***
Чоромацу потёр глаз, направляясь к двери, ведущей наверх, и чувствовал изнеможение. Конечно же, не только физическое, но и моральное; это был долгий день, много чего требовалось согласовать с остальными, и он знал, что будет спать, словно камень, когда Чоро наконец удастся лечь в кровать и положить голову на подушку. Эта мысль была божественна. Дверь открылась со скрипом, что испугало Чоромацу, и тот вздрогнул от неожиданности. Инстинкты заставляли его пробежать вовнутрь дома и убедиться в том, что с его братом всё в порядке. Однако, он быстро успокоился и сделал шаг вперёд, аккуратно прикрывая за собой дверь и сказал, - “Я дома”. Молчание в ответ было тяжким для сознания, будто подрывная музыка резко выключилась. Тяжело вздохнув, Чоромацу снял обувь и прошёл вовнутрь дома, после чего принялся искать брата: сначала в гостиной, потом на кухне, в ванной и, наконец, в их спальне. Ичимацу уткнулся в колени, сидя на средине комнаты, а в его руках был фонарик, блики из которого появлялись и исчезали на стенах с бешеной скоростью. Чоромацу, колеблясь, уставился на вздымающуюся спину Ичимацу, испускающего тяжёлые вздохи и выдохи. Состояние других комнат уже не удивляло: везде валяющиеся подушки, одна из которых была разорвана; осколки битой посуды застряли в стене; в дверной раме красовалась вмятина от удара кулака; разорванная в клочья газета валялась в коридоре. “Ичимацу”, - сказал Чоро, пройдя в комнату и помяв рукою плечо, - “Ну же”. Пришлось быть настойчивым, но Чоромацу всё же заставил Ичи подняться на ноги, не смотря на его шаткое состояние. Забрав из его рук фонарик, Чоромацу отвёл своего младшего брата в ванную комнату, усадив его на край ванны, и достал аптечку. Сначала он обработал раны, используя пинцет, чтобы выудить стёклышки расколовшейся лампочки, что застряли в коже Ичи. Антисептик, бинты, и вот – всё готово. Чоромацу схватился за руки брата и сжал их. Ичимацу вздрогнул, вырвав свои руки назад, лишь бы их снова не сжали. Чоромацу облегчённо вздохнул, и Ичи уставился на него с недоверием. “Так не выражают свои чувства”, - сказал Чоромацу, но его голос помрачнел, когда встретился со взглядом Ичимацу, - “Но иногда это помогает”. Ичимацу оскалил зубы, прикусил губу и осмотрел комнату. После, к удивлению Чоромацу, он заговорил, - “Я… не знаю, как…”. Видимо, он изо всех сил пытался объяснить, в чём суть, и Чоромацу поднял их с братом руки, держа их, словно при молитве. “Никто не знает, что поделать с горем”, - сказал Чоромацу, и Ичимацу выглядел так, будто вот-вот съязвит, но Чоро перебил его, - “Это горе. Его слишком много. Представь, будто твоя голова переполнена, и нет больше ничего, кроме горя, которое тебе некуда деть. Ты ненавидишь это чувство и хочешь уйти”, - Ичимацу смотрел на него, онемев от точного описания того, чему он не мог дать название многие часы, - “И ты знаешь, что оно никуда не денется”, - продолжил Чоромацу, но снизил тембр голоса, когда опустил их руки, удерживая их на коленях брата. После долгой и затяжной тишины, Ичимацу соскользнул с края ванной, сев на колени перед братом и обволок руками шею Чоромацу. Была всего лишь пара случаев столь сильной связи братьев, но именно в такие часы это было более чем желанно. Их общая тревога означала, что они пришли к единому ответу: к сопереживанию, к обмену чувств. Ичимацу часто забывал, что Чоромацу действительно это понимал. Чоромацу часто забывал, что Ичимацу и не пытался делать вид, что ничего не происходило, как и всегда. И всё же, они всегда были вместе, когда случалось какое-то дерьмо.***
Осомацу в недоумении глядел на то, как Ичимацу открывает дверь в палату Карамацу. Почесав затылок, он взглянул на Чоромацу, - “Как ты это сделал?”. За ними Тодомацу что-то пробормотал Джушимацу, когда рассказывал ему Историю Брайля, вычитывая её с телефона. Чоромацу пожал плечами, он выглядел уставшим. Осомацу знал, что должен отвести всех домой, чтобы отоспаться. Все они выглядят обессиленными, - “Ему это нужно”, - сказал Чоромацу, и Осо непонимающе вскинул брови. Чоромацу снова пожал плечами, не желая всё объяснять, и Осомацу пожал плечами в ответ.***
Ичи охватило чувство, будто весь воздух был высосан из комнаты. Ичимацу огляделся, осматривая палату и его старшего брата, подёргивая по-прежнему опиравшейся рукой о дверную ручку. Он мог слышать стук своего сердца; если бы кто-то оказался рядом, он мог бы почувствовать его напряжение, разросшееся по всему телу. Подняв голову, Карамацу посмотрел в сторону двери, выключив звук, доносившийся из телефона в его руке, - “Привет?” Ичимацу не вымолвил ни слова, чувствуя, что они застряли в горле. Ему нужно уйти, уйти отсюда, он не может здесь находиться. “Осомацу?” Он не мог этого выдержать, этого было слишком много, слишком много подколов и слишком много ненависти… “…Ичимацу?” Словно нож меж рёбер, его собственное имя заставило Ичи сделать шаг назад, облокотившись о дверь позади него. Как? Почему Карамацу подумал, что это он? “Ах~”, - Карамацу вздохнул в своём стиле – что было свойственно ему. Он прошёл через столько этапов, дабы осознать, что… все эти вещи не мог понять Ичимацу. “Рад тебя видеть~”, - Карамацу запнулся, и Ичи зажмурил глаза. – “Ааа~гааа, ах. Ну, ты понял, что я имею в виду”, - Карамацу пожал плечами, и помял одеяло. Это заняло всего минуту, пока Ичи осознал, что он давно открыл глаза. Почему? Почему Карамацу стал вдруг выглядеть таким нервным? Откашлявшись, Карамацу, казалось, был из стали, сделав глубокий вздох и привстав. А вздох Ичимацу застрял в его горле, и он напрягся: он готовился к презрению, к признанию, к обиде со стороны брата. Почему я не ответил на телефонный звонок? Почему я не пришёл раньше? Почему я такой мусор? “Я… Я, по большей, части неудачник, нежели старший брат”, - сказал Карамацу, и Ичимацу почувствовал боль в животе. “Ты был прав. Я, эм… В общем, я кусок дерьма. Дерьмомацу, это я”, - подняв руку, чтоб почесать спину или затылок, Карамацу поменял позу. “А теперь я ещё бесполезнее, чем был”, - выпрямившись, он продолжил, -“Но я буду делать всё, несмотря на сложившиеся обстоятельства. Я надеюсь, что ты простишь меня за… За мою беспечность. Я должен был это сделать”, - пояснил он, и Ичимацу наблюдал за тем, как Кара откашлялся, - “Я не мог отпустить их… Я просто не тот тип людей, который просто проходит мимо, не в силах повлиять на ситуацию, не в силах помочь, понимаешь?”. – Он засмеялся. Засмеялся. Ичимацу пошатнулся. “Но я никогда бы не потревожил вас”, - прошептал Карамацу, и его слова были словно булавка, проколовшей воздушный шарик. Ичимацу всхлипнул, и Карамацу поражённо поднял голову, - “Ичи..?” Ичимацу прикусил губу, глаза начали слезиться, и солёные разводы стекали по его щекам. Каким же ужасным маленьким монстром он всегда был с Карамацу, с братом, которого он любил, восхищался им и стремился быть таким, как он, и Карамацу продолжает… волноваться за него. Всё ещё. Как-то. Он знал, что Ичимацу это волнует. Несмотря на всё то время, когда Ичи тратил силы на попытки унизить Карамацу, чтобы доказать ему самому, что Кара не был столь горячим ублюдком, что Кара не был лучше него, что даже если бы он мог быть таким же добрым, как Кара, он не был бы лучше него, - Карамацу всё ещё… “Ичимацу”, - пробормотал его брат, и Ичимацу приглушил следующий всхлип рукавом толстовки, - “Ичи, иди сюда”. У него не было сил бороться. С трудом пройдя через палату, он остановился напротив кровати, пока Карамацу пытался его нащупать, и тот, наконец, нашёл его руки. Толкнув его на кровать, Карамацу крепко обнял братца, и Ичимацу зажмурил глаза. Каким же он был глупым маленьким братиком: он унижал своего старшего брата, который теперь находится в больнице, который узнал, что теперь будет жить в неведении всю жизнь, и Ичи теперь должен позаботиться о нём. “Прости меня”, - взвыл Ичимацу в грудь Карамацу и тот мягко засмеялся. Боль в его голосе была ясна, как день. “Я прощаю тебя”, - прошептал Карамацу, и каждый дюйм непробиваемого стекла внутри Ичимацу, треснул, расколовшись на тысячи маленьких осколков. Обняв брата, Ичимацу держался изо всех сил, словно его вот-вот унесёт на волне эмоций. Карамацу расслабился, сильнее прижав к себе брата, крепко держа Ичи за грудь. “Прости за то, что не вставал с места”, - всхлипнул Ичи, - “Прости за то, что не пришёл, прости меня…” …за всё…***
Карамацу чувствовал его волнения, увеличивавшееся с каждой минутой, пока Ичимацу продолжал рыдать. Никакие успокаивающие слова или утешения не помогали. Состояние его младшего брата ухудшалось, и, в конечном итоге, Карамацу замолчал, а сердце взвыло. Не имеет значения, сколько раз он говорил самому себе, что его брат заботится о нём, ничто из этого не могло сравниться с чувством безопасности, что он чувствовал из-за взрыва эмоций внутри. И всё же… Он не чувствовал облегчения. Он ощущал порыв эмоций, слышал удушающую тишину. Как, как, как он посмел сделать это со своими братьями? Как он посмел завлечь их в столь глупую ситуацию, что теперь все они в таком ужасном состоянии? Что Ичимацу находиться в таком странном месте, как это? “Прости меня”, - прошептал Карамацу, горячие слёзы обжигали его горло, когда тот пытался прижать к себе сильнее Ичи. Впервые сомнения проникли в его разум. Что может быть хуже этого? Боль, которую он причинял своим братьям, потрясшее Ичимацу горе – вот, что было хуже. Он не хотел об этом спрашивать. Он не мог. Потому что он не был уверен, устоит ли на своих собственных убеждениях. И это пугало его. Пряча лицо в волосах Ичи, Кара позволил себе расслабиться, всхлипывать на пару со своим братом из-за потери зрения, из-за его уродливого лица, из-за кошмаров, что будут досаждать ему на протяжении многих лет, из-за ножей, что сверкают в искусственном освещении, из-за ботинок, что сломали ему руку, из-за нанесения телесных повреждений от рук и ног, из-за зеркала, отражающего его лицо перед тем, как на него выплеснули кислоту – это нарисовало ему красочную, словесную, кошмарную картину , из-за которой он страдает и будет страдать. Ему было страшно. Мир был ему страшен. Он был огромным и неизведанным, таким, каким он никогда для него не был. Изменения, с которыми ему пришлось столкнуться, и не имея возможности взглянуть на него хоть чуток. Не важно, насколько всё хорошо или плохо; не важно, какой они подготовили для него приговор и поддержку, которую они в состоянии предоставить… Он ослеп. Он бы разглядел красоту мира сего, но теперь он больше никогда не увидит рассвет, своё великолепное лицо, искусство, никогда больше. Он никогда, никогда… ничего… не увидит. Всхлипы оглушили его, и он сильнее вцепился в Ичимацу, медленно перебирая пальцами его кости. Ох, если бы он только знал, что ослепнет, если бы услышал эту ужасную новость, он бы боролся с этим. Но на самом деле… Незнание, вышедшее за рамки его трагедии… Нет, он бы не сделал этого. Он бы попытался уклониться от этих проблем. Потому что этих проблем слишком много, чтобы столкнуться с ними и разрешить их. Их слишком много, чтобы столкнуться с ними в одиночку. Зажмурив глаза и наклонившись вперёд, Карамацу тихо зарыдал, давая Ичимацу прийти в себя.***
Чоромацу приоткрыл дверь, покручивая дверной ручкой так, что она не щёлкнет. Вытирая слёзы, он вздохнул, глядя на своих братьев. Они стояли в ряд, и щёки каждого были влажными из-за слёз. Тодомацу сопел, а Джушимацу слабо улыбался. Осомацу прокашлялся, и Чоромацу опустил глаза наземь, перед тем, как сделать глубокий вдох. “Я думаю…” - облизав губы, он прошептал, - “Я думаю, что с ним всё будет в порядке”.