Еternity is in your hands

      Утро занималось медленно, растекалось над крышами домов нежным рубиновым светом, просачивалось сквозь покрытые изморозью стёкла, наполняя комнаты хрустальной атмосферой настоящей зимы. Сейчас, когда снег мягкими шапками укрыл здания, ровным одеялом лёг на сады и поля, Будапешт казался графу даже красивым. Ненастоящим, будто сделанным из стекла. Мужчина стоял на балконе, вдыхая свежий морозный воздух, и наблюдал за воскрешением алой звезды, поднимающейся на востоке. Давний враг всех неживых, её свет был недоступной роскошью для большинства вампиров, беспощадным убийцей, таким же жадным до чужой жизни, как и они.       Но Дракула мог позволить себе прикоснуться к тонким лучам, пронзающим пространство, мог насладиться теплом на мёртвой коже. Солнце поднималось неспешно, лаская его, улыбаясь, как давнему заклятому противнику, признавая его могущество и превосходство. Оно стремилось пробраться туда, в комнату, за тяжёлые шторы цвета седого океана, где на прохладных простынях спала обнажённая девушка, почти девочка. Солнце ревновало. Солнце жаждало забрать её нежную душу, израненную, искалеченную жестокой судьбой. Владислав заговорщицки подмигнул дневному светилу и вернулся в комнату, задёргивая за собой шторы.       Горячее терпкое вино дымилось в бокале. Мужчина поднял его длинными аристократичными пальцами, таившими в себе смертельную опасность, и сделал глоток, не сводя глаз с изящного хрупкого тела на кровати. Элизабет спала спокойно, девичья грудь высокого вздымалась, а на лице блестела едва заметная улыбка. Над её головой, на пуховой подушке, пригрелся молодой белоснежный кот со светло-зелёными глазами. Мужчина усмехнулся: служанки жаловались на порванные шторы и перевёрнутые вазы, повара — на похищенную еду. Тем не менее этот паршивец обещал вырасти в матёрого кота, ведь уже, в не полные полгода, он стал грозой всех мышей и крыс во дворце графа.       Горячее вино согревало кровь, заставляло её вскипать в венах. Мужчина присел на край кровати, провёл ладонью по стройной вытянутой ножке. Элизабет что-то пошептала во сне, но не проснулась, а лишь перевернулась на другой бок, обнимая руками подушку. «Хотел бы я видеть твои сны… — подумал Влад, поправляя на ней тонкое одеяло. — Хотел бы я осуществить твои мечты»… Что значит для него эта смертная, эта маленькая девчонка, болезненная и беззащитная, как весенний цветок на морозе? Что в ней такого, чего он не нашёл в невестах, да и в любой другой женщине?       Влад не мог ответить на эти вопросы. Она была нужна ему больше, чем кровь, воздух, жизнь. Но при этом он не ощущал между ними той связи, что объединяла его и невест. Мужчина слышал и чувствовал биение сердца в груди Элизабет, мог найти её в любом месте, но их соединяли не такие крепкие узы…       Невесты боялись его, любили, были готовы ради него на всё. Даже выйти на солнце, стоит ему приказать. Они звали его «Хозяин», добровольно отдали ему свои жизни, волю, мысли и безропотно шли вместе с ним по краю бездны много лет. И он бросил вечность к их ногам. Вечность, окрашенную кровью.       А что можно дать этой девушке? Влад хотел подарить ей мир со всеми его тайнами и чудесами, но она отказалась. Ей не нужны путешествия, балы и драгоценности. Элизабет не признаёт его власти над собой. Просто любит. Не требуя ничего взамен, не пытаясь перекроить его суть и естество. Вампир хотел бы, да не может отдать ей своё сердце. Оно умерло много лет назад, а остатки души сгорели в огне.       Владислав смотрел на Элизабет и чувствовал, как на него волнами накатывает гнев. Девчонка. Смертная. Она не могла занять никакого особого места в его жизни. Он желал её крови тогда, в лесу, при первой встрече. Желал забрать её жизнь, выпить без остатка. Граф не обманывал себя, когда отнял жертву у невест с одной лишь целью: осушить её до капли, впитав всё тепло нежного сердца. Убить, чтобы никто больше не мог назвать её своею, чтобы ни один смертный или бессмертный не мог возжелать её.       А теперь она лежит в его постели. И он принадлежит этой девчонке весь, до последней капли проклятой крови. Граф пообещал себе, что вытянет Элизабет из прогнившего насквозь города, разрушит старую жизнь, чтобы на пепелище создать новую. Но если она значит для него так…много, почему он не сказал ей всю правду тогда, в замке?..       Владислав встал с постели. Вновь взял бокал с вином. Да, время сделало своё дело — воспоминания стёрлись, исчезли в бесконечно глубокой пучине лет. Убийство, предательство друга, грань между жизнью и смертью — тот невыносимый год в гробу, под землёй — извратили его память. Он и сам теперь не мог сказать, что происходило на самом деле, а какие события нарисовали ему ненависть и жажда мести. Граф в мельчайших деталях помнил слова отца в гробнице, слёзы матери, когда просила сохранить ничтожную жизнь родителя. Помнил безжизненное тело сына в колыбели и блеск окровавленного ножа. А лицо «друга» растворилось в воспоминаниях, осталось только имя.       А вот жену ему забыть не удалось, как ни старался. После перерождения пытался выбросить её из головы, как и всю прошлую жизнь. Тщетно. Судьба верной подруги, привезённой в его дом в неполных пятнадцать не давала ему покоя. И Влад нашёл её. В гареме турецкого посла. Несчастную, униженную многократным насилием, но не сломленную. Она плакала у него на руках, приняв за призрак погибшего мужа, молила не уходить, не бросать её одну. Первая из невест, Маришка, с радостью подарившая ему и Дьяволу свою загубленную жизнь… — Ты не спишь? — сонный мягкий голос вырвал Влада из объятий памяти. Элизабет сидела на кровати, тёрла рукой глаза. Одеяло скользнуло по юному телу и упало, открыв небольшую высокую грудь, плавную линию талии. Девушка улыбнулась и протянула к нему руки. Но вдруг её лицо исказилось будто от боли, и Элизабет произнесла всего одно слово: — Мама.

***

      Граф оставил девушку у церкви, откуда забрал её три дня назад. День только начинался, и их вряд ли кто-нибудь мог увидеть вместе. Домой, в замок Валериусов, Элизабет добралась на лошади, взятой у священника. К её удивлению там уже давно не спали — отец собирался на охоту за оборотнем вместе с Лизкой Митич. Та уже чувствовала себя полноправной хозяйкой в доме, во всю раздавая указания слугам. Марины видно не было. — Отец! — окрикнула Бориса девушка, пытаясь пробиться к нему сквозь суетящихся людей. — Где мама? — Ты вернулась? Так скоро?! — мужчина некоторое время удивлённо смотрел на неё, потом нахмурился, сжав губы. — Разве ты уже отблагодарила святого отца за спасение жизни? Я велел не показываться до следующих праздников! — Священник отпустил меня, — голос Элизабет похолодел. — Где мама?! Что ты с ней сделал? Валериус махнул рукой, явно игнорируя тон дочери: — У себя. Ей снова нездоровится, — тут он крепко обнял дочь за плечи, и она почувствовала дурноту: от мужчины несло крепким алкоголем. — Я привёз домой Велкана, моего воина. Он хотел увидеть тебя, хотя не думаю, что ему это пойдёт на пользу — не пристало защитнику Слова Божьего нежиться в бабском обществе. А за мать не беспокойся. Она теперь часто прикидывается больной, чтобы не охотиться со мной.       Толстыми влажными губами он поцеловал Элизабет в лоб и пошёл к конюшням. Что-то подсказывало девушке, что отец ничего не запомнит из сегодняшнего утра.       Миновав холл и гостиную, она поднялась на этаж, где находились покои Марины. И уже в коридоре была встречена радостным криком: — Бетти! Это ты! — Велкан обхватил сестру за талию, прижался к ней, радостно смеясь.       Из глаз девушки брызнули слёзы. Младший братик дома. Он заметно вытянулся, но всё равно оставался очень худым, как в день их расставания. А вот в огромных зелёных глазах плясала тревога, которой она раньше не замечала. Он был напуган. Но чем? — Велкан, дружок, я так рада тебя видеть, — произнесла Элизабет, целуя мальчика в лоб. Его всего трясло. — Тебе страшно? Что случилось?       Брат очень серьёзно посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на закрытые двери и прошептал: — Мама.       Марина полулежала на высоко поднятых подушках с плотно закрытыми глазами и стонала низким, сорванным голосом. Лицо её удлинилось и посерело, под глазами напухали тёмные «мешки», плечи содрогались от боли. Простынь под ней была влажной и мятой. В комнате царил удушливый смрад от чадящих свечей, каких-то сушёных трав и ладана. Элизабет закашлялась, плотно закрыла за собой дверь и почувствовала, как жар и духота сдавливают горло. В комнате находились три повитухи и полуслепой лекарь, обеспокоенно тёрший руки. Девушка подошла к матери, положила руку на её лоб, мокрый и липкий от пота. Вопросительно взглянула на Лукерия. Тот вздохнул и сказал: — Почти сутки, молодая госпожа… Я не знаю, чем ей помочь. — В церковь идти надо, и все дела. Тут уже ничем не поможешь! Ребёнок в неправильном положении. И мать угробит, и сам помрёт, если не уже! — прошамкала беззубым ртом одна из повитух. Элизабет с размаху ударила её по щеке: — Принеси воды! Холодной и тёплой! — голос, твёрдый и ледяной, заставил всех присутствующих замереть на мгновение. — Поменяйте простынь, приоткройте окно. Ну, быстро! — повитухи испуганно закивали и бросились выполнять указания. — А ты, — обратилась Элизабет к Лукерию, — делай, что хочешь. Хоть души их сейчас продай, но спаси мою мать и её ребёнка!       Девушка вернулась к Марине и осторожно сжала её тонкую руку. Женщина приоткрыла затуманенные болью глаза и улыбнулась дочери. Очередная судорога скрутила её изнеможённое тело, и Марина вновь провалилась в бушующий океан боли.       Элизабет не первый раз присутствовала при родах, но столько крови видела впервые. Лукерий с трясущимися руками обратился к ней, сказав, что нужно резать — ребёнок расположен неправильно. Из двух жизней он может попытаться спасти лишь одну. В этот момент Марина пришла в себя и прохрипела: — Не жалейте меня, спасите моего сына! Он нужен Борису… он нужен Богу…       До последнего момента Элизабет не отпускала руку матери. Гладила её по мокрым волосам, целовала, шептала что-то успокаивающее. Тихий, жалобный писк заставил её оторваться от женщины — на руках лекаря лежал маленький сморщенный комочек. — Девочка, — хрипло произнёс он, но Марина его уже не слышала. Женщина лежала на подушках тихая, отрешённая, бледная. Её худое, изнеможённое болью и усталостью лицо иногда вздрагивало, и это было единственным признаком жизни. Дыхание едва различимо, взгляд не выражал ничего. Повитухи ушли, даже не прикоснувшись к новорождённой: — Она не выживет. Лучше сразу молиться за упокоение обеих душ.       Девочка родилась не в срок. Слишком маленькая, с синеватым оттенком кожи. Детки должны кричать в момент рождения, а она лишь тихонько пищала. Элизабет стояла и смотрела на мать, облокотившись о стену. Она хотела подбежать, обнять её, поцеловать худые, морщинистые руки. Несказанные слова дрожали на губах, горячие слёзы текли по щекам. В руках девушка плотно сжимала свёрток с новорождённой сестрёнкой. Она сама искупала её, укутала в мягкое одеяло.       «Я знаю, где нам помогут»... — пронеслось в её голове. Элизабет выбежала из комнаты и бросилась в свою, находящуюся в противоположном конце коридора.       Велкан неслышно прошмыгнул в спальню матери сразу, как оттуда выбежала не заметившая его Элизабет. Приблизился к кровати и замер, прижимая ко рту руки. Чтобы не закричать, не заплакать в голос — он же Дракон. Мама лежала на подушках с широко раскрытыми глазами и плотно сжатыми губами. И не шевелилась. Не дышала. Лицо её и тело застыли, превратившись в серый мёртвый камень. Велкан подошёл ближе и прикоснулся к её неподвижным рукам. Раньше они были тёплыми и мягкими. Теперь стали холодными и сухими. Он обошёл кровать и заглянул в её глаза. Стало страшно, очень страшно — раньше в них светилась любовь, сейчас же застыла боль.       Мальчик скосил взгляд на простыни и тут же выскочил из комнаты, плотно заперев дверь и прижавшись к ней спиной. Он часто заморгал, прикусил губу, задрожал всем телом, как осиновый листочек на ветру. Велкан почувствовал, как что-то натянулось и оборвалось в его душе. Стало пусто и тоскливо. Он спустился по стене на пол, спрятал голову в коленях. Отец говорит, что Драконы не должны плакать. Велкан решил, что не хочет быть Драконом.       Отец не уехал на охоту, и звуки пира разносились по всему замку. Но сейчас это не трогало Элизабет. Она ворвалась в свою комнату, ещё крепче прижала малышку к себе и достала из любимой шкатулки рубин в золотой оправе. Граф говорил, что слышит её, чувствует. «Пожалуйста… пожалуйста, пожалуйста!» — тихо просила девушка, повторяя одно-единственное слово, словно мантру, внимательно вглядываясь воспалёнными глазами в ночное небо. Если ангелы отказались помочь ей, она обратится к демонам.       Владислав услышал её. Он знал, что сегодня должно что-то произойти. Поэтому прилетел сразу, как почувствовал отчаяние в сердце Элизабет.       Вампир опустился на балкон, принимая человеческий облик. Девушка уже на грани истерики бросилась к нему, протягивая ребёнка: — Умоляю! Помоги нам… Пожалуйста!       Влад подошёл ближе, так близко, что Элизабет почувствовала холод, исходивший от него. Протянул руку, погладив девушку по плечу, по обнажённой шее. Ещё одним движением уничтожил разделявшее их расстояние, прикасаясь губами к губам, нежно и уверенно, слегка прикусывая их, проникая глубже, принуждая ответить на его ласку. — Я чувствую твои страдания… — прошептал он ей в губы, обжигая льдом.       Затем граф бережно взял свёрток в руки, раскрыл его и оглядел умирающую девочку. Она уже не сопротивлялась, смирилась с болью. Но где-то глубоко в сердце ещё теплился огонёк, слабый, едва трепещущий. Ему можно было помочь, но… — Ты понимаешь, на что идёшь? — Да. Спаси её!       Крохотная капля вампирской крови коснулась губ малютки. Девочка слабо пошевелилась, проглотила её, и широко раскрыла глазки и ротик, прося ещё. Её сердечко билось ровно и спокойно, кожа теплела, губки наливались жизнью. Это было… упоительно — дарить жизнь. Владислав погладил девочку по голове и нежным младенческим волосикам, налившимся румянцем щёчкам. Он прижимал её к себе, ревниво отворачиваясь от Элизабет. — Так это тебе суждено убить меня? — прошептал он, а потом добавил уже громче, обращаясь к её сестре: — Я теперь её… отец. Отец по крови… Как ты назвала её?       Девушка прижимала руки к груди и плакала, теперь — от счастья. Она не сразу расслышала вопрос. — Я не задумывалась ещё, а мама… не успела. — Тогда я назову её, — он поцеловал трогательно зевающую девочку в лоб и громко сказал: — Мне всегда нравилось имя Анна.       Нехотя Владислав отдал малышку сестре, наблюдая за простым женским счастьем, тёплыми потоками, льющимися на щёки Элизабет. Она опустилась на пол, прислонилась к кровати и начала баюкать малышку, тихо напевая песню. — Она благословлена Светом, но жизнь ей дала Тьма… — проговорил Влад. — Если пророчество верно, то я только что спас жизнь той, которая рождена убить меня…        Элизабет бросила на него испуганный взгляд, закусила губу и попыталась спрятать девочку под ткань своего платья. Это вызвало у вампира кривую усмешку: — Не оскорбляй меня своими мыслями, дорогая! Я не трону ни тебя, ни ребёнка, которого только что назвал своим! Или ты думаешь, что я способен убить её только из-за слов турецкого евнуха?!       В ярости граф развернулся, собираясь уйти. Но Элизабет, положив спящую Анну на кровать, бросилась к нему, обнимая сзади, всхлипывая в чёрную ткань его камзола. Мужчина смягчился, развернулся и крепко обнял, окутывая запахом вина и дорогого парфюма. Эту ночь он провёл в спальне молодой женщины, охраняя покой двух нежных и хрупких существ, и ушёл только ранним утром, когда Элизабет наконец удалось уснуть. — Покажите мне моего сына! — орал Борис, крупными шагами меряя спальню Марины. Тело давно унесли и подготовили к погребению — по обычаю оно ночь должно было пролежать в церкви под неусыпным наблюдением священника. Но запах смерти и крови впитался в сами стены комнаты, и изгнать его уже не удастся никогда.       Валериус был не в духе. Охота не удалась из-за капризов Лизки, после вчерашней попойки раскалывалась голова; Велкана нашли рыдающим под кроватью в его комнате, а с утра мальчик наотрез отказался тренироваться и молиться. Повитухи разбежались от Бориса, делая вид, что их вообще не существует. — Покажите моего сына! Живо принесите его сюда! Где моя дочь?! Если с ребёнком что-то случилось, так это всё её козни! — Господин… Ребёнок родился весь синий, он вряд ли жив… — прошамкала одна из женщин Марины. Валериус искоса взглянул на темно-фиолетовый синяк на её скуле.       В этот момент двери тихо отворились и в спальню вошла Элизабет, одетая в траур. В белоснежной пелёнке она принесла что-то очень маленькое. Лицо Бориса просветлело. — Дай мне его! — приказал он. — Отец, это девочка. Вы все ещё хотите посмотреть на неё? — спросила Элизабет дрожащими губами. Слёзы блестели в её глазах.       Валериус опешил. Дочь? А как же?.. Этого не может быть! Или может? Он протянул руки и бережно взял свёрток из рук девушки, взглянул на маленькую дочь. Сморщенное личико, тёмные младенческие волосики… Борис улыбнулся. На мгновение он стал таким, каким был в далёком детстве Элизабет, когда семейная клятва ещё лежала на плечах её деда. — Как ты назвала её? — спросил он, целуя девочку. — Анна. В честь вашей матери. — Благодать, значит, — Борис ухмыльнулся, внимательно разглядывая ребёнка. — Что же, сын или дочь — не так и важно. Она родилась в благословении Рима, а значит, сможет победить тьму, что истязает нас столько лет!