***
Эмма Свон была врачом от бога. Киллиан уже давно понял это. И сейчас, когда она проводила первую самостоятельную трансплантацию сердца, а он впервые за долгое время выступал в качестве первого ассистента, ему довелось вновь убедиться в этом. Она была превосходным хирургом, удивительным специалистом, и он был восхищен ею. Ее стойкостью, упорством, желанием помогать людям. Она боролась за место под солнцем в медицинском мире не потому, что хотела получать почести и награды. Нет. Она делала это, потому что таково было ее призвание. Он знал это наверняка, он и сам был таким. Только вот на долгие годы потерял себя и забыл о своих убеждениях, ослепленный жаждой мести проклятой судьбе, отнявшей у него дорогих его сердцу людей. Эмма вернула ему то чувство, которое полыхало в нем ярким огнем, когда он впервые встал за операционный стол. Она помогла ему оставить все позади и понять: они лечат людей не для того, чтобы вознестись над судьбой и доказать себе, что они всемогущи. Они лечат людей потому, что по-другому просто не умеют, да и не хотят жить. Быть врачом – это истинное призвание, и оно не дается просто так. Теперь он это понимал. Киллиан следил за каждым ее точным, уверенным движением и был спокоен, как никогда прежде. Давно он не ощущал себя так в операционной. Обычно такое спокойствие рождалось в нем только в те моменты, когда он оперировал сам. Но стоило кому-то взять в руки инструменты и подойти к операционному столу, он сразу становился нервным и беспокойным. Потому что не доверял никому. А ей доверяет. – Последний штрих, – прошептала она, накладывая очередной шов. – Отлично, – также тихо произнес он. – Будьте готовы отключать от аппарата искусственного кровообращения, – обратился он к операционной медсестре. Через несколько минут легкий шум, исходивший от аппарата, прекратился, и в операционной воцарилась гнетущая тишина. Так бывало всегда, когда знали: следующие минуты покажут, смогли ли хирурги добиться успеха и спасти человеческую жизнь. Все обратились к таймеру, расположенному на стене, и каждая секунда длилась вечность. – Получилось… – проговорила Эмма, когда через несколько секунд новое сердце Лиама неуверенно дрогнуло, а затем начало биться в обычном ритме, словно ничего и не случилось. – Конечно, получилось, – с улыбкой произнес Киллиан. Он видел, как расслабилась Эмма. Она коротко выдохнула в маску и подняла на него взгляд. В нем светились благодарность, радость, и, кажется, что-то еще… Ему хотелось сказать ей, как он гордится ею, но на них было обращено множество глаз, и он решил приберечь это до того момента, когда они останутся наедине. – Мы можем завершать, доктор Свон, как Вы считаете? – вместо этого спросил он. – Да, доктор Джонс, – отозвалась она. – Можем завершать. – Вайолет, – обратилась она к медсестре, – подайте мне пожалуйста… Эмма не успела закончить, как аппарат искусственной вентиляции легких протяжно запищал, а на экране, на котором можно было отследить электрокардиограмму, загорелась красная лампочка. – Фибрилляция желудочков! Черт побери! – процедил Киллиан. – Дефибриллятор, срочно! – быстро произнесла Эмма и через несколько мгновений уже держала в руках прибор. – Разряд! – громко скомандовала она, установив электроды по обе стороны от сердца. – Ничего! – отозвался Киллиан. – Разряд! – Ничего! Еще! – почти прокричал он, чувствуя, как у него самого до боли сжимается сердце в груди. Он не может потерять Лиама! Нет, снова не может! – Разряд! – снова скомандовала Эмма, и в следующее мгновение хаотичный ритм на экране сменился правильным, синусовым. Вздох облегчения вырывался из груди Киллиана, и он посмотрел на Эмму. Она стояла с дефибриллятором в руках и, кажется, пыталась прийти в себя. – Отличная работа, Эмма, – проговорил он, а она благодарно взглянула на него. – Продолжаем? – Да, – отозвалась она, а затем наклонилась к Лиаму, и Киллиан услышал, как она тихо прошептала ему на ухо: – Нет, малыш, мы не можем тебя потерять. Ты должен бороться! Затем она выпрямилась и спокойным, ровным голосом произнесла: – Вайолет, подайте мне, пожалуйста, кетгут*. Кажется, в этом бою они одержали победу.***
– Тебе нужно отдохнуть, – прошептал он, прижимая ее к себе. Тепло ее тела дурманило, и он совершенно не хотел ее отпускать. Операция закончилась на рассвете, и до начала рабочего дня оставалось пара часов. В этот час в ординаторской они были совершенно одни, и никто не мог их побеспокоить. Но Киллиана волновал тот факт, что Эмма фактически не спала после предыдущего дежурства, а теперь и эту ночь простояла у операционного стола, поэтому он твердо решил, что сначала она должна отдохнуть, а потом они смогут поговорить. – Я не устала, – отозвалась она, с улыбкой глядя на него. Он сжимал ее в своих объятиях, а она не делала ни одной попытки отстраниться. Она прижималась лишь сильнее к нему. Это наполняло его сердце такой радостью, что он вряд ли смог бы подобрать верные слова, чтобы описать то, что чувствовал в этот момент. – Устала, – тихо произнес он. – И поэтому отправишься сейчас домой. Я хочу, чтобы ты отдохнула. – Но у меня много работы! – запротестовала она. – Я ее беру на себя, – прервал ее Киллиан. – Никаких возражений. – Но... – Эмма, – мягко сказал он. – Ты только что проделала блестящую работу, ты заслужила. Тем более, мы с тобой – команда. Я жду тебя обратно не раньше обеда, договорились? Она пристально посмотрела на него, потом будто хотела возразить, но, видимо, передумала, поскольку в следующее мгновение неохотно произнесла: – Хорошо, я отправлюсь домой, но буду тут ровно в три. – Хорошо-хорошо, – со смехом отозвался он, а затем нежно коснулся ее щеки. – Я буду ждать, – уже серьезно продолжил он. Несколько секунд она медлила, а потом, встав на носочки, прильнула губами к его губам. Нежный, легкий поцелуй пробудил в Киллиане вихрь эмоций, и он уже подумал о том, что совсем не хочет отпускать Эмму. Что хочет, чтобы она осталась. Но через мгновение она уже отстранилась и проговорила: – Ты же дашь мне знать, если… – Если что-то случится с Лиамом? – прервал он ее. – Нет, потому что все будет хорошо. – Все будет хорошо… – повторила она, будто пытаясь убедить себя в этом, а затем направилась к выходу. – Телефон будет лежать рядом, так что если… – Доктор Свон! – с нажимом произнес он. – Уже ухожу, – с улыбкой сказала она. – До встречи, Киллиан. – До встречи... Эмма, – так же с улыбкой отозвался он, после чего она вышла из ординаторской. Киллиан взглянул на часы. Что может быть лучше, чем обход ранним утром? Все, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей о той, что только что скрылась за дверью. Он улыбнулся себе и почувствовал, как давно забытое счастье, на которое он уже и не смел надеяться, наполняет его сердце. Все это – дело рук Эммы Свон. И Киллиан точно знал, что никогда бы не захотел изменить то, что чувствует. – Джонс, – с усмешкой проговорил он, – возьми себя в руки. У тебя много дел. Он в последний раз окинул взглядом ординаторскую, а затем вышел в коридор. Рабочий день определенно начался хорошо.***
Он падал в бездну. Глубокую, беспросветную бездну. Он пытался цепляться что есть сил, но неведомая сила тянула его за собой, погружая в пучину отчаяния и мучительной боли. Ему хотелось крикнуть, но огромный ком, вдруг появившийся в груди, мешал ему не только говорить, но и дышать. Стальные прутья, сотканные из горечи и приближающейся беды, стянули грудную клетку, так что ему оставалось только жадно глотать воздух. Опора. Ему срочно нужна опора, потому как он рисковал упасть. Лица всех собравшихся были обращены на него, но он не мог пошевелиться. Словно парализованный, он следил, как дежурный медбрат подкатывает стойку с дефибриллятором. Через мгновение он обратился к Киллиану, но тот продолжал молчать. -- Доктор Джонс? Доктор Джонс? – позвал он громко, заставив Киллиана выйти из оцепенения. -- Разряд… -- с трудом выговорил он. – Разряд! – повторил он уже более уверенно и подошел к кровати, на которой лежал Лиам. Глаза мальчика были закрыты, а кожа успела побледнеть. Через мгновение все его тело сотрясла волна, исходившая от дефибриллятора, но экран с электрокардиограммой упорно продолжал показывать изолинию. – Еще! – вскричал Киллиан. Все повторилось снова, но ничего не поменялось. Глаза Лиама все так же были закрыты, а кожа казалась будто прозрачной. – Еще! – взревел Киллиан, сжимая руки в кулаки до боли в костяшках. – Еще! – Доктор Джонс… – начал медбрат, но, встретившись со взглядом Киллиана, молча увеличил мощность на аппарате. Разряд, и снова ничего. Приборы продолжали пищать. Вокруг сновали люди, и постепенно комната наполнилась шумом. Но для Киллиана наступила тишина. Зловещая, напряженная. Так было всегда, когда он оставался один на один со смертью. Через мгновение он уже делал непрямой массаж сердца, полагаясь на этот старинный вариант. Краем глаз он видел, как все следили за каждым его действием, и к этому моменту вся дежурная бригада остановила реанимационные мероприятия. Киллиан в отчаянии взглянул на часы, висевшие в палате. Прошло пятнадцать минут. Еще не все потеряно, нужно продолжать! – Доктор Джонс, – послышалось откуда-то издалека. – Доктор Джонс, уже двадцать пять минут… Плевать он хотел на это! Плевать он хотел, что думают другие. Он спасет Лиама. Он поможет ему. У этого мальчишки еще вся жизнь впереди, и он еще сможет позвать ту девчонку на свидание! Киллиан не мог понять, сколько времени прошло. Кажется, целая вечность, прежде чем он почувствовал, как боль разливается по рукам. Это отрезвило его, привело в чувство, и он наконец огляделся вокруг. Анестезиолог, две медсестры и дежурный медбрат стояли в палате и молча наблюдали за ним. В их взглядах читались страх и нечто похожее на жалость. Нет, черт побери, он никому не позволит себя жалеть! Рывком он убрал руки от бездыханного тела Лиама. Он снова его потерял. Он снова потерпел неудачу. Он снова проиграл. Не смог спасти того, кто должен был… обязан был жить. И Киллиан ненавидел каждую частичку себя. Искренне, люто, отчаянно ненавидел. – Время смерти… – начал он, чувствуя, как тот огромный ком в груди становится только больше, – одиннадцать часов и двадцать три минуты. Сердце в груди бешено колотилось, а ярость и ощущение полной беспомощности пульсировали болью в висках. Он с трудом заставил себя отвернуться от Лиама и, не оборачиваясь, вышел из палаты. Ноги несли его в неизвестном направлении. Киллиан не задумывался, не осознавал, совершенно не хотел ничего понимать. Потому что, как только он позволял мыслям проникнуть в сознание, сердце вновь до боли сжималось и, кажется, норовило остановиться. Он вышел из оцепенения, когда на выходе из больницы его догнал дежурный медбрат. Запыхавшийся Сидни поравнялся с Киллианом и, отдышавшись после бега, наконец проговорил: – Доктор Джонс… а медицинская карта? И надо вызвать родственников… мне заняться этим? Не оборачиваясь, Киллиан двинулся прочь. Он пытался не обращать внимания на то, как Сидни продолжал кричать ему вслед. Он пытался не обращать внимания на едкую, жгучую боль, проникавшую в сердце с каждым шагом. Он старался не думать о том отчаянии, которое тяжелым грузом давило на него, стремясь раздавить, уничтожить. Он не помнил, как долго бесцельно брел по улицам, не замечая ничего вокруг. Перед глазами постоянно стоял образ Лиама… того самого, которого он должен был спасти. Того самого, который больше не узнает жизни, любви, семьи… счастья. Как коротка человеческая жизнь, и как много страданий она может принести ребенку! Матери и отцу, потерявшим сына… Семье, ставшей неполной… Киллиан старался отогнать от себя воспоминания о том моменте, когда потерял брата. Справедливый, жизнерадостный, храбрый Лиам был примером для подражания для всех. Он был примером для своего младшего брата. И в одно мгновение все исчезло. В одно мгновение яростная, мучительная боль заполнила Киллиана, и ничто не могло его излечить. Ведь тогда он понял: больше они с Лиамом никогда не смогут поговорить. Больше не смогут посмеяться вместе над забавной шуткой. Больше не поднимут бокал друг за друга, как они делали всегда, когда одного из них ждал очередной успех. Больше не смогут строить планы и говорить о мечтах. Все оборвалось… и жизнь Киллиана надолго потеряла смысл. Возможно, навсегда? Сколько раз он терял дорогих его сердцу людей? Сколько раз его сердце разрывалось от горя и отчаяния? Но его брат, Лиам, был его семьей. Он был единственным, кого Киллиан помнил, знал и любил с детства. Самый близкий друг и самый важный для него человек. Потом была Мила… а теперь этот мальчик, который и жизни-то не узнал… Кого в этом винить? Кто в ответе за то, что судьба ребенка оборвалась сегодня? Киллиан винил себя и только себя. Эмма провела операцию великолепно, а его делом было просто следить за тем, чтобы состояние Лиама оставалось стабильным. Его делом было не дать Лиаму умереть! И он не справился. Он так долго никого не терял, так долго думал, что сможет обмануть жестокую судьбу, но был наказан за свою наивность. Горе продолжало пожирать сердце, дрожь крупными волнами охватывала тело, а в висках пульсировало так, что, казалось, голова вот-вот взорвется от напряжения. На город опустились сумерки, а Киллиан все так же продолжал идти, одетый в хирургический костюм, погруженный в свои мысли. Он остановился лишь один раз: забрел в маленький магазинчик на углу Бродвей и Дэвис-стрит. Схватив первую попавшуюся бутылку рома, он быстро расплатился на кассе и вновь вышел на улицу. Прохладный ветер дул с залива, и Киллиан осознал наконец, где хочет оказаться. Он направился к докам, на ходу открыв ром и шаг за шагом делая внушительные глотки. Ноги сами вели его. Сердце звало его туда, где всегда находило успокоение. Где всякая боль затихала, а раны имели свойство постепенно заживать. Дорога заняла у него, кажется, совсем немного времени, потому что вскоре он оказался на пирсе, уходящем далеко вперед. Его «Роджер» всегда стоял на своем месте, ожидая, пока его верный друг и капитан даст ему проветрить паруса. Чтобы взойти на борт яхты, Киллиану понадобилось немного времени. Все же ром уже сделал свое дело. Ему не стало легче, но сознание затуманилось, что немного уменьшило ту дикую пульсацию в висках, которая не прекращалась последние несколько часов. В порту зажглись первые фонари, освещая ровную, тихую водную гладь, и Киллиан уже знал, что собирается делать. Проветрить паруса своей «красавицы». Перед глазами все еще мелькали образы… Его брат… Мила… Лиам… Все они терзали его, заставляя чувствовать физическую боль, но был один образ, который вызывал совершенно другие чувства. Эмма… его Эмма… Но тьма, захватившая его душу, казалось, целиком, упорно не давала ему цепляться за свет. Она тянула его вниз, на самую глубину, не давала вздохнуть и все больше погружала во мрак. Через некоторое время он уже добрался до середины залива. В то время бутылка рома уже опустела, и Киллиан неровным шагом направился в каюту, чтобы попытаться отыскать запасы драгоценного напитка. На заливе становилось ветрено, и тихие, спокойные воды превратились в волны, с силой ударяющие о борт яхты. Судно качало, и в сгущающейся темноте появились все признаки надвигающегося шторма. Там, у берега это была небольшая буря, но в открытом заливе – грозило стать настоящей катастрофой. И стало… Киллиан что есть сил пытался удержаться на палубе, хватаясь за борт, попутно пытаясь рассчитать, каковы шансы на то, чтобы пережить этот шторм. Волны становились все больше, а небо будто напополам разрезала первая яркая молния. Через несколько мгновений где-то вдали послышался гром, и крупные капли забарабанили по темному дереву, из которого было сконструировано судно. Постепенно дождь усиливался. Вспышки молнии одна за одной освещали небо, которое заволокли тучи, и в каждой Киллиану виделись те, кто ушел из его жизни. Есть ли смысл спасаться от шторма, если твоя жизнь и есть самая настоящая буря, сотканная из потерь и горьких поражений? Яхту в очередной раз качнуло, и он чуть не перелетел за борт, лишь чудом оставшись твердо стоять на ногах. Именно в этот момент он понял, что смысл есть. Потому что в этом мире есть Эмма, и больше всего на свете он хочет быть с ней рядом. Киллиан выпрямился под натиском ветра, твердо решив, что готов сразиться с бурей. Он сделал несколько шагов по направлению к штурвалу, но прежде, чем успел схватиться за него, почувствовал, как на тело обрушивается огромная волна. В одном мгновение его оторвало от палубы и выбросило в холодные, бушующие воды залива. Легкие сковала ледяная масса, и он попытался вынырнуть, но чувствовал такую тяжесть в груди, что не мог сделать ни одного движения. «Только не закрывать глаза! Только не закрывать глаза!» – повторял он себе. Но тело, будто парализованное неведомыми силами, оставалось неподвижным, и ему оставалось только тонуть… Вся его жизнь промелькнула перед глазами за несколько мгновений, задержавшись на самом ярком, самом светлом, что было в ней и заполняло его сердце. Эмма… «Эмма…» – пронеслось в голове, когда он все глубже погружался во мрак. И он закрыл глаза.