Сказки старой травницы

Ты вплела ромашки в косы, Ленты красные. На заре холодны росы, Звезды ясные. Не ходи, девчонка, в горы, Под венец из туч. Не кричит и сизый ворон, Средь покатых круч. Там за лесом, темным бором, Зеленью болот, Скалы - нос, глаза - озёра, Горный дух живет. Крутояром сквозь бурьяны Он себе бредёт, Посох, посох таволжаный Он в руках несёт. Не ходи ты косогором В таволжаный край: Там под красным мухомором Дремлет горный царь. И не пой ты звонки песни, Не буди зверьё: Сердце дух под склон отвесный Заберет твоё.

Людям с давних пор известно: прежде чем отправиться в путь дальний или на охоту, надобно лесного хозяина уважить; коли в горы пойдешь, то горному духу дань поднести, а коли реку переплыть вздумаешь, то духа воды одарить. А ежели хочешь, чтобы охота удачной вышла, не петляли следы да зверья много попадало, али чтобы путь сквозь чащи с буераками был прям да легок, то надобно лесному хозяину уплатить требу: в ночь на молодую луну заколоть бычка, развести костер большой на берегу реки да сварить свежатину в котле с речной водой. Мясом тем надобно потчевать добрых соседей, а особливо охотников, что на промысле ловки да удачливы. Кости же обглоданные сжечь в огне, пепел смешать с сукровицей да вылить это снадобье в реку с особым наговором. Коль исполнишь всё, то ждет тебя удача, а коль слукавишь, то осерчает лесной хозяин и заберет всех соболей и лисиц, угонит их далеко на север, в тайгу, в глухие леса. Говорят ещё, будто особую силу в этом деле таволга имеет. Коли у путника посох таволжаный в руке, то не случится ему заплутать и в самой глухой чащобе, обойдут его стороной грозы да ветры лютые, дожди да бури снежные, не закружит по болоту колдунья хитрая да не поймает ведьма в зачарованный круг колдовской. С посохом таволжаным и топь пройдешь, и реку переплывешь, и через тайгу проберешься цел и невредим. А чтобы посох твой силы волшебной не терял, надобно знать особую таволжаную песню – её девки по весне поют, как в лесу на прогалинах первоцветы появляются. Таволжник охотнику – первый помощник: и из глуши выведет, и от сорока болезней вылечит, потому и прозвали его сорокаприточником. А ежели у тебя или у кого в околотке таволжник взрастет – то добрый знак, ибо сам хозяин леса владения свои с таволжаной веточкой обходит, и где с той веточки лепесток упадет, там взрастет новая таволга, и будет то место отныне у лесного хозяина под особым доглядом и милостью. Всем хороша таволга, да только бранятся старухи, когда девке молодой вздумается её белый цвет сорвать – говорят, лесной хозяин к себе в чащобу уведет, заманит в топь, протянет таволжаный прутик, хватайся, мол; а как коснется девица прутика, то так и останется навек в лесном царстве голосом звонким лесному хозяину таволжаную песню петь. Смеются девки над старухиными боязнями да продолжают себе напевать таволжаную песню. А старухи, как осерчают, так загонят стрекоз домой, усадят на топчан подле себя да станут рассказывать стародавнюю историю. В одном селении, что среди глухой тайги затерялось, жила семья: муж да жена с дочуркой да младшим сыночком. Жили они славно: и изба у них исправная, добротная была, и хозяйство имели, а все потому, что хозяин в доме – умелец, на все руки мастер; крышу подлатает, на сенокос с солнцем подымется; для скота и хлев, и закуточек обустроит. Охотником он был знатным: по следам читал лучше любого старика в округе; когда с реки возвращался, издали видно было, как рыбица пойманная в связках чешуей серебряной на солнце сверкает; коли за хворостом уходил в лес, непременно с огромной вязанкой на горбу вертался; шел ли по грибы, по ягоды – и тут полные короба груздей коренастых, красноголовиков круглошляпых, малины ароматной, брусники кисленькой носил. А как вертался муж с промысла, так дома его ждал уют, да покой, да жена ласковая. Говорили люди в селении, будто охотник с хозяином леса знается, а потому и каждая тропа, каждое дерево в тайге ему знакомо. Пока же охотник по лесам да болотам бродил, в избе работа так и кипела, так и вертелась: поднималась с солнышком жена охотникова и принималась печь докрасна топить, полы мести да щеткой из конского волоса скрести. Как протопится печь да заблестит пол, так примется она тесто месить да опосля пирожки пузатые лепить, а как станут румяниться пирожки, так и щи в чугунке сварит. Дочурку причешет, вплетет в волосы русые яркие ленты да отправит в полюшко играть да за братцем младшим доглядывать, а сама у окошка сядет да примется кудель ли чесать, полотенца ли расшивать, ковры ли ткать, времечко за работой коротать. Так и пройдет время до вечера, а как склонится солнышко низко над лесом, так воротится домой муж и закипит в избе снова работа: накормить, напоить, шкурки добытые прибрать, ягоды принесенные перебрать да по туескам пересыпать, окромя того за детьми глаза да глазки! А как появлялись на небе первые звезды, так садился отец у печи, устраивал детей на коленях и сказывал им такую быль: далеко за лесами да горными хребтами жил в таволжаном краю Хозяин леса. Днем обращался он старцем белобородым да обходил свои владения; зверя раненого приметит – исцелит, птенца, из гнезда выпавшего, отыщет – возвратит к родителям, на месте срубленного дерева велит молодой поросли подниматься. Ночью же дремал Хозяин леса в хрустальной колыбели да слушал, как поют ему бродницы колыбельные песни. Как-то раз забрел в таволжаный край молодой охотник да повстречал старца с кривою клюкой. Три дня сряду плутал охотник по лесу, а живую душу повстречав, и не подумал, что перед ним сам Хозяин леса стоит – просил из чащобы непроглядной вывести да домой помочь вертаться. Старец же с клюкой ответ держал такой: коли юнец ему поможет по лесному хозяйству управиться, так возвратит его старец домой да и подарком наградит. Бродил охотник со стариком весь день без устали, помогал зверей лечить; деревья, бурей поваленные, поднимал; проверял, не ушли ли в трясину гати; и до того понравилось охотнику в лесном царстве, что пожелал он остаться там навеки. Но старец сказал юноше, что время его не пришло ещё, что не прожита жизнь и что сочтутся они с охотником, как минует двадцать лет и два года, ибо все в природе своим чередом идет и ни человеку, ни птице, ни зверю, ни даже Хозяину лесному не дано сей порядок нарушить. Опосля того проводил Хозяин леса юношу к деревушке его родной да сказал волшебное слово, с которым и в глуши не заплутаешь и в трясину не забредешь, с тех пор не было охотника удачливее и ловчее, чем юнец, старца с кривою клюкой повстречавший. На том и кончалась быль охотничья, а ребятишки уж тем временем у отца на коленях сладкие сны глядели. Так и жили, за делами да хлопотами ни горя не знали, ни раздора. Детишки росли; вот дочурке уж четырнадцать лет минуло, а сыночку одиннадцатый год шел. Стояла на дворе зима лютая, тогда-то и пришла беда в дом славного охотника. Порешил охотник отправиться с утра по волчьему следу, да только тревожно было жене его, чувствовало сердце, что недоброе грядет. Уж она и просила, и упрашивала, и говорила, и уговаривала, но не послушал охотник. Надел лыжи широкие, закинул короб за спину и отправился в лес. На вечер пурга поднялась такая, что нос из дому высунуть боязно было. Ждала охотникова жена, выглядывала в окошко сквозь снежную круговерть, но не вертался всё муж её домой. Прошел день, прошло два, улеглась метель, а охотника все не было. Плакала добрая жена да на утро третьего дня побежала за помощью к соседушкам. Собрались охотники в лес товарища своего искать, бродили с собаками до самого темного вечера, кликали-кликали, взрывали широкими лыжами снеговые горы, но так и не сыскали ни следа, ни весточки – ни с чем воротились. Так и пропал охотник, сгинул в снежную бурю. Погрустнела с той поры охотничья вдовушка да воцарилась в её доме печаль. Не пела безутешная женщина больше за работой звонких песен, не шутила с кумушками; сошла с лица её улыбка ясная, не показывались за бескровными губами белые зубы-жемчужины. Говорили старухи в деревне, что не переживет вдовица горя, да только где же ей горевать, когда в доме детки подрастают! Так и стали они жить втроем. Пока вдова охотникова дом стерегла да за хозяйством доглядывала, дочурка её в лес по грибы да ягоды ходила, а сынок к рыбному делу сызмальства охоту приобрел да и сидел на бережку с тонкой удочкой. Прошел год, прошел другой, и пошла жизнь в избушке охотника вновь своим чередом, да только тут и приключилась другая беда. Как-то по весне пошли девки к проруби бельё полоскать. Весною лед обманчивый: глядишь – хорошо лежит, а ступишь – так и треснет, а в ту пору на реке уж наслуд показался. Пошли девки к проруби, а сынок охотника, что за водой ходил, и говорит им, чтобы не ступали на лед – больно уж тонок он стал, того и гляди проломится под ногами. Постояли девки, поглядели, как бегут по земле талые ручейки, да и поворотили назад. Только одна бойкая девчонка не послушала советов рыбачка да подруженек своих, ступила на лед и пошла к проруби. Увидал то рыбак и остался на берегу за девчонкой доглядывать. Вот устроилась она на краю проруби и стала бельё в студеной водице полоскать. Полоскала-полоскала, напевала песню веселую, а стала домой собираться, поднялась с колен на ноги, тут лед тонкий и треснул – крикнуть не успела девка, как под воду ушла. Бросился за ней рыбачок в воду, насилу вытащил – в свинцовой воде подо льдом глаза да глазки, как не попасть бы в ледяную западню. Спасли девчонку несмышленую, выходили, на ноги поставили – да ей в ледяной реке, что с гуся вода, а сын охотников захворал, обезножил. Три ночи сряду жаром мучился, а там и бредить стал – отца все вспоминал да говорил, что зовет его родитель в далекие леса, в таволжаный край. Позвала тогда мать к сыну своему травницу-лекарку. Билась над парнишкой знахарка долго, все средства свои испробовала: и брусникой, и липовым цветом, и малиновым отваром, и настойкой медовой лечила его, и крапивой болезнь из груди изгоняла, и в бане парила пихтовыми да березовыми вениками. Мало-помалу стал парнишка подниматься на ноги. Слаб он был, да куда болезни тягаться с охотниковым сыном, когда его и холод, и жар, и работа тяжелая закалили, как железо в кузнечной печи. Было на дворе уж лето, как оправился сын охотников от болезни, да только хворь все не хотела просто так уходить, а засела глубоко в груди молодой. Говорила травница, что отсель матушке с сестрицею надо бы поберечь рыбачка, да не давать ему работы тяжелой, глядеть, чтобы не застудился, да не бывал часто на холодном, сыром ветру. Как оправился сынок от болезни, вновь пошла чередом жизнь охотниковой вдовы. Полетели денечки солнечные, ясные, близился Иван Купала. Уговорили дети матушку отпустить их на гуляние к реке, через костры прыгать, танок водить, венки по воде пускать да огнецвет в лесу искать. Вечер на Купалу выдался прохладный, росный, ночью над лесом да полем стояла холодная морось. Вернулись домой братец с сестрицею продрогшие, прозябшие. Осерчала вдовица, бранила дочку, что не берегла она братца своего, как травница велела. Одеялами пуховыми детей закутавши, натопила печь, заварила зверобой и тысячелистник, поставила на стол мед липовый. Но сколько ни молилась заботливая мать, сколько ни поила дитяток целебными отварами, заметила вскорости, что сыночка её дурной кашель по ночам мучает. Как вырывался из груди парнишкиной сухой хрип, так сжималось и кровью обливалось сердце материнское. Сестрица молодого рыбачка к той поре выросла в красивую девушку, невестой по селению ходила, да только не хотелось ей оставлять мать с братцем и в чужую семью уходить, а потому начали шептать злые языки, что так и усохнет ягодка, не успев соку набрать. Как узнала девушка материнскую печаль, так стала с солнышком в лес убегать, бродила по болотам да низинам, собирала для братца милого целебные травы да кислую морошку. Сделалась девушка грустной да все больше молчаливой, а про себя все причитала, что, мол, одной её вина – за братцем не доглядела. Шла неделя-другая, и вот вновь позвала вдовица охотникова к себе в избу травницу-лекарку. Пришла старуха, ворчала долго, развешивала по стенам полынные да иван-чаевые веники, велела баню топить, чтобы хворь жаром выгонять да только на этот раз не помогли знахаркины снадобья. Хирел на глазах сынок вдовушкин, сколько б ни старалась травница, сколько б не молилась матушка, сколько б не бродила по лесам милая сестрица. Тогда подозвала знахарка семью рыбачка и такое молвила слово: «Хворь в теле евоном сильная, тут никаким средством моим не поможешь. Перепробовала я, матушки, все свои снадобья: и маслицем кедровым его лечила, и отваром хвойным, и смолою еловой гнала болезнь, и вениками пихтовыми да березовыми, не помог ни золотой корень, ни трава вороний глаз». Плакали женщин, молили лекарку, чтоб она ещё какой отвар испробовала, чтобы слова колдовские сказала али обряд ведьмовской провела. Качала головой травница и хмурилась, а после и говорит: «Есть, девоньки, средство одно. Растет в нашем северном краю травка добрая – таволгой зовется. Она – от сорока болезней лекарь. Да только не видала я таволги окрест селения годков с десяток. Говорят, что разобиделась таволга на род наш да и ушла далеко в леса, и сыщешь её теперича лишь в таволжаном краю, где хозяин леса живет. А кто в таволжаный край попадет – того хозяин лесной заберет». Погоревали женщины, слезы пролили, а делать нечего – сказала травница-лекарка, что седьмица-другая, и помрет юнец. Сидела мать подле кровати его да шептала пламенные мольбы, чтобы пощадил хозяин лесной сыночка её, не забирал его душу в таволжаный край. А сестрица рыбачка молодого все места себе не находила, будто глодала ум её тяжелая дума. «Я, матушка, в лес пойду, брусничных ягод нарву», - так говорила девушка, кузовок собираючи. Положила она хлеба в кузовок на три дня да и отправилась в лес. Как дошла до болота, где брусника на кочках растет, так поворотила в другую сторону и побрела крутояром. Обманула девка матушку, да только братца уж больно она любила и обещалась самой себе сыскать для него таволгу, а коли хозяина лесного повстречает, так бить челом в землю да просить, чтоб не забирал братца милого в таволжаный край петь таволжаную песню. Знакома ей в лесу была каждая тропа, но не знала девушка, где сыскать окрест селенья траву целебную. Шла она по лесу да напевала: «Там, за лесом, темным бором, зеленью болот, скалы-нос, глаза-озёра, горный дух живет. Крутояром сквозь бурьяны он себе бредёт, посох, посох таволжаный он в руках несёт». Обрядился в ту пору позолотой лес – как сыскать тут теперича таволгу! Каждую веточку, каждую травинку с былинкой оглядывала вдовья дочка. Вдруг покажется ей, будто бы отыскалась и таволжаная веточка, подбежит к ней, глядит – а то шиповник али бузина. Бродила так девчонка до самого вечера, песню таволжаную звонким голосом выводила. За работою своей не заметила она, как потеряла знакомые тропы лесные да оказалась в непроглядной чаще. Вечер догорел уж, и опустилась на лес ночь сизокрылая; темно стало в старом ельнике, боязно. Вдруг слышит охотникова дочь, будто ломится кто-то через бурелом, а тут глядь – из дупла на старой елочке смотрят на неё желтые очи пламенные. Испугалась девчонка да и бросилась куда глаза глядят. Бежала-бежала она по непроглядному лесу, хватали её за подол руки когтистые ведьмины, расплетали толстую косу да путали волосы, слышался над головою смех зловещего филина – вестника лесного хозяина. Вот заквакала уж под ногами трясина болотная, испугалась девушка да и поворотила в другую сторону. Как отыскала кочку сухую на болоте, так повалилась наземь да залилась горькими слезами: кузовок её ведьмы лесные да болотницы выкрали, тропиночки знакомые далеко позади осталися. Лежала дочка охотникова в глухом лесу, где ни птица не запоет, ни зверь не пробежит. Плакала-плакала девушка, кликала матушку да так и уснула на сыром мху. Поднялось уж над лесом солнце ясное, пробудилась ото сна дочь охотникова да и подивилась: слышалось ей, будто плывет над болотом в тумане утреннем дивная песня. И выводят её все голоса девические чистые да звонкие. Поднялась она с сырой своей постели и вдруг видит: сидит на камне замшелом старец в лохмотьях, глядит на неё глазами улыбчивыми, положил руки морщинистые на клюку кривую, а на руки голову опустил. Как увидела старца девушка, так бросилась ему в ноги кланяться. «Я тебя, - говорит, - батюшка, сразу признала. Тебя у нас в селении хозяином леса кличут. Говорят добрые люди, будто днем ясным ты с посохом таволжаным тайгу обходишь, птиц и зверей лечишь, деревцам молодым расти велишь, а ночкой темною почуешь в хрустальной колыбели, а духи лесные – бродницы да болотницы – тебе песню таволжаную напевают. Не гневись, батюшка, что без спросу-приглашения я к тебе в таволжаный край пришла, не вели ведьме болотной в трясину меня вести, а выслушай перво-наперво, с чем пожаловала я». Слушал дочь охотникову Хозяин лесной да кивал седой головой, а как упала она в ноги ему, так поднял девчонку с земли жилистой рукою да повелел ей сесть подле него на замшелый камень да вести свой сказ. «Пришла я к тебе, батюшка, из селения, что средь тайги затерялось, - так повела свой рассказ девушка. – Отец мой охотником был, да забрал ты его зимою лютою в таволжаный край. С тех пор стали мы с матушкой да братцем втроем жить-поживать. Был на дворе месяц протальник, тогда-то с братцем моим беда приключилась. Пошел он на речку за студёной водицей, а там девки бельё полоскали, да тут одна девка под лёд и провалилася. Прыгнул братец за ней в воду, вытащил на берег, да только застудился и слег. Выходила-вылечила его тогда травница-лекарка, да только не хотела хворь оставлять его, а тут и ещё одна беда приключилась. Побежали мы с братцем на Иванову ночь в лес через костры прыгать да венки в речку бросать. Выдалась та ночка холодною, а вечер да утреце росными. Продрогли мы, прозябли да и вернулись домой, а там матушка нас отварами целебными поила, медком потчевала, одеялами пуховыми укутывала, да только поселился с той поры в груди братца моего дурной кашель. Сушит братца болезнь, губит. Сказала нам с матушкой старушка-травница, что нет средства от этой хвори, а поможет братцу моему одна только таволга. Не гневись на меня, батюшка, что без спросу-приглашения пришла, а помоги только для братца милого таволгу сыскать, ведь нет ничьей другой вины в том, что его хворь точит, а только одна я тут виноватая! А коли поможешь мне, батюшка, так проси у меня чего пожелаешь!» Думал долго Хозяин леса над тем, что ему девчонка сказала, а потом такой держал ответ: «Все в природе своим чередом идет: и солнышко ясное с месяцем сребряным чередом друг за другом на небо подымаются, и весна красная за зимою морозною чередом в свои права вступает. Так точно и решает природа, которому человеку жить-поживать, а которому и честь пора знать. Но больно по нраву пришелся мне, дочка, твой сказ, а потому помогу я тебе в твоей беде. Видишь, посох в руках я держу? Этот посох из старой таволжаной веточки. Ты, дочка, возьми да нарви с него коры таволжаной, как придешь в родное селение, на той коре настаивай воду из лесного ручейка, опосля же отваром братца пои. Но только знай, дочка, чтобы черед, природой-матушкой установленный, не нарушить, как только подымется на ноги твой братец милый, ты ступай в лес. Отыщу я тебя да заберу в свой таволжаный край, за доброту свою станешь ты берегинею, по ночам будешь мне песнь колыбельную петь, а по дням будешь людей от злых духов нечистых оберегать. А чтобы не потерять целебное снадобье, ты возьми назад свой кузовок, что мне болотницы из трясины достали, да помни: никому об нашем уговоре не поведай, а коли расскажешь, то потеряет снадобье целебную свою силу». Обрадовалась девушка и, хоть и не хотелось ей от братца с матушкой в таволжаный край уходить, кланялась старцу в ноги да целовала руки его кряжистые. Взяла она кузовок да и надрала с посоха волшебного таволжаной коры, а ту кору сложила в кузовок. Кланялась девушка Хозяину лесному и говорила такие слова: «Спасибо тебе, батюшка, во век твоей услуги не забуду! Справедлив ты да мудр. А только скажи, как добраться мне теперь до селения, ведь потеряла я все тропинки да дорожки знакомые, пока кружила по болоту». Протянул тогда Хозяин лесной девчонке таволжаную веточку и говорил так: «Давеча покуражился над тобою болотник да и закружил, заводил меж трясинами да топями. Ты возьми эту веточку, держи у сердца её, так и выйдешь из лесу прямехонько к своему селению». Взяла девушка таволжаную веточку, кланялась трижды Хозяину лесному да отправилась в путь дальний. Шла она прямиком через чащу непроглядную, да только расступались перед ней буреломы, выпрямлялись тропинки каменистые. Как дошла до болот, так перед нею гать выстлалась. Скоро ли, не скоро ли, а дошла девушка до родного селения, тут и бросилась со всех ног в родной дом. Сделала девушка всё, как велел ей Хозяин лесной: из лесного ручейка набрала водицы студеной, согрела её в большом чугунке да и запарила таволжаную кору. Плакала матушка, просила поведать, где была дочурка, что с ней приключилось, как достала она таволжаную кору, но ни слова не сказала ей девушка, ибо сделалась по приходе из лесу точно немая. Побежали деньки да денечки. Просыпалась поутру дочка охотникова, помогала матери скот кормить, по дому хозяйничать, в лес убегала за болотными ягодами, резвилась с подруженьками. Как вечер наставал, так садилась к окошку, ставила на стол лучинку да принималась за работу: то рубашку станет шить для братца милого, то обутку примется мастерить из лыка крепкого, то пряжу прядет, а то и платья красными нитями расшивает. Да только ни словом не обмолвилась девушка, как ни просили, как ни упрашивали её подруженьки, как ни молила, ни умаливала матушка родная. Звала вдовица охотникова травницу-лекарку от недуга дочурку исцелить. Посмотрела лекарка на девушку да и сказала, что коли недуг супротив воли человека терзает, то тут и снадобье целебное помочь может, а коли сам человек своему недугу рад, то не поможет тут ни одно средство. Так и стали жить-поживать. Не боле как месяц прошел с той поры, как побывала в гостях у Лесного хозяина дочь охотникова, и вот стал братец её на ноги, да хворь вся из него вышла, как и не бывало её вовсе. Не могла нарадоваться вдовушка на сыночка своего, обнимала-целовала, дочурку хвалила, что не побоялась та в лес за таволгой пойти. А дочка охотникова грустною сделалась. Уж не бегала она во поле с подружками резвиться, не водила хороводов да и работу по вечерам не брала, а только в лес все тоскливо смотрела. Наступило холодное утреце осеннее. Не успело солнце подняться над лесом, как дочка охотникова, ни словом не обмолвившись, братца с матушкой на прощание не обнявши, взяла кузовок свой, где корочка хлебная на дорожку лежала, отыскала веточку путеводную, что в дупле совином на опушке припрятала, да отправилась тропинкою по еловому косогору к Хозяину леса. Долго ли, коротко ли шла она, да только слышна стала отовсюду песня звонкая, точно колокольчики хрустальные звенели. Печален, грустен был напев, но узнала в нем дочь охотникова таволжаную песню. Вышла девушка на опушку, а там глядит – идет ей навстречу старец седовласый в лохмотьях лишайниковых да лапотках лыковых, на посох волшебный опирается да ртом беззубым улыбается. «Поднялся братец мой на ноги, отступилась хворь. Теперича, батюшка, как уговаривались, пришла я к тебе песню таволжаную в таволжаном краю петь», - так говорила дочка охотникова, старцу в ноги кланяясь. Взял тогда старец девчонку за руку и повел через лес своей тропинкою. Вот видит девушка, перед нею ручеек серебряный лентой вьется, а как падает он с горы, так в расселине и озерцо лежит. Дал дочке охотниковой Хозяин леса свой посох и повелел идти в то озерцо, песню таволжаную напеваючи. Ступила девушка в водицу студеную, пела звонким голосом таволжаную песню, а как перешла озерцо прозрачное, так и сделалась лесною берегинею. Так рассказывали девкам молодым старухи да настрого наказывали, не драть в лесу таволжаных прутиков, ибо приведут они прямиком к Хозяину лесному, коли волшебного слова не знаешь. С тех же пор, говорят люди, и пошло поверье, что коли помер кто, так надобно в руку ему дать таволжаный цвет, чтобы забрал душу Хозяин лесной да и поселил в своем благодатном таволжаном краю, да и слушала бы там душа звонкую таволжаную песню, что бродницы, да болотницы, да берегини ночами поют.