Всё пройдёт

Начало мая в Ливерпуле выдалось довольно тёплым. Когда слепящее глаза солнце наконец-то скрылось за небольшими облаками, Пол заметил сгорбленную фигуру, сидящую на низеньком заборе возле аккуратно подстриженных зелёных кустов. Парень прибавил шаг. — Привет, — помахал он перед глазами о чём-то задумавшегося Джона. — Пошли? Джон медленно кивнул, и они вошли внутрь дома на Фортлин-роуд. По недавно сложившейся традиции, Пол пошёл ставить чайник — их обоих потянуло на чёрный чай с сахаром. Джон же поднялся в комнату Пола и лёг на его кровать, положив руки под голову. Он слышал, как друг внизу грохочет посудой, но идти помогать ему не было ни сил, ни желания. Когда минут двадцать спустя Пол с двумя кружками поднялся наверх, поза Джона не изменилась — он всё так же лежал и бессмысленно смотрел в потолок. Парень внимательно пригляделся, стараясь понять причину плохого настроения. Обычно всё было не так. Джон уже с порога начинал что-нибудь рассказывать, они, переговариваясь, шли на кухню, пили чай, а затем поднимались к нему и принимались за сочинение песен. Пол устраивался на кровати, а Джон садился в кресло напротив. Иногда он больно ударялся о подлокотники, чуть не роняя гитару, но меняться никогда не предлагал. — Кстати, а где твоя гитара? — спросил Пол, ставя кружки на тумбочку, после чего оглядел комнату. — Дома, — голос Джона прозвучал глухо, как будто издалека. — Джон, что случилось? — Пол аккуратно опустился на самый край кровати. Леннон чуть не фыркнул, увидев это — он в собственном доме, в конце концов, а на свою же кровать садится с королевской грацией. — Давай не будем об этом, ладно? — парень едва поборол желание повернуться лицом к стене. — Ладно-то ладно, но, я вижу, песни писать ты тоже не хочешь? Джон в ответ только моргнул. — Ну, может, тогда вернёшься домой? — Мими опять рвёт и мечет, — вздохнул Джон, наконец-то посмотрев на друга. — Можно я посижу пока у тебя? Пол кивнул, даже не спрашивая причину очередной ссоры. Он тихо встал, взял свою гитару, сел в кресло и начал задумчиво перебирать струны. Для себя он решил с Джоном пока не заговаривать — если тот захочет поделиться, то сделает это сам. Час прошел незаметно. Чай давно остыл — к нему так никто и не притронулся. — Пол, — позвал вдруг Джон охрипшим от долгого молчания голосом. — Ты знаешь, какой сегодня день? — Четвёртое мая, а что? — В этот день, два года назад, я впервые пришёл домой к маме. Тогда же я узнал, что она живёт с психом и у неё две дочери. Пол растерялся. Джон редко что-либо говорил о Джулии. Скорее всего, потому что он не позволял себе осознать, что она умерла. Он боялся позволить себе что-нибудь почувствовать, но иногда боль всё же выходила наружу. — Я… — Пол попытался подобрать слова. Помимо Джулии, у него в голове вдруг всплыл образ собственной матери. Сердце больно сжалось. — Я понимаю, что ты чувствуешь. — Ничего более ужасного со мной никогда не случалось. Я по-настоящему её любил и люблю до сих пор. Она была моим кумиром. Я успел привязаться к ней, мы понимали друг друга, нам было хорошо вместе… — тут голос Джона сорвался. Полу нравилась Джулия. Она выглядела чудесно: красивая, улыбчивая, с прекрасными длинными рыжими волосами. Ещё он помнил, что она играла на гавайской гитаре. — Джон, она была прекрасным человеком, но ты должен с этим смириться и жить дальше. — А я и живу. Если это вообще можно жизнью назвать, — Пол заметил, как он крепко зажмурился. — Знаешь, — продолжил Джон, сделав глубокий вдох в попытке успокоиться, — она мне приснилась сегодня. Я как будто бы снова стал маленьким, а она улыбалась и пела мне колыбельную. Пол не знал, что делать. Он хотел подойти и обнять Джона, тем самым показав, как он сочувствует ему, но боялся, что этим жестом всё испортит. Поэтому он продолжал неподвижно сидеть в кресле и смотреть, как Джон пытается справиться со своими чувствами. — Прошло уже два года, а я до сих пор ругаю себя за одну вещь, — нерешительно начал Пол. — Мама хотела, чтобы мы говорили правильно, и сама старалась изъясняться на безукоризненно правильном литературном английском языке. Угрызения совести чаще всего мучают меня, когда я вспоминаю, как подтрунивал над её произношением. Она выговаривала слово спрашивать с длинным «а». А я смеялся: «Не «спраааашивать», мама, а просто «спрашивать», — и она искренне огорчалась. Пол сам не заметил, как слёзы потекли по его лицу. Джон внимательно смотрел на друга, и парень быстро смахнул их рукавом белой рубашки. — Когда она… умерла, — у Пола в горле образовался противный ком, который мешал говорить, — я долго ругал себя: «Болван, зачем ты так поступал? Почему смеялся над ней?». Наверное, я действительно идиот, — Пол закрыл лицо руками. Ему её очень не хватало. Да и не только ему. Для всей семьи удар был ужасным. Смерть Мэри сломила отца Пола. Для него это было хуже всего — видеть отца плачущим. Когда вдруг понимаешь, что и родители способны плакать, взрослеешь очень быстро. Плакать позволено женщинам, малышам на детской площадке, даже ему самому — всё это объяснимо. Но, увидев, как плачет отец, он понял, что случилось что-то действительно страшное, и это пошатнуло его веру во всё. Именно тогда Пол научился прятаться в себе, как в собственной раковине. Джону стало стыдно за то, что он довёл друга до такого состояния, поэтому он резко поднялся с кровати, из-за чего в глазах сразу потемнело. Пол никак не отреагировал на шум — слишком сильно погрузился в свои мысли, поэтому не сразу заметил, как его осторожно гладят по голове. Это ему ещё больше напомнило о маме. Неожиданно для самого себя, он вскочил и крепко обнял Джона, уткнувшись покрасневшим носом ему в плечо. — Боже, Джон, какой же я болван… Зачем, зачем, зачем, зачем, — бормотал Пол не в силах остановить слёзы. Джон, уже немного пришедший в себя, обнял его в ответ, успокаивающе гладя по спине: — Тише, Пол, тише… Самобичеванием ты этому горю не поможешь, и лучше от этого никому не будет: ни тебе, ни ей. Но успокаивало это мало. Пол чувствовал себя безумно виноватым перед ней. В животе словно образовалась чёрная дыра, разрывающая изнутри, каждый вдох давался тяжело. — Ну, ну, ну, — Джон осторожно отстранил от себя Пола и усадил его на кровать. — Выпей, тебе полегчает, — сказал он, взяв одну из кружек с тумбочки. Пол упрямо помотал головой. Однако спустя некоторое время, после долгих уговоров, парень сделал несколько глотков остывшего чая и сейчас дремал в объятиях Джона. Тот задумчиво взглянул на умиротворённое лицо друга и осторожно сжал его ладонь в своей, стараясь не разбудить. Джон подозревал, что у Пола есть такие мысли, которыми он не делится ни с кем, даже с отцом, но не думал, что он может себя так сильно презирать за что-то. Прокручивая в голове последний час, он злился на себя, что вообще затронул эту тему. Он не говорил о маме до этого, и всё было хорошо, а тут вдруг поделиться решил - и вот что получилось. С другой стороны - урок на будущее. Джон ещё раз взглянул на Пола и твёрдо решил, что больше никогда ничему не позволит причинить своему другу такие страдания. Тем временем Полу снилась мама. Она подошла к нему, легонько поцеловала в лоб и сказала «Пол, не волнуйся, всё пройдёт». Джон заметил, как парень во сне улыбнулся, а когда тот проснулся, спросил, что ему приснилось. Но сколько Пол ни пытался вспомнить, ему это не удалось. Зато внутри он ощущал приятное тепло и радостно думал о том, что чувство вины немного отступило. И только спустя много лет, вновь испытав сильнейшую боль, он вспомнит, что приснилось ему тогда, четвёртого мая, и навсегда запечатлит этот сон в песне.