Спасая жизни

Утро понедельника никогда не бывает добрым. Особенно для врача. И не просто врача, а кардиохирурга, работающего в Королевском Морском Госпитале города Сан-Франциско, который недавно был признан лучшей больницей не только в Сан-Франциско, но и во всем штате. Для Киллиана это утро началось отвратительно, ведь после многочасовой ночной операции, вместо того чтобы отправиться в ежедневный обход, приструнить парочку ординаторов, получая удовольствие от собственной безжалостности по отношению к этим никчемным бездарям, а затем выпить долгожданную чашку кофе перед очередной операцией, он был вынужден явиться в зал заседаний по приказу заведующего хирургическим отделением. И теперь, меряя комнату широкими шагами, он нервно посматривал на часы, собираясь прождать опаздывавшего шефа еще ровно минуту. Ровно одну минуту. Киллиан ненавидел менять планы и не собирался идти на поводу ни у кого, даже у единственного человека, которого считал своим другом. Доктор Роджер Нолан был не только его начальником, но и наставником, первым учителем, а во многих отношениях заменил ему отца, которого у Киллиана никогда не было. Все эти годы, что они работали бок о бок, он единственный раз за разом умудрялся найти подход к Киллиану, пытаясь обуздать его независимую, жесткую натуру. Каким-то магическим образом он находил нужные слова и направлял его энергию в плодотворное русло, что не давало ему окончательно раствориться в своей ненависти. Ненависти к жизни. — Доброе утро, доктор Джонс! — напряженно улыбаясь и проходя в зал совещаний, сказал Роджер. — Не совсем уверен, что его можно назвать добрым, — без тени улыбки процедил Киллиан. — Ваше срочное дело не могло подождать? — недовольно полюбопытствовал он. — У меня сегодня много дел: обходы, операции, спасение жизней между делом — все это требует от меня стопроцентной концентрации, а я не могу ее достичь, если мои планы с самого утра рушат таким бесчеловечным образом, — язвительно заключил он. Роджер внимательно посмотрел на него тем взглядом, который появлялся у него всегда, когда он был чем-то разочарован. Или кем-то. — Об этом я и хотел поговорить с вами, Джонс, — холодный тон и официальное обращение еще больше насторожили Киллиана. Давно он не слышал, чтобы шеф так с ним разговаривал. — Я весь внимание, — продолжая изображать скуку, произнес Киллиан. — Мне доложили, что вчера, после двух суток непрерывной работы в операционной без сна, без отдыха, вы взяли на себя тяжелого пациента с посттравматическим разрывом левого желудочка и оперировали его бессменно четырнадцать часов! Это так? — Я… — начал Киллиан, уже понимая, к чему ведет Роджер. — Это так? — чеканя каждое слово, повторил свой вопрос доктор Нолан. — Чертовски точно, сэр, — просто ответил он. — В таком случае я хочу знать: вы понимаете, что подвергли жизнь пациента — и, вероятнее всего, не только этого — опасности? Вы осознаете, какой вред человек, — он запнулся в поисках более подходящего слова, — врач может нанести пациенту, если он работал в течение трех суток, не смыкая глаз?! — казалось, еще немного, и он перейдет на крик. — Хороший вопрос, но не вижу никакой связи с собой. Все мои операции прошли успешно, пациенты стабильны, а во мне — ни грамма усталости, — улыбаясь, сказал Киллиан. — Если это все, за чем вы вызывали меня к себе, то я, пожалуй, отправлюсь работать дальше, — направляясь к выходу, заявил он. — Доктор Джонс! — прогремел Роджер, вынуждая его остановиться в дверях и обернуться. Киллиан лишь несколько раз видел его настолько разъяренным. Он заметил, как шеф что есть сил сжимает подлокотники свого кресла, явно борясь с желанием придушить своего подчиненного. Но уже через мгновение он будто взял себя в руки и продолжил разговор. — Доктор Джонс… Киллиан, — неожиданно мягко сказал он. — Мальчик мой, что ты делаешь? — в глазах Роджера ясно читалась тревога. — Я не понимаю, о чем вы говорите, — глухо произнес Киллиан. Этот отеческий голос всегда умудрялся проникнуть в самую глубину сердца, заставляя его чувствовать вину. — Ты губишь себя! — с горечью промолвил доктор Нолан. — Мы — врачи, посвящаем жизнь спасению людей, но мы тоже заслуживаем быть спасенными. Стены больницы стали тебе видимостью дома, твои пациенты — искаженным подобием семьи! Твоя работа — все для тебя, и ты не знаешь отдыха, не можешь остановиться! Это не жизнь! — Он прикрыл глаза, делая глубокий вдох, словно пытаясь понять, как ему поступить. — Сначала я думал отстранить тебя на какое-то время, даже собирался переговорить с советом директоров больницы, но я знаю, что они не согласятся дать тебе безвременный отпуск, ведь ты — ведущий кардиохирург, — продолжал Роджер, уставившись в одну точку, будто рассуждал сам с собой. — Но я нашел выход из сложившейся ситуации и, согласовав свои действия с советом, спешу уведомить тебя, что наша больница принимает в свои ряды нового кардиохирурга. — Что?! — не поверил своим ушам Киллиан. От яростного возмущения его била дрожь. — Какого... — В нашей больнице теперь будут работать два кардиохирурга, — спокойно повторил доктор Нолан. — А дежурные часы, клинические исследования, операции и ординаторы буду распределены между вами поровну. — Я — глава кардиохирургического направления! — выкрикнул Киллиан. — Вы не имели... — Доктор Джонс! — перебил его Роджер. — Я — заведующий всем хирургическим отделением, и я имею полное право принимать на работу других врачей, не уведомляя об этом вас. В последнее время вы слишком много взяли на себя, и я уже давно думал о том, чтобы найти вам напарника. — Я работаю один! — прорычал Киллиан. — Теперь нет, — отрезал доктор Нолан. — И да, на сегодня ваш рабочий день закончился, доктор Джонс. Киллиан прекрасно понимал, что если шеф что-то решил, его ничто не переубедит, уж он-то после всех лет совместной работы знал это, как никто другой. Осознав свое бессилие, он молча кивнул и направился к двери. — Мы еще посмотрим, — проговорил он, выходя из зала совещаний, в полной уверенности, что Роджер хорошо расслышал его.

* * *

Ярость — единственное чувство, которое переполняло Киллиана, пока он стремительно шел в направлении кардиохирургического отделения. «Посмотрим, сколько этот напарник сможет продержаться», — с торжеством думал он. У Киллиана Джонса было золотое правило: он предпочитал быть сам по себе. Его коллеги были хорошо осведомлены об этом, да никто и не рвался работать с ним, поскольку все знали его жесткий нрав. Но ведь когда-то давно он был совсем другим человеком. Открытый, веселый, добродушный — настоящий душа компании. Теперь все осталось в прошлом. Он уже и не мог вспомнить, каким образом ненависть и озлобленность стали постоянными спутниками его жизни. Он только знал, что после того как на его руках умер единственный родной человек, его брат Лиам, он перестал верить в чудеса. Он до сих пор видел перед глазами неимоверную муку в глазах Лиама и слышал его душераздирающие крики, когда его — храброго пожарного, спасшего из огня целую семью, — привезли в больницу с глубочайшими ожогами. Киллиан помнил свое грубое отчаяние, свою нестерпимую боль, которая жестким стальным обручем сковала его сердце, оставляя на нем глубочайшие шрамы, и легкие — не позволяя ему дышать. Он настолько погрузился в себя, пытаясь сосредоточиться на спасении брата, что не замечал ничего вокруг. Не обращал внимания на протяжный писк датчиков, возвестивших об остановке сердца; на чьи-то руки, которые пытались оттащить его от Лиама; на слова доктора Нолана, который после объявления времени смерти старался привести Киллиана в чувство, убеждая, что при такой площади ожога спасти его брата было невозможно. Он помнил, как оттолкнул всех вокруг, надолго закрылся в себе и даже перестал работать. Лишь вмешательство Роджера, его поддержка, слова, которые он так умело доносил до Киллиана, помогли ему не сойти с ума. Вернули его к жизни. Он приступил к работе, как никогда горя желанием спасать людей, дарить им надежду. И какое-то время ему казалось, что он стал прежним. Но судьбе было угодно, чтобы на его пути встретилась Мила. Несчастная в своем браке, живущая лишь наполовину, мечтающая о настоящей, полной приключений и ярких красок судьбе, она заразила его своей жаждой открытий, и с ней он перестал чувствовать себя одиноким, его сердце снова могло любить. До того момента, когда он, склонившись над ее бездыханным телом, окончательно не проклял Небеса. Киллиан помнил, как он, обезумевший от горя и злости, был готов собственноручно убить человека, посмевшего выстрелить в нее, но вовремя приехавшие полицейские не дали ему совершить непоправимое. Убийцей оказался бывший муж Милы, который был осужден на пожизненное заключение в колонии строго режима. Но какое было дело Киллиану до его наказания, если он вновь остался один?! Если в его сердце снова зияла огромная дыра, которую нечем было заполнить?! И тут уже никакие слова, сказанные Роджером, не действовали на него, ничто не могло заставить его стать прежним, потому что он знал: если он позволит себе вновь надеяться, он непременно испытает боль. И тогда он превратился в черствого, жесткого, полного злости и горечи человека. Он стал работать как проклятый, не обращая никакого внимания на усталость. Он оперировал изо дня в день, отклоняя все предложения Роджера отправиться в отпуск, сделать хотя бы короткий перерыв в своей деятельности. Его работа стала для него его завтраком, обедом и ужином, и он не мыслил себя без нее. Лишь изредка у его — теперь уже бывших — приятелей получалось вытащить его в бар неподалеку от дома, где они старались навязать ему знакомство с очередной девушкой. Чаще всего за этим следовала ничего не значащая для Киллиана ночь с незнакомкой, имя которой он никогда не запоминал и которой никогда не перезванивал. Никаких обязательств, никакого сближения, никакой боли. Все, что ему было нужно, — это больница и его пациенты. Ему нравилась его жизнь! «Какого черта Роджер вмешивается в мои дела?!» — в какой раз возмутился Киллиан. Он уже пересекал последний коридор перед входом в свое отделение, когда потерял равновесие, столкнувшись с неожиданно появившейся из-за угла девушкой. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и встать, отряхивая запачканный чем-то халат. И еще несколько секунд, чтобы понять: халат был испачкан кровью. Он быстро оглядел виновницу происшествия, которая к этому моменту успела подняться с пола и теперь стояла, опираясь о стену и прижимая к себе сжатую в кулак правую руку. — Какого черта вы налетели на меня? — с вызовом спросила она. От такой откровенной наглости Киллиан на мгновение потерял дар речи, что случалось с ним крайне редко. Точнее, никогда. — Вы это серьезно?! — пришел в себя он. — Потому что я чертовски уверен, что налетели на меня именно вы! В ответ она только закатила глаза, с недовольным лицом пробурчала что-то себе под нос и, махнув в его сторону рукой, собиралась скрыться с места происшествия, но Киллиан поймал ее руку, вынуждая остановиться. — Покажите мне вашу руку, — сказал он. — Вы держите ее самым бесцеремонным образом, — процедила она, опуская взгляд на их руки. — И мне кажется… — Другую руку! — настойчиво перебил он. Видимо, поняв, что спорить с ним бесполезно, она неохотно вытянула вперед правую руку ладонью вверх, и он увидел пересекающую ладонь резаную рану. — Но как… — начал он. — О, нет, в этом вы не виноваты. На вас определенно ляжет вина за большой синяк вот здесь, — она указала на свое бедро, на которое, видимо, приземлилась в результате их столкновения, — но это, — она указала на перепачканную кровью ладонь, —не ваша вина. Неудачный у меня денек выдался! — добавила она совсем тихо. — Вас надо перевязать, — Киллиан потянул ее в сторону своего отделения. — О, нет! — быстро сказала она. — Ничего страшного, всего лишь маленькая царапина, и я сама… — Это не обсуждается, — прервал он, продолжая почти силой вести ее по коридору в направлении перевязочной. Киллиан аккуратно перевязал рану, предварительно тщательно обработав ее, и все гадал, кто перед ним — пациентка или посетитель. После того как он закончил, она наконец нарушила молчание: — Подумать только, какой джентльмен! — в ее голосе явно читался сарказм, но Киллиан неожиданно для самого себя решил оставить это без едкого комментария. — Может, все-таки расскажите, как вы умудрились поранить руку? — спросил он, внимательно оглядывая ее. — Это совершенно неинтересная история, тем более, никак не касается вас, — быстро ответила она. — Я только что избавил вас от возможных неприятных последствий этого пореза, а кроме того, вы перепачкали мне весь халат, — в его голосе сквозило возмущение. — Мне кажется, я имею право знать предысторию. — Вам действительно только так кажется! — заметила она, сделав упор на слове «кажется». Киллиан не хотел признаваться себе, но этот словесный поединок доставлял ему удовольствие. Перед ним был настоящий соперник! Весь вид его собеседницы выражал готовность продолжить диалог в том же духе, если потребуется: гордо вздернутый подбородок, пронзительный взгляд зеленых глаз... «Надо отдать должное, прекрасных зеленых глаз», — подумал Киллиан. Как он умудрился не заметить раньше, как она красива? — Думаю, мне пора, — явно смутилась под его пристальным взглядом она. — Но прежде... кому я обязана своим, м-м-м… волшебным спасением? — и снова этот насмешливый взгляд. — Я перевязал вам рану, а не спас из лап огнедышащего дракона, — вторил ее тону он. Он чувствовал, как сильно хочет, чтобы она узнала его имя, только никак не мог понять почему. Поэтому, помедлив немного, он сделал то, чего сам не ожидал от себя. — Доктор Джонс. Киллиан Джонс, — представился он, протягивая руку. Он увидел, как она изменилась в лице: целая гамма эмоций отражалась на нем, начиная от неверия и заканчивая явным шоком. — Вы... вы доктор Джонс?! — сдавленным голосом спросила она. — О, так вы слышали обо мне? — обрадовался данному факту Киллиан. — Мне пора, — быстро проговорила она, резко поднимаясь с места и направляясь к выходу. — Да, но... — он не успел закончить фразу, как она уже выскочила из перевязочной. — Вы не сказали своего имени... — тихо закончил он.

* * *

Утро понедельника никогда не бывает добрым. Особенно для врача-кардиохирурга, работающего в Королевском Морском Госпитале города Сан-Франциско. И это утро было отвратительным. Ведь именно сегодня, буквально через несколько минут доктор Нолан должен был представить всему коллективу нового кардиохирурга. Киллиан уже неделю ждал этого момента, чтобы начать, как он сам любил говорить, «великую битву» за свое отделение. «Никаких напарников! Я работаю один!» — все время повторял он про себя. И сейчас, будучи во всеоружии, продумав четкий план по избавлению от очередной «бездарности», он стоял в ожидании появления своего соперника. Он видел, как в дверях мелькнул Роджер, улыбаясь и пропуская вперед новичка. Мгновение — и Киллиан встретился с пронзительным взглядом таких знакомых ему прекрасных глаз. — Доброе утро, коллеги! Представляю всем вам нашего нового кардиохирурга. Доктор Эмма Свон.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...