Прямиком из твоих снов

Чесно говоря, Ваня устал. Говоря еще более откровенно, — заебался. В последнее время это гадоблядское чувство обрастает вокруг него, приобретая очертания и форму. Ваня ощущает себя покрытым тонким, но прочным и тяжелым слоем скорлупы, сковывающим движения и будто бы не дающим дышать полной грудью. Он не может управлять собственными эмоциями, потому и злится. Короче говоря, Ване очень плохо. Почему-то отрезвляющий душ не производит ожидаемого эффекта — вместо того, чтобы успокоиться, Ваня только пуще бесится: шум из-под крана напоминает ему чье-то громкое шипение. Почему-то лютое желание разъебать что-то и въебать кому-то никак не проходит. Ваня поворачивает вентиль и покидает ванную, захватив полотенце. Будучи уже одетым, Евстигнеев направляется на кухню, в надежде хоть немного притупить это омерзительное ощущение собственной никчемности растворимым кофе. Он ничуть не удивляется, когда не находит никакого кофе. Он переехал в эту квартиру пару дней назад, конечно, блять, тут нет никакого кофе. Хочется курить. Оказавшись на лестничной клетке, Евстигнеев в который раз за этот день подносит зажигалку к сигарете, зажатой между губами, и чиркает колесиком, делая первую затяжку. Ваня курит медленно, он все так же наслаждается процессом ускорения собственной смерти; Ване хорошо, хотя бы сейчас. Он опирается на стену и закрывает глаза. Евстигнеев не обращает никакого внимания на приближающиеся шаги, пока не слышит женский голос возле себя: — Ты кто? Он не размыкает глаз: так не хочется разрушать это уединение, что молчание кажется лучшим ответом. — Я с тобой разговариваю, вообще-то, — дама щелкает пальцами прямо перед носом, привлекая внимание. Ваня смотрит на нее с раздражением. Зеленые глаза и веснушки. — Дед Пихто. А ты, блять, кто? Она смотрит на него с неким непониманием, но через несколько мгновений Ваня удивленно замечает ямочку на ее правой щеке. Она смеется — рыжая и бесцеремонная. Ваня хмурится, он чувствует себя глупо. — Тут нельзя курить, ты знаешь? — Она смотрит на тлеющую меж татуированными пальцами сигарету. Ваня молча затягивается, после чего выдыхает дым прямо ей в лицо. — Ну и зачем ты это сделал? — Она не кашляет и не пищит, Ваня снова раздражается. — Захотел. — Нельзя творить все, что тебе захочется, — она говорит это и снова улыбается, очевидно, довольная собой. Он притягивает ее к себе свободной рукой и доказывает — можно. Губы у нее не мягкие и нежные, а шершавые и обкусанные. Горячие. Он ждет удара и возмущений — в общем, отрицательной реакции, но она снова его удивляет — прижимается и целует в ответ. Ваня чувствует вкус чего-то вишневого и крепкого и сразу понимает что к чему. — Ты пьяная, — его рука все так же на ее талии. — Ты обкуренный, — она — в который раз, черт — улыбается. — Это просто сигареты. — Это просто вино. Ваня не чувствует никакой искры, у него не стоит. Ваня ощущает что-то зыбко-вязкое внутри, ему тепло. — Ты странная, — Евстигнеев рассматривает ее веснушки и пытается понять, что это за чувство внутри. — Ты поцеловал меня, — он только сейчас замечает, что голос у нее сиплый. — Блять! — Ваня шипит, отшвыривая дотлевшую сигарету. Первый порыв — подуть на пострадавший палец, но его опережают. Он чувствует чужое дыхание на ладони и понимает: уют — вот, что он чувствует. Она, очевидно, чувствует себя абсолютно нормально, когда берет его за руку и ведет в его же квартиру, на его же кухню. Ее ничуть не смущает открывать чужой кран и подставлять чужую руку под струю холодной воды. — Ты ебанутая? — Евстигнеев задает вполне, как ему кажется, очевидный вопрос. — Нет, я Кира, — бросает она непринужденно, осматривая покраснение. — Тебя как зовут? — Ваня, — он отвечает скорее на автомате, нежели намеренно. — Хорошо, — Кира кивает, после чего с абсолютно серьезным видом бормочет: — У собачки боли, у кошечки боли, а у Ванечки не боли. Ваня так давно не смеялся искренне, что сейчас даже как-то непривычно. Ваня не понимает, почему так происходит. Евстигнеев снова целует ее, а она снова отвечает. Потому что он так хочет. Потому что оба хотят. Кира не против быть прижатой к стене, обхватывая ногами бедра парня, Кира не против целовать его в ответ. Евстигнеев упивается — он кусает и зализывает, он ощущает и чувствует, он живет. Скорее всего, это странно. Странно чувствовать на своей шее чужие во всех смыслах губы, а на заднице — руки. Кира закатывает глаза от удовольствия, когда он целует ее шею. Он грубый и беспардонный, он жутко усталый и злой. Он притягательный и сексуальный. «К черту», — думает Кира, и забирается пальцами под его футболку. Им обоим незачем торопиться, но они делают это. Сорвать одежду, подарить еще один лихорадочный поцелуй, оставить очередной укус, провести пальцами по коже — они спешат, потому что по-другому не могут. Ваня не нежничает, он двигается быстро и рвано; он буквально вдалбливает ее в стенку, наслаждается сиплыми стонами, ухмыляется точно самый настоящий садист. Он ожидает хоть какого-то смущения, но видит лишь ее губы, распухшие еще больше, и глаза, горящие еще ярче. Он изливается в нее и в глазах темнеет; ему слишком хорошо. Кира кончает громко и болезненно — она в экстазе откидывает голову назад, прикладываясь затылком о стену. Она не чувствует боли, и все же ощущает, как слеза скатывается по щеке. Ваня целует ее веснушки, а Кира млеет от его теплых рук у себя на спине. Мир все еще крутится перед глазами ярким калейдоскопом, она оседает на пол, он — вместе с ней. Кира уже спит, когда Евстигнеев несет ее в свою комнату, кладет на кровать и ложится рядом.