Фермерский мальчик

Лето стремительно настигло маленький поселок в семидесяти километрах от Петербурга. Сезон обрушился зноем на населенный пункт, как обычно настигает гроза: внезапно и с большой силой. Май по-приятельски приглашал жителей совершать вылазки на улицу и греться в уже горячих лучах солнца. Июнь, как закадычный друг, легким ветерком играл с волосами ребят, пока те гоняли по улицам сдутый футбольный мяч. Июль давал команду солнцу припекать всё сильнее, пока рабочий класс гнул спины на огородах и полях. Август же беспощадно сгонял с людей семь потов. Матери не выпускали своих детей на улицу до самого вечера, беспокоясь за целостность детворы, тем самым заставляя их уныло поглядывать на дорогу сквозь окна с деревянными ставнями. Пройдя по главной дороге поселка, по обе стороны которой располагались жилища людей, Вы наверняка бы увидели толпы детей: местные, городские. Всё это объяснялось тем, что в наших скромных краях чудесный воздух, лес и речка — всё, что нужно для хорошего летнего отдыха. Но, если бы Вы решили пройтись вглубь, то набрели бы на миловидный одноэтажный домик, за забором которого, на лавочке, в гордом одиночестве сидел я. Вам, наверное, было бы несложно прикинуть, сколько мне лет, но, тем не менее, я старался совсем уж по-взрослому вертеть в руках свою кепку с синим козырьком, на манер деда, что вертит папиросу, зажимая ее пальцами от волнения. С тех пор как умерла бабушка, он стал курить в два раза больше. Мать как раз занималась домашними делами во дворе. Мысли беспощадно проникали в мою голову, как черви, поедающие молодые яблоки в нашем саду. Дело в том, что мама не разрешила пойти в гости к другу, что вот-вот уедет, сослав всё на то, что я не заслужил, и мои выходки довели ее до ручки. Я, на самом деле, не делал ничего плохого! «Я же совсем не ребенок, почему ей так трудно отпустить меня туда хоть на пару минут?» — подумал я, понуро опустив голову вниз и уставившись на свои новенькие, но уже грязные, кроссовки. Богатого выбора не было: либо бежать сейчас, либо дождаться вечера, когда маме придется доить корову. Не впервой. Кстати, о скоте. В ту же минуту где-то в хлеве подал признаки жизни молодой теленок, родившейся на Ивана Купала, за что символично был прозван Иваном. Меня это не радует, конечно же. Иван – человеческое имя, а я – не какой-нибудь теленок. Дурацкое имя. Помню, в первый день знакомства с Миркой я не спешил представляться, потому что считал имя слишком простым, а ему оно понравилось. Почему? Матушка мгновенно понеслась к хлеву, и, воспользовавшись моментом ее отсутствия, я бросился бежать прочь в сторону дома товарища. Убегал я от собственной матери, но цели у меня были, несомненно, благие. Никогда бы я не покинул дом без разрешения, если на то не было уважительной причины. Сегодня – последний день Мирона у нас, а мы так и не запустили того зелёного воздушного змея. Чем не причина? Бежать до дома Федоровых было совсем ничего – он находился через несколько домов от нашего, так что я, совсем не запыхавшись, отворил калитку. По ту сторону меня встретил лай собаки, которая, к большому счастью, была на цепи, и вмиг повеселевший Мирон. На траве что ли сидел? — Я думал, что ты забыл! – друг радостно подбежал ко мне, ухватив по дороге змея лежащего на земле. Мы с Миркой покинули его двор, надеясь быть незамеченными его бабушкой, которая сновала по кухне, и бегом направились в сторону полей, на которых жатвы ожидали еще целые километры зерновых культур. Поля близко. Колоски пшеницы заметно шевелились, флаги на домах, которые теперь были размерами не больше моей ладони, всполошились, а значит – ветра достаточно. Мы запустили змея в воздух. Наблюдать за ним было весело, пока ветер не начал стихать. Мирону, держащему леер, пришлось бежать против ветра, чтобы оставлять змея в воздухе, ну а я бросился за ним. Нагнав его, я получил смешок в свою сторону, мол: — Что ты как черепаха? — смеялся мой друг в красной клетчатой рубашке, что делала его похожим на взрослого, коим Мирон так отчаянно пытался быть. Воздух, который он рассекал, будто бы расчесывал его волосы, трепал рубашонку за края и вырисовывал в его глазах счастливые огоньки. — А ты догони черепаху для начала, — с этими словами я бросился перегонять Федорова, за что получил смех в спину. Я бежал изо всех сил, легкие будто придавило к спине, и дышать было трудно, я чувствовал, что задохнусь, если продолжу бег еще с минуту. Мы пробежали добрый километр, добравшись до небольшого возвышения, напоминающие маленькую лысоватую гору. Я, обессилев, упал на траву, а за мной следом свалился Мирон со змеем, который тащился по земле уже несколько минут. Мы оба дышали прерывисто, пытаясь ухватить как можно больше воздуха и смотря на порозовевшее чистое, будто зефир, небо. А солнце вообще на бочку похоже! Когда дыхание было восстановлено, я поднялся на локтях и осмотрел местность, как настоящий исследователь дикой природы. Ни раз мы с другом играли в кладоискателей или охотников на диких зверей. — Мы пробежали целое поле, — уведомил своего друга я. — Оно же размерами с океан! — восхитился мой друг и тоже приподнялся, чтобы оглядеть округу. Мирон не был из тех, кто восторгается чем-то без причины, хотя мне кажется, что он тот ещё маленький мальчик. Слева от нас – поле неубранной комбайнами пшеницы, а справа – трава и равнина, как будто никакого поля и в помине не было. Я шумно выдохнул и вновь свалился на спину, закрывая глаза. Почувствовав, что Мирон сделал то же самое, я хотел было отодвинуться чуть подальше, чтобы дать ему больше места, но был схвачен за руку, как пойманный варвар. — Не отдаляйся, — голос друга звучал как то слишком обеспокоенно, — мне удобно. Я поверил ему на слова. Я был настолько счастлив, что готов был отдать все конфеты на свете конфетному монстру, и больше никогда их не увидеть снова, лишь бы Мирон не уезжал. — Вань, — он начал свою речь подозрительно тихо, — я не приеду на следующее лето. — Поедете с родителями в теплые края? — я оторвал травинку и пихнул ее себе меж зубов. — Нет, — неловко ответил друг, — я не приеду не на следующее лето, не через два года, не через три. Я открыл один глаз и непонимающе посмотрел на Федорова. В груди что-то защемило. Это то, что мама называет «душа»? Неужто эта та вещь, которая покинула мою бабулю много лет назад? А было ли ей так же больно как мне сейчас? — Мы переезжаем в другую страну. Мирон, уже успевший принять сидячую позу, смотрел и ожидал моей реакции. Я понял, что включать эгоиста не стоит, поэтому выдавил из себя кое-какую улыбку, спеша снова закрыть глаза. Я старался сосредоточиться на собственном дыхании, чтобы то, что внутри перестало так ныть и зудеть. Я спокойно пожевывал травинку под рассказы моего приятеля о той стране, куда его родители собираются уезжать. Мирону она, видно, нравится. Ну и дурак. Он уедет, заведет новых друзей, пойдет в новую школу, в которую так хочет, будет счастлив, но… Что будет со мной? Друзей то у меня нет кроме него. Чтоб не расстраивать его и не выдавать своей внезапной печали, я дослушал рассказ до конца, и смеялся с каждой шутки. Мне не смешно. Домой мы возвращались всё под те же истории Мирона, а я натянул козырек кепки пониже. Когда он рассказывал о новой школе, я запустил руку в колоски зерновых культур, сжимая один из них, чтобы унять злость, накатившую на Мирона, его родителей и целый свет. Подумать не мог, что когда-то километры заберут у меня лучшего друга. Мы дошли до дома товарища, но стемнеть, толком не успело. Дворняжка на цепи учуяла наше присутствие за воротами и залилась лаем, но входить во двор Мирон не спешил. Вот оно, прощание. Я чувствовал, как он уставился на меня, а мне было стыдно поднимать глаза, поэтому, сделав вид, что свои же грязные кроссовки интереснее Мирона,я рассматривал ноги. — Ну, — он замялся, но я к тому времени уже поднял на него взгляд, — пока. Мирон теперь казался таким родным, держащим змея подмышкой, совсем как часть меня, которая вот-вот улетит в неизведанные дали, которые я увижу только по фотографиям, что он пришлет мне… А может и не пришлет. — Пока. Я выдавил из себя слабое прощание и накинулся на товарища с объятьями. Зеленый змей упал на пол, когда Мирон раскрыл свои руки, обнимая меня в ответ. Я прижал его к себе и чувствовал как от него исходит запах травы с того холма. Наверное, я почувствовал боль. Когда Мирон расцепил свой замок из рук, я выскользнул из его объятий и, шмыгнув носом, развернулся, зашагав в сторону своего дома, где меня ждала разъяренная мать. Мирон простоял, глядя мне вслед, предательски долго, я знал это, потому что не слышал как заскрипела калитка. Когда это, наконец, произошло, и его собака снова подала голос, приветствуя любимого хозяина, я заплакал. В груди предательски болело. Я шел по дороге, на которой больше не играли дети, и она теперь выглядела так же пустынно, как моя жизнь с этого момента. Забыв об усталости в ногах, я дошел домой, долго не решаясь войти, чтобы мама не увидела заплаканные глаза. Я же мужчина. Я взглянул на себя, на свою потрепанную одежду, провел рукой по пыльной челке, в которой путалась трава, и понял – я не ровня ему. Городской мальчик и фермерский парнишка никогда бы не смогли дружить полноценно. Уже завтра утром Мирон сядет в новенькое авто и помчится в город на Неве, а я выйду пасти коров. Нет, совсем я не для него. Тогда во мне что-то разбилось и не собралось в единое больше никогда. Я ждал его, сидя на нашем холме и вертя в руках точную копию того змея, а он не приехал. Ни через год, ни через два. Никогда.