Бабочка в предрассветных сумерках

— Кучики, — кто-то из сослуживцев окликнул его, и Гинрей отвлекся от своих мыслей, окинув его холодным взглядом. Тот словно заледенел. — Капитан… В смысле, капитан тебя вызывает. Лейтенант сказал, ты можешь ехать домой. — Домой? — он недоверчиво повел бровью. — Это точно обо мне? — Ну у нас же нет другого Кучи.. А.. Ну, в смысле, точно о тебе говорили! Поговори с лейтенантом. Гинрей был удивлен. Во избежание проблем позже он и правда обсудил это с лейтенантом, а затем, всё ещё недоумевая, отправился домой, пытаясь всё понятно и обдумать. Что могло понадобиться отцу так внезапно и срочно? В голове его закрутился вихрь мыслей, и юный Кучики отчаянно старался прокрутить в голове всевозможные варианты. Отец бы не вызвал его просто так. Комната была полна тяжёлого мрака, от которого даже было трудно дышать. Из приоткрытого окна посвистывал нарастающий ветер, а унылый дождь постукивал по стеклу совершенно без ритма. Кучики старший, нынешний глава клана, всегда суровый и беспристрастный, стоял сейчас к своему сыну спиной, пока тот украдкой сверлил его взглядом. Отец всё молчал, и Гинрей мог лишь слышать его сиплое, недовольное дыхание. Каким утомительным было это ожидание. — Скажи мне, — Мужчина взглянул на сына краем серебристых глаз. Его голос был властным, словно раскаты грома, но Гинрей и не дрогнул, будто бы ожидая. — Ты знаешь, что значит быть частью великого клана Кучики? Сердце парня пропустило один удар. Должно быть, он совершил что-то неприемлемое на службе, или.. Гинрей судорожно пытался прокрутить в голове последнюю цепь событий, но мысли мигом спутались от волнения в один большой ком разноцветных нитей. — Это значит чтить законы нашей семьи и гордо нести наше имя в каждый дом Сейрейтея, — всё же покорно ответил он. — Тогда.. Тогда какого чёр… Гх, ты знаешь, сколько слухов о тебе ходит? А если они прольются дальше? — Слухов? Гинрей впервые увидел, как с треском бетонная маска пала с лица его отца. Его густые брови были злостно нахмурены, а глаза метали молнии в ярости, что даже и младший Кучики был не в силах выдержать этого напора. — Хочешь сказать, не знаешь, — тон его поутих. — Весь особняк гудит о тебе и.. Этой. — Чоу? Он не мог поверить в то, что слышит, его мгновенно будто бы оглушило. Гинрей и подумать не мог, что всё обернется таким вот образом, сердце его от волнения заколотилось быстрее, а на лбу проступил холодный пот. Он подставил, подставил её! — Неважно, — грубо, но уже более спокойно, сказал Кучики старший. — Я не допущу, чтобы ты запятнал честь нашего клана. Честь. Конечно. Всё вращается вокруг этого странного слова. — Что в этом такого? — даже не ожидая от самого себя, вокруг ответил ему Гинрей. Он поднялся с колен, чтобы стоять наравне с отцом, тот злобно зыркнул на него, но юношу уже ничего не могло остановить. — Я всегда соблюдал все правила нашей семьи, но выходит, что я даже не могу любить того, кого правда люблю? Он и сам понимал, что говорит глупость. И представлял, что ответит отец. Но как хотелось наконец сделать шаг в сторону от этих покрывшихся от старости мхом глупых, не имеющих смысла правил. Наконец дать отпор тем оковам, которые годами сковывали его усталый разум, освободиться от них и сбросить. Попытаться сбросить. — Ты не понимаешь, о чём говоришь, — отчуждённо бросил глава клана, уже даже не глядя на своего сына. — Если так хочешь жениться, я дам тебе такую возможность. Но с этого дня прекрати это бесчестье. Ступай. — Но отец! — Где твоё уважение?! — он вновь нахмурил лоб, рявкнув не своим голосом. — Видно, тебя так и не смогли научить манерам, несносный мальчишка. Ступай прочь. Гинрей на мгновение замер, вслушиваясь в слова отца, эхом отдающиеся у него в голове. Так просто, будто лишь взмахнув своей тяжёлой, грузной рукой, он решил его судьбу. Словно это ему совсем ничего не стоило. Словно совсем его не волновало ничего, кроме проклятой чести этого клана. Что толку от пресловутого великого слова, если за его оградой таится столько равнодушия и мнимых фраз? Честь — значит быть гордым, блюсти бездумно плесневые порядки, закрыв навсегда в клетке свои чувства? Кому только тогда она нужна? Гинрей закрыл за собой седзи. Усталость мигом свалилась на его плечи, и он тихо выдохнул, оперевшись о стену спиной и чуть задрав голову. Он вновь ощутила себя тем беспомощным мальчишкой на дороге, от которого, как и сейчас, вовсе ничего не зависело. Но что же будет отныне, что делать ему теперь? Даже спустя столько лет ему хотелось лишь спрятаться и скрыться от всех трудностей, забраться куда-нибудь, где никто, никто не найдет его. Только она. Младший Кучики стукнул себя по лбу и провел дальше по волосам, ероша обычно зализанные черные локоны. Выходит, он лишь подвёл Чоу. Лишь дал глупую надежду не только ей, но и себе. С чего он взял, что она ответит на его чувства? Он лишь поддался глупому порыву, поспорив с отцом, лишь попытался дать наконец отпор, но всё, всё было так тщетно, так бесполезно, что руки его вновь сами собой опускались, ломая последние его фарфоровые мечты. Что будет теперь с ней? Как опрометчиво, как глупо. Не чувствуя под собой ног, Гинрей дошёл до своих покоев. Тихо пройдя вдоль комнаты, он устало приземлился на футон, прикрыв глаза. Мысли замерли, будто бы само время заставило застыть их в безмолвии, юный Кучики только и мог, что смотреть рыбьими глазами в потолок. Он так и не понял, спал он или нет. Ещё в ночи, не в силах топтать комок своих мыслей, он приподнялся, с футона, ощущая, как цепенеют затекшие мышцы. Гинрей быстро прокрутил в голове все слова своего отца, судорожно пытаясь осознать в полной мере каждое из них, но мысли все ещё шли кругом. Воздуха. В спешке поднявшись, юный князь быстро покинул свои покои, судорожно поторопившись на улицу. Он не мог оставить так всё, не мог отдать свою судьбу в лапы глупым законам! Он ведь тоже имеет право на счастье? Имеет ведь? Тонкие каменные дорожки обрамляла покрытая каплями росы усыхающая трава. Гинрей бросил взгляд в небо, глядя, как расступаются мутные тучи пред луной, что будто бы отгоняла их прочь. Наконец прекратится вечный угрюмый дождь, словно давая начало отныне чему-то светлому и новому. Гинрей был намерен бороться. Бороться за своё счастье и доказать, что быть человеком чести не значит продать себя в лапы притворству, не значит навсегда похоронить в себе любые порывы чувств. Как никогда Гинрей был настроен и уверен, и больше не думал о том, что может ждать его теперь. Так хотелось наконец настоять на своём, показать, что на самом деле значит честное, благородное слово. Что значит оно — честь. Внезапно в глубинах коридора мелькнула юркая фигурка, и Гинрей сощурился, вдруг насторожившись. Кто мог так рано бродить по округе? Особо не раздумывая, Гинрей, совершив подступ, мгновенно очутился в объятиях темноты. — Чоу? Завидев его, девушка тут же содрогнулась, сделав неловкий шаг назад. Лицо её было испуганным, будто какой-нибудь пустой нависал над её беспомощной тенью, а дрожащие пальцы сжимали в руках только ту самую крохотную коробочку, которую не так давно Гинрей сам успел ей вручить. — А, Гин… Гинрей, это ты, — голос её прозвучал так наигранно смело и радостно, что юный князь невольно содрогнулся. — А я тут.. В смысле, так поздно, почему ты не спишь? — А ты? — особо не церемонясь, спросил Гинрей, стараясь заглянуть девушке прямо в глаза, но Чоу упрямо отводила его то в одну сторону, то в другую. Парень невольно отметил, как покраснели мгновенно ещё уши и щёки, а брови сердито нахмурились. Казалось, будто бы она не могла найти ответа на его вопрос, и то и дело переминались с ноги на ногу, нервно покачиваясь. — Что с тобой? Сердце его заколотилось быстрее, мысли смешались с отголосками слов отца, но юный Кучики продолжал высматривать в темноте очертания её лица, стараясь найти в них ответ. Чоу глубоко вздохнула. — Мне не спалось, — проговорила она, теребя подол юбки. — Я рада, что ты не спишь. Мне нужно кое-что тебе сказать. Она поклонилась ему так низко, только вот Гинрей ещё больше затрепетал в волнении, лишь глядя на её смиренную позу. Гинрей замер, почти не дыша, в оцепенении глядя на девушку. — Я благодарна тебе за все, что ты сделал для меня, — говорила она, не поднимая головы. — Но нам лучше перестать общаться. Парень широко распахнул глаза, чувствуя, как пересыхает горло. Перестать? Нет! На лице его блеснуло яркое возмущение. — Нет, нет, погоди, стой, почему? — наконец, спросил он, хватая Чоу за плечи, заставляя подняться. Её лицо показалось ему смущенным, неловким, девушка вновь отводила взор карих глаз и краснела моментально, стоило ему лишь взглянуть на неё. Гинрей чуть сжал её плечи, всё же пытаясь заглянуть ей в глаза. — Я.. Слышала твой разговор с Господином Кучики, — тон её стал более ровный, спокойный, но казался холодным, словно лёд. Глаза Гинрея широко распахнулись от удивления, блеснув теплым серебром в лунном свете. Она слышала. Всё, что он говорил. — Мои дела с отцом не должны касаться тебя, — на выдохе произнёс он, но легче не стало. — Это я повел себя глупо. — Не стоило спорить с ним, — Чоу скромно кивнула. — Он прав. — Что? — и не стараясь сдержать своё удивление, переспросил Гинрей, широко распахнув глаза. Он мог ожидать многого. Думал, она как обычно отмахнется с улыбкой, скажет, что всё образуется, и продолжит и дальше легко и свободно жить, жить как всегда, прорываясь сквозь любую трудность. Сейчас же он просто не мог поверить своим ушам. Привычная ему бойкость Чоу куда-то вдруг мигом испарилась, перед ним стояла чем-то смущённая, словно совершенно другая девушка. Внезапно он вновь подумал о том, что она слышала каждое его слово, и осознание этого заставило мгновенно до кончиков ушей покрыться пунцом. Впервые, казалось, так сложно было взять себя в руки за столько лет упорных тренировок держать своё лицо за фарфоровой маской безразличия. Будущий глава клана моргнул несколько раз, стараясь усмирить пыл, как вдруг заметил опустившийся вниз задумчивый взгляд своей собеседницы. Это непривычно серьезное выражение её лица казалось обжигающим до боли, и меньше всего он хотел видеть в её взгляде эти холодные, потухшие нотки печали. Вздохнув и решительно отбросив сомнения, Гинрей вновь положил свои широкие ладони на её плечи, аккуратно сжав их. Чоу лишь вздрогнула, мельком поднимая взгляд. — Послушай, — юный Кучики уверенно посмотрел ей в глаза, стараясь поймать её взор. — Только я буду решать, что мне делать. Кем бы я ни был, это всё ещё моя жизнь. Он старался казаться уверенным, держать по старым, выученным наизусть привычкам тон голоса, а взгляд не отводить в сторону ни на секунду, но руки его леденели от дикого, бушующего в глубине души волнения. И подавить его было сложно. Но отступать было нельзя. И сколько можно было уже тянуть. — Мой статус — это всё, что останавливает тебя? — он продолжал глядеть ей в лицо, в её шоколадные сияющие глаза, в которых то и дело металось непонимание. — О чём ты? — девушка продолжала гнуть о своем, хотя лицо её было до кончиков ушей покрасневшим, а сердце стучало так громко, что ему казалось, будто этот быстрый тихий стук раздаётся прямо над его ухом. Гинрей ощутил, как кровь приливает к его щекам. — Ты знаешь, о чём. Ночь была тихая; почти что не шумел ветер в застывших в ночи кронах деревьев, слегка поскрипывали только распахнутые оконные ставни. Где-то вдали, по выложенным аккуратными камнями тропинке, померк маленький яркий огонек, и теперь только лунный свет играл переливами на водной глади уснувшего пруда. Этот поцелуй был нежнее любого весеннего цветка. *** Он покинул вновь своё поместье на следующий же день, успев пересечься с Чоу только одним теплым взглядом, которого ему было достаточно, чтобы согреть свою душу на долгие рабочие будни. Вновь погрязнув в бумаге и битвах с многочисленными пустыми, юный Кучики продолжал думать о той ночной тиши и нежности её мягких губ. Собраться и вовсе не было ни сил, не желания, и из-под руки по обыкновению собранного Гинрея то и дело скользили ошибки, которые его затуманенный взгляд не успевал ловить. Казалось бы, её лишь одно кроткое слово подарило ему неземное счастье, от которого тот был готов упорхнуть куда-нибудь подальше от этой бумажной рутины, сбросить все маски, что сковали его плотными цепями за столько лет. Впервые он будто вернулся в детство, когда всё вокруг казалось ему прекрасным, и мир снова заиграл теми яркими, нежными красками, какие уже окружали его когда-то. Ещё с тех самых, как впервые появилась эта девчонка в его переполненной запретами жизни, сломав их пусть и на время тогда, в тот день. Долгих полтора месяца без малейшего известия из дома будущий глава клана изнывал от нетерпения, вертясь по ночам в постели лишь в мыслях о скорой встречи. Лишь получив еле как положенный отгул, Кучики на всех парах помчался домой, почти бесцеремонно врываясь в ворота своего поместья, где его уже явно должны были ожидать. — Юный Господин, — на самом пороге его поприветствовал один из местных слуг, но его имя смешалось с другими в затуманенном разуме. — Ваш отец попросил Вас посетить его сразу по прибытии. Гинрей почти что пропустил это мимо ушей, машинально кивнув ему. Всё ещё утопая в собственных мыслях, он быстрыми широкими шагами прошёлся по выложенной камнями дорожке, то и дело оглядываясь по сторонам, надеясь заметить Чоу среди почему-то суетившихся слуг, мчавшихся от корпуса к корпусу. Однако в голове его и не мелькнуло колких домыслов, лишь что-то приторно розовое плыло перед глазами, не давая собраться, а сердце колотилось, заглушая своим стуком любые звуки. Всё, чего ему хотелось сейчас, так это быстрее закончить очередной отчёт перед отцом и отыскать Чоу. Должно быть, она вновь помогает на кухне или развешивает бельё. А может намывает полы в коридорах, по которым он вновь пройдется, обязательно поймав её. — Входи, — тяжёлый голос главы клана раздался по ту сторону сёдзи. — Мне нужно серьезно поговорить с тобой. *** После отбоя над казармами нависла тишина, уже такая привычная, но юный Кучики так и не смог сомкнуть глаз. Его взор прожигал высокие стены, а в голове всё ещё крутились слова отца, от которых кровь леденела в прожилках, заставляя будущего главу клана неустанно вертеться в постели, дабы дать себе покой, но о каком покое может вообще идти речь? Гинрей поежился, и, всё же не выдержав, вскочил, с места и тихо вышел прочь, оставляя футон холодным и пустым. Которая эта уже бессонная его ночь? Ночная мгла встретила его лёгким мерзлым ветром, что колыхал последние скукоженные листочки на тонких гнущихся от каждого порыва ветках деревьях. Гинрей полной грудью вдохнул ночной осенний воздух, и по его разуму разлился тяжёлый запах дождя и опавших листьев. Где-то далеко-далеко, за казармами, всё ещё доносился тихий гул чужих голосов, похожих на пьяные возгласы. Возможно, солдаты соседнего отряда. Юный Кучики тряхнул головой, почесывая затылок и ероша тем самым и без того лохматые черные локоны. Тревога продолжала биться в его горле, а руки едва ли можно было держать от хлынувшей на него волной бессилия. Наказ отца заставил его, и без того скованного цепями правил и законов, упасть на колени перед лицом бренной судьбы. Упасть смиренно, дрожа от многолетнего изнурения. Он лишил его всего. — Я принял во внимание твоё рвение скорее устроить личную жизнь, — голос главы клана Кучики бы привычно холоден, и Гинрей мог только краем глаза видеть его широкую спину, опустив голову. — Поэтому подобрал тебе невесту. Он едва ли заметно повернул голову в его сторону, стараясь уловить момент, когда Гинрей вздрогнет от его слов. И столкнулся с его удивлёнными широко распахнутыми глазами. — Погоди, отец, как это… — Гинрей ощутил, как земля буквально уходит из-под его ослабевших ног, а в груди всё замерло, заледенело от дикого ужаса, нахлынувшего на него. — Н-невеста? Как это невеста? — Ты всё верно услышал, — капитан шестого отряда еле заметно кивнул, вновь отведя глаза от сына, повернувшись к нему спиной. — Брак с этой девушкой не повредит статусу клана. Поэтому я выбрал её и уже распорядился обо всём. Юный Кучики замер на месте, пытаясь выдавить хотя бы слова из горла, но с уст срывался лишь тихий, неслышный выдох. Лёгкий, нещадный звон в ушах заглушил властный голос его отца, и всё, что он мог ощущать, это лишь бешеный стук его сердца, которое, казалось, так и просится наружу. — Через неделю она посетит наш дом, будь готов. Это всё. — капитан уже ждал, когда свет за его спиной потухнет, а сёдзи и тихим скрипом будут прикрыты, и, не услышав этого с парой доли секунд, вновь повернулся к сыну. Тот всё ещё стоял на коленях. — Догадываюсь, что тебя беспокоит, — он развернулся, делая пару шагов в его сторону. — Ты забудешь обо всём быстрее, чем думаешь. Надеюсь, тебе хватит благоразумия не помышлять об ином ответе. Я в любом случае не позволю тебе очернить честь клана. Честь. Паршивое, неясное, слово, преследующее его всю жизнь. — Что таится за этой честью? — Гинрей, превозмогая слабость в ногах, поднялся и встал в полный рост, глядя смело, уверенно в удивлённые глаза отца. — Что есть для тебя честь, отец? Я слышу всю жизнь слышу это слово в этих стенах, и мне не ясно, что ты скрываешь под ним. Объясни мне! Глава Клана Кучики смотрел на сына с нескрываемым неудовлетворением. Его лицо было спокойно, но в глазах с раздражением метали молнии. Гинрей же лишь старался устроят под этим напором. — Вновь эта дерзость, я глубоко разочарован, — он медленно моргнул пару раз. — Мне жаль, что я вынужден объяснять тебе такие простые вещи в твоём возрасте. Но если этот урок поставит твои мозги на место, то так и быть. Кучики старший развернулся и прошел к столу, присев у него, на время уткнувшись в бумаги, подсвеченные тусклым фонарем. Гинрей не сходил с места. — Я надеюсь, ты знаешь, что члены нашего клана долгими веками добивались того величия, которое сейчас есть у нас, — он вновь бросил пронзительный, ледяной взгляд на сына, отчего по его спине пробежал проникновенный холод. — И на наших плечах лежит только одна задача — это величие сохранить. Продолжать их труды, не посрамить и не опозорить вековые достижения наших предков, и передать эту власть в руки наших потомков. Мы не имеем права потерять того влияния, какого они сумели достичь. К браку это относится совершенно прямым образом. С помощью брака мы расширяем наше влияние, тем самым чтим память о трудах наших предков, дарим спокойную жизнь потомкам. Это жизнь. Не будет проку от женитьбы на руконгайской оборванке, это подорвет авторитет и влияние нашей семьи, а мы должны их хранить. Хранить ту честь, которую с таким усилием заслужили наши предки. Гинрей не шевелился. Голос отца этом звучал в его голове, пронзая горячий разум. Он прав. — Это твой долг как будущего наследника клана, долг перед прошлыми и будущими поколениями, — продолжил Кучики старший. — Это не моя личная прихоть. — он перевел на него взгляд, полный каких-то мутных, стеклянных, но таких живых чувств. — Докажи, что ты достоин называть себя сыном семьи Кучики, что ты достоин носить кенсейкан. Значит вот, что такое честь… Он продолжал разглядывать грустный пейзаж каменных стен и редких, почти голых деревьев. Его отец был более чем прав. Ему нечего было ответить на его слова, оставалось лишь кротко кивнуть и удалиться, стараясь собрать потерявшиеся мысли в кучу. Это судьба, что настигает каждого члена клана. Она уготовлена им с самого рождения, она не терпит отклонений от курса, не терпит самовольности и лишних чувств. Заставляет отбросить всё, что заставляет сойти с дороги, оставить позади обязанности. Она хочет, чтобы каждый уроженец клана следовал за ней, не оглядываясь по сторонам. Это больно. Какой ценой… Какой ценой были достигнуты все те вершины, о которых говорил отец. Сколько лишних, ненужных, но таких важных эмоций отбросили эти люди ради той самой чести, которая следовала по пятам за каждым из них? И неужели… Неужели если сейчас он сойдёт с пути, всё рухнет, рухнет в бездонную пропасть? Всё то, чем гордился клан, к чему шли далёкие предки, всё разрушится как песчаный замок от дуновения ветра его эмоций? Этого нельзя допустить. Но как отказаться от своих чувств? Сквозь зубы. Сквозь боль, проезжающую всю душу, сквозь ноющее сердце, которое разрывается на части лишь при одной мысли о том, что ему никогда не быть рядом с Чоу. В тот день, обескураженный, полностью пораженный, он вышел из покоев отца, шагая медленно, тихо по начистовычищенному коридору. Взгляд его растерянно блуждал по осеннему пейзажу двора, дыхание сбилось, но было тихим, можно сказать, покорным. Ему подумалось, что всё это время он был невероятным эгоистом, думал лишь о том, что чувствует лишь сам, и никогда не оборачивался назад, на начало времен, где далёкие его предки стремились к той вершине, где он, Гинрей Кучики, стоял прямо сейчас. Паршиво. — Гинрей? — знакомый, ласкающий слух голос, послышался ему, и из-за угла, ведущий в его комнату, куда ноги принесли его сами, показалась худенькая, аккуратная фигурка той девушки, которую он хотел назвать любимой. — Гинри-тян? Странное прозвище, что сорвалось с её губ, вывело его из потока мыслей, заставив вздрогнуть. Он посмотрел на неё, и его вдруг бросило в жар. — Всё хорошо? — Чоу обеспокоенно взглянула ему в глаза, очевидно, волнуясь. Гинрей оглянулся, и, не заметив никого рядом, резко, но как только мог нежно, обхватил руку Чоу, сжав её, и распахнул фусуму, скорее провел её внутрь своей комнаты. — Гинри-тян, что произошло? Фусума закрылась с тихим звуком, и Гинрей перевел на Чоу внимательный взгляд. Она смотрела на него с искренним переживанием, на её лице вырисовывалось очевидное непонимание, но щеки её почему-то становились алыми, казалось, сильнее с каждой секундной. Она точно ничего не слышала. — С-скажи хоть что-нибудь. Всё смешалось в его мутном разуме. Розовый дым, разбитое вдребезги стекло его мнимого счастья и литры текучей бронзы, что заполняла его горло комком дикого стыда. Стыда за то, что долгую жизнь он прожил без мысли об истинном своем долге, за то, что поддался своим желаниям, ни думая ни о чём кроме своего счастья, за то, что подставил свою милую Чоу под удар. И за то, что делает сейчас. Он притянул её к себе и обнял крепко, сжимая аккуратно, но достаточно сильно, чтобы ощущать тепло её хрупкого тела, слышать стук бешеного сердца. Её фигурка была лёгкой и нежной, а запах сладким, похожим на аромат мыла и весенних цветов. — Прошу, прости меня, — еле выдавил Гинрей из своего горла, утыкаясь носом в её макушку. Все чувства смешались, грудь его переполнялась счастьем от ощущения её тонких теплых рук на его широких плечах, но в голове отчаянно бились мысли о долге перед кланом, и о его пресловутой чести, определение которой он наконец нашёл. В тот день он рассказал всё Чоу. Гинрей уронил взгляд вниз, упираясь руками об изгородь. Если бы он только мог быть простым шинигами, если бы мог быть нищим жителем Руконгая, если бы мог. Тогда, в далёком детстве, под грозным взглядом отца, ему было подумалось, что он ощутил всю ответственность будущего главы клана Кучики. Нет. Ощутил он её лишь только сейчас. *** — Господин Гинрей, чего ходишь как в воду опущенный? Хибики, один из его сослуживцем, заглянул ему в лицо с полными недопонимания глазами. Ещё несколько дней пролетело после той ночи. Гинрей продолжал разрываться в сомнениях, но разум и совесть заставляли его думать лишь о словах отца. И он никак, бы ни старался стереть эти мысли, понимал, как прав глава клана. С каждым днём сильнее понимал. — Не обращай внимание, Господин Кучики просто волнуется перед знакомством со своей невестой, — Инья толкнул Хибики в бок. — Сам себе представь такое. — Огооо! — протянул последний громко. — А ты быстро, Господин Кучики, погляди только на него! Интересно, какая она, наверняка дикая красотка! — Ты можешь быть более учтивым с Господином? Невежа, — Тебя закатил глаза, но затем перевел извиняющийся взгляд на Гинрея. — Прошу его простить. — Всё в порядке, — тот лишь мотнул головой. — Мне и самому… Интересно. Ему не впервой было натягивать эту каменную маску учтивости и безразличия, но держаться перед той, кого назначили на роль твоей жены, тяжело было крайне. Он старался лишь играть привычную роль того, кого хотят видеть в нём окружающие. Их обед был тихим, и прерывался лишь формальными сухими вопросами, тихим шорохом сёдзи и воем ветра за окном. Тонкая рука аккуратно поставила перед ним две чашки. Гинрей быстро поднял взгляд, уловив холодный, стеклянный, но такой смиренный взор Чоу, и сам на долю секунды замер, пытаясь уловить его на себе. Но девушка, выполнив работу, поспешила покинуть комнату с поклоном. Гинрей уронил взгляд на чашки. Те самые, из которых они вместе пили чай, наслаждаясь дождем. Акеми оказалась приятной девушкой. Довольно умной, интересной, проницательной, на редкость красивой. Была учтивой, любезной в беседе, и юный Кучики был рад её скромному обществу. Они мирно, почти что молча прошлись по полуголому саду, шли медленно, почти нога в ногу. Изредка Гинрей поглядывал на девушку, но тут же отводил взор в сторону. Сердце его изнывало при мысли о том, что несчастная Чоу сидит где-нибудь сейчас полностью обескураженная, разбитая. Перед глазами мелькнул её задорный взор, а затем тот, полный печали и… понимания. Всё же, порою ей удавалось понять больше, намного больше, чем ему. Гинрей проводил свою невесту как подобает, затем сухо отчитался перед отцом. Тот, по всей видимости, был абсолютно удовлетворен этой встречей. Гинрей лишь молча кивал на все его слова об его обязанностях и предстоящем торжестве, опуская в покорности голову. Покинув его покои, он прошел по коридору, вновь поймав себя на мысли, что ищет глазами Чоу. Что же ты делаешь, нельзя! В тот день, когда он объяснился перед нею, она была повержена. Лицо её, взгляд отражали лишь пустоту, которая осталась от рухнувших внутри мечтаний и надежд. — Было так глупо на что-то надеяться, — проговорила она тихо дрожащим голосом, опуская взор в пол. — Не вини себя, Гинри-тян. Каким же всё это время он был глупцом! Ах если ему достаточно было бы просто наблюдать за её счастливой жизнью, жить зная, что ей больше ничего не грозит, подобного бы не случилось! Стоило бы меньше трепать языком, думать, чёрт возьми, чаще своей головой! Кого же после всего этого ему было винить? Ослеплённый своим эгоизмом, он шёл за лучами света, не зная, видимо, что как глупый мотылек бьётся о стекло лампы, пытаясь поймать солнце. Что уж говорить о чести клана, если свою собственную он замарал почём знать. *** Свадебное торжество прошло стандартно и, признаться, нудно, и на этом мнении они с Акеми сошлись ещё в самом его начале, успев перекинуться парой слов перед чередой всеобщих традиций. Он был невероятно рад хоть с кем-нибудь разделять эту мысль, и больше всего был рад, что этим кем-то оказалась Акеми. Её по обыкновению серьезное лицо едва ли заметно искажалось в неприязни после каждой медлительной церемонии. Гинрей мог лишь не слышно вздыхать — это всё, чем ему удавалось выразить своё недовольство. Кенсейкан на голове казался ему лишним, мешающим, но юный Кучики терпел все сквозь зубы, понимая, что появиться без него на торжестве было бы неуважительно. До этого он частенько пренебрегал должным отношением к семейной реликвии. Да и, как оказалось, он в принципе много чем пренебрегал всю жизнь. Гинрей почти смирился со своей судьбой. Покорно слушал отца, продолжал нести службу, стараясь подавить теперь отныне изнутри и прочие эмоции. Всё, что, казалось, осталось в его голове — лишь мерзкий стыд, обхвативший скользкими когтистыми руками его шею. Так противно от себя самого ему, казалось, не было никогда. Он думал лишь о себе это долгое время, не понимая или не желая даже понимать того, что творит. Подвёл свой род, предал последнего на всём белом свете человека, которого хотел бы предать, подал ему надежду, и тут же разорвал все её тонкие нити. Если чем он и осквернил честь клана, то только своим безрассудным, глупым поведением. А Чоу здесь совсем не причем. Она не появилась на торжестве. Гинрей позаботился об этом незадолго до свадьбы, пообещав тем, кто заменит её, хорошую прибавку. Он знал, что ни Чоу, ни он сам подобного бы не вынесли, и их измученные взгляды пересекались бы бесконечно долго. А видеть её печальное, почти что мертвое лицо он просто уже не мог. И бежал, как паршивый трус. Но самым паршивым, пожалуй, здесь было другое. Среди кирпично-бетонного лабиринта его души продолжал бродить тот самый маленький мальчик с разбитыми коленками. Он отчаянно, так сильно искал выход наружу, и громко рыдал, так громко, что по ночам Гинрей едва ли мой уснуть. Этот мальчик искал Чоу. Часть его обожжённой души продолжала тянуться к ней, и каждый день Гинрей ругал себя да то, что продолжает искать её во дворе взором, и что сердце его продолжает замирать лишь от одного взгляда на неё, и что воспоминания, те, самые в его жизни теплые, так сильно ранят его душу. И что с этим, чёрт возьми, сделать было ничего нельзя! Пусть теперь младший Кучики знал, понимал полностью почему он не может быть с ней, в глубине души он продолжал неистово рыдать, стараясь заглушить звуки чистого разума. Гинрей хотел бы убить в себе этого мальчишку. Но не мог. Слабак. Гинрей молча сидел за своим столом, глядя рыбьими глазами на недописанный отчёт. Иероглифы плыли перед глазами в теплом свете свечи, а в голове всё ещё крутился не так давно отгремевший день свадьбы, крутился медленно, словно сломанное колесо повозки. Признаться, юный Кучики так и не мог поверить, что все это происходит с ним. Но чувство вины, придавившее его, продолжало поедать беспощадно всё нутро, и Гинрей отчаянно пытался спрятаться о своих мыслей в рабочей рутине. Сегодня он вернётся в казармы, откуда без малого решил и вовсе не выбираться, пока не затянется его глубокая соленая рана. Всё просто. Он быстро забудет, так говорил отец. Гинрей глубоко вздохнул, отодвинув в сторону отчет. Голова была мутной, мысли жужжали где-то за стеклом, слипались в кучу, и он устремил взгляд на сёдзи, что сквозь узкую щель пропускали в комнату тонкую полоску рассветных лучей. Очередной вздох. Гинрей быстрым движением погасил свечу, та пустила легкую дымку, а затем поднялся на ноги и вышел прочь. Рассветные лучи казались ему едва ли тёплыми, но такими пронзающими насквозь, а осенний пейзаж голых деревьев стал до боли приевшимся — не целую ли вечность длится эта осень? Он стоял на пороге комнаты, оглядывая голые деревья, ветки которых едва ли заметно покачивались на холодном ветру и чуть отблескивали в мутном свете солнца. Ближе к воротам они редели, будто бы расступаясь перед входом на территорию великого клана. Гинрей усмехнулся, глядя на задевающиеся бледными лучами главные ворота поместья. Они высились величественно чуть поодаль сквозь каменные тропки, но глядели прямо своими резными створками, глядели будто бы в душу юному Кучики. Как забавно, что вот он вновь пронзает их многозначным взглядом, ворота, которые много лет назад открыли ему путь в огромный необъятный Руконгай. Это путешествие навсегда изменилась его жизнь, вот только... К лучшему ли? Возможно, было бы лучше стать ему каменным воином, ступать по протоптанной веками тропе, не зная эмоций, не зная любви. Возможно, было бы лучше, если бы в жизни Чоу никогда не появилось маленького глупого мальчишки, который навсегда перевернул её жизнь, обнадежил, а затем предал, втоптал её чувства в грязь. При мысли об этом внутри всё сжималось, стягивалось бледной плотной пленкой. Хотелось бежать, куда-нибудь скрыться от этих раздумий, но Гинрей продолжал сквозь стиснутые зубы нести это бремя. Он воспринял это как наказание за слишком свою беспечность, вот только... Чоу тут совсем не причем. Послышался едва ли уловимый шорох сухой травы, чьи-то тихие, но знакомые размашистые шаги приближались к воротам. Гинрей с замиранием сердца перевел взгляд на дорожку, и маленькая, до сбившегося дыхания знакомая фигурка показалась у ворот. Юный господин замер, не в силах даже шелохнуться с места, глядя лишь, как Чоу медленно ступает по каменистым выстелкам всё ближе и ближе: даже в бледных рассветных сумерках он сразу разглядел её рваные лохмотья, уловил взволнованный вид, который так выдавала её осторожная походка. Девушка то и дело осторожно, но смело оглядывалась, ссутуливая плечи и хмуря лоб. Где-то внутри все похолодело, а горло будто отнялось, не давая Гинрею произнести ни звука. Он понимал, к чему всё идёт. Лёгкий звон металла смешался с внезапным холодным порывом ветра, Гинрей сощурился и уловил взором блеснувший в рассветных лучах ключ, который Чоу так сильно сжимала сжимала в руках. Сердце колотилось и билось наружу, словно певчая птица в клетке ребер, а дыхание становилось частым, холодным от осознания того, что он видит. Он крепко сжал в кулаки дрожащие руки, не сводя с девушки глаз, пока та спешно ковырялась в замке и шептал что-то бледнеющими губами, ощущая, как в горло ему вцепились цепкие лапы запретов и правил. Которые он теперь понимал. Верно. Было нельзя. Не стоит удерживать её, не стоит бросаться прямо сейчас, вновь будто даря ей надежду. Не стоит произносить слов, сдержать которых будет невозможно. На плечах его лежит камень, тяжёлый, грузный валун ответственности, о котором он должен помнить, который должен нести до конца своих дней. Этот камень настолько тяжёлый, что он никогда не позволит ему бежать за ней. Гинрей должен лишь смиренно нести его. Чоу распахивает ворота, бросая на землю ключ, и солнце, яркое, только очнувшееся ото сна, залило её образ своими яркими теплеющими лучами. Гинрей сощурился, старалась не сводить с неё глаз. Глубоко внутри всё кричало, просило остановить ее, сердце продолжало неистово трепыхаться будто бы в агонии, но разум оставался неприклонным. Так всем будет лучше. Так ведь? Иного выбора не было. В последний раз она оглянулась, окинув взглядом величественное поместье, которое стало для неё домом. И замерла, разглядев наконец на пороге того, кто подарил ей эту жизнь. И так же стремительно это жизнь отнял. Гинрей поджал губы, чувствуя, как весь едва ли не трясется от противоречивых чувств в душе. Но продолжал стоять, старательно подавляя все те эмоции, что рвались наружу. Едва ли мог он разглядеть отсюда её удивлённое личико, мог лишь наблюдать за тем, как её пышные волосы развевает и путает ветер, и как сама она замерла, глядя на наследника клана. На шее у неё блеснула серебром цепочка. Ему казалось, будто бы Чоу, стоя сейчас в последний раз у ворот, ждёт, что он остановил её. Что подбежит, снова протянет ей руку, может в объятиях. Ему казалось, о, нет, он знал, что прямо сейчас он упускает последний шанс остаться с ней, и что шанс этот ускользал с каждой бесконечной секундной, словно песок сквозь пальцы. Гинрей ощущал, как трещит маска на его лице, как дрожит всё тело, дрожит не от холода. Но лишь сильнее сжимал зубы. Что ещё он мог сделать. Он поклонился. Так низко, как должен был кланяться только, наверное, самым высоким чинам. Уронил свою голову перед девчонкой из Руконгая, как все думали, подобранной лишь по милости юного господина. Но это всё, чем он мог отблагодарить её, всё, чем он мог выразить те трепещущие в его сердце чувства тому человеку, который слепил его, подарил ему самого себя. Чоу поклонилась ему в ответ. Быстро, взволнованно и неловко. А затем, в последний раз окинула его кротким взором и закрыла за собой ворота. *** С тех пор минуло сотни таких рассветов. Время текло. Год за годом солнце вставало и поднималось, и вот сейчас его лучи ласково коснулись все ещё темного, усыпанного звёздами неба. Гинрей изучал его, вновь и вновь изучал взором серебристых глаз. Хлынувшая холодная волна воспоминаний заставила его выйти на порог, взглянуть вновь на те самые ворота. Тысячи людей прошло через них с тех самых пор. Приходили, уходили, снова возвращались, а они стояли, такие же, не единожды окрашенные, но всё ещё непоколебимые, величественные, как и тогда, когда в последний раз Чоу переступила их пределы. Больше ничего он о ней не знал. Ни разу не слышал, да и кто бы мог подумать, что однажды это случится. Гинрей, признаться, почти не помнил, как пережил её уход. Он утонул в рабочей рутине, как и зарекся, вымещая всю свою ярость на уничтожении пустых, как полагается шинигами. Лишь изредка с тех пор он посещал свой дом. И Акеми. Акеми стала его тылом. Человеком, который всегда стоял за его спиной. Всегда понимающая, покорная, как полагается любой леди благородного клана. Она была словно его отражением, такой же стойкой, с треснувшей на лице каменной маской, за которую лишь изредка позволяла ему заглянуть. Они всегда оставались такими друг от друга далёкими, но в тоже время почему-то близкими. Наверное, потому что пришлось. Но Гинрей бесконечно уважал её. Акеми подарила ему дом, куда хотя бы немного его тянуло, подарила прекрасных детей, таких похож на него самого. Гинрей не мог сказать, что не был доволен прожитой жизнью. Он сохранил честь клана. Но свою собственную потерял, стоя у этих ворот. Гинрей знал, кем оставался внутри. Он видел это в своей душе не раз во время долгих тренировок, и всегда знал, что тот мальчишка всё ещё бродит по окраинам его маленького мира. Ему пришлось не раз разбиться и встать, чтобы взять вверх над этим чувством, чтобы он мог называть себя воином, чтобы каменная на его лице маска вросла в кожу. Он так ни разу больше не смог надеть кенсейкан. Миллионы раз он пересиливал себя, стойко держась в бою перед такими тварями, которыми и не снились юным шинигами в Готее. Только раз сквозь стиснутые зубы вставал, вновь продолжая бой, забыв переломанные кости и глубокие раны. Но тогда, в то утро, в тот очередной рассвет, он не сделал того, что должен был сделать. Гинрей жалел, что он понял это спустя лишь сотни лет на посту капитана шестого отряда и главы великого клана Кучики. Он должен был бороться с этими правилами. Гинрей никогда не считал, что между ним и Бьякуей есть хотя бы доля чего-то общего. Он смотрел на этого юного прыткого мальчишку, такого взрывного, полного сил, энергии и вспоминал себя, рыдающего посреди Руконгайской улочки. Это доводило его до смеха. Кто знал, что его внук ступит на ту же тропу истории? Если бы он только рискнул тогда. Если бы мог всё изменить. Он жалел бы сейчас о чём угодно, но не о том, о чём жалеет сейчас. Понимание, во многом пришло лишь с опытом. Только с высоты своих лет он понял, какими до безобразия смешными были его сомнения. Только вот изменить было уже ничего нельзя. И это то, чего он ждал от Бьякуи. Он видел в его глазах тот огонь, которого хватит, чтобы сжечь всё то, что мешает ему быть счастливым. Он должен бороться. Он не должен идти по его стопам. По небу всё выше и выше разливался оранжевый свет солнечных лучей, прохладный ветерок колыхал распустившиеся на ветках деревьев цветы. Краев глаза Гинрей уловил едва ли заметное движение и редко развернулся, тут же выпрямив спину. Адская бабочка? Нет. Обычная, неслышно порхая, пролетела прямо перед его лицом, и скрылась вновь в вышине крон деревьев. Гинрей поднял взгляд туда, где последний раз успел уцепиться за неё взглядом. Очередная весна.