшим и терзавшим ее изнутри. Подушка услужливо впитывала в себя ее слезы, которые текли и текли по щекам девочки без остановки. Две недели провести в особняке даже без права банального выхода на улицу! Четырнадцать дней в компании только родителей и слуг! Никаких походов к близнецам Пайнс! Престон знал, куда бить. Вряд ли он догадывался, что дочь каждый день убегает в Хижину Тайн, но ведь он видел, что она целыми днями где-то пропадает… Две недели без Мэйбл и ее выдумок. Две недели без Диппера и его умных речей. Две недели без старших Пайнсов и их шуточек над всеми окружающими и друг над другом в частности. Две недели настоящей пытки.