Металлическая фея

      Слава, мило спящий в номере гостиницы после концерта, был разбужен самым наглым образом — сильнейшим порывом ветра. Гитарист спросонья стал озираться по сторонам. По его лицу проехалось что-то мягкое, тёплое. "И такое, м-м, розовенькое. Поди Лёха шутит, кидается тут бабскими подушками." Молчанов окончательно разлепил глаза. Ох, лучше бы он этого не делал! Над его головой, отчаянно болтая ногами, парил Валерий Александрович и размахивал шелковистыми волосами.       — Кажется, я начинаю привыкать к этому, — голос вокалиста показался Вячеславу подозрительно тонким, — только ещё по привычке не могу переключиться с ног на крылья — всё же подо мной чаще асфальт, чем молодые симпатичные гитаристы, — Валера смущённо хихикнул. А вот молодой и симпатичный, похоже, истерически. Оставив его почти наедине со своими мыслями, которые никак не хотели складываться в полноценную адекватную картину, розовокрылый Кипелов плавно подлетел к мирно спящему в другой комнате Алексею.       — Лёшенька, просыпайся! — пропел Кипелов над ухом басиста.       — А-а-а-а-бля! — заорал Харёк, увидев прямо перед своим носом улыбающуюся физиономию. — Ты чего творишь, отец-основатель? Поспать дай! — относительно невозмутимый басист ещё раз мельком глянул на крылатого и отвернулся к стене.       — Родные мои, что же вы такие злые-то сегодня? Какой ещё отец, Лёшенька? Я ранимая фея, не надо со мной так! — сладким голосом пропел нежный металлист. — Не будешь так больше, солнце моё?       В ответ басист лишь равнодушно захрапел, повёл плечом и замолк. Валерий вздохнул, покачал головой, глядя на перекошенное лицо Молчанова, и вспорхнул с насиженного места рядом с Харьковым, направляясь к Манякину, который также отдыхал. Правда, чуть более активным способом: пил чай и что-то читал. Ветер от взмаха крыльев всколыхнул страницы книги, и барабанщику пришлось отложить её. Посмотрев вперёд, тот вылупил глаза, но среагировал потише остальных и, кажется, как-то обречённо сказал:       — Это новый сценический образ? Хорошо хоть, что не русский народный костюм. А так хоть может некоторых девчонок-поклонниц порадуешь...       — Никого кроме вас четверых я радовать не собираюсь! — Валера обиженно надул губы и скрестил руки на груди. — А ты посмотри, посмотри. Нравится, Сашенька?       Маня от души хлопнул по крыльям:       — А хорошо приклеил, Саныч, держатся!       — Осторожнее, они очень нежные и чувствительные! — оскорблённо прошептал феечка Кип, прижимая к себе своё розовое сокровище.       Сзади послышались оклики "Валерий Александрович, Валерий Александрович, всё хорошо?", но обиженный Кипелов, кажется, настолько сосредоточился на перебирании взлохмаченных пёрышек, что не обращал внимания на посторонние звуки. Кажется, он очнулся только тогда, когда чья-то тяжёлая рука опустилась на его плечо, и подошедший Голованов в упор спросил:       — Вы меня, конечно, извините, Валерий Александрович, но как можно было не слышать, что я вас зову?       — Так ты это мне кричал, Андрюша? — Кипелов невинно улыбнулся. — Так я ведь не какой-то там Валерий Александрович, которого ты звал. Я — розовая феечка, и отзываюсь только на "кип-кип-кип"!       Андрей с перекошенным лицом отпрянул от "феечки" и поспешил приводить в чувства Вячеслава, который в обнимку с тремя "бабскими подушками" тихо смотрел на происходящее под боком крепко спящего Алексея.       Увидев, что от него все шарахнулись, Валера боком стал тихонько приближаться к Саше.       — Ну хоть ты-то, Манечка, не бросишь меня, бедную фею? Не оставишь одного, с этими? — розовый махнул крылом в сторону офигевшей кучки из "Лёшеньки, Андрюши и молодого и симпатичного".       — Да куда же я денусь? — вздохнул Маня, насильно усаживая старого друга в кресло перед телевизором.       — А Оззи, Сашенька, Оззи есть? — радостный Кипелов глянул на барабанщика.       — Обойдёшься, Кип-Кип, — усмехнулся Манякин.       В нежного и ранимого прилетел метко запущенный пульт от ящика и коробочка апельсинового сока.