И тот кто был всем, станет никем

Когда снег пышными хлопьями накрывает Москву, когда не только в метро становиться тесно, Афанасий задумывается. Лбом стирая со стекла надпись «не прислоняться», шныр медленно задыхается. Тут ему тесно. Тесно будет везде, ведь он прячется от своих мыслей. Афанасий вздрагивает от такого знакомого смеха, разливающегося по столовой или пегасне. Иногда, когда особенно паршиво, этот смех мерещится ему в кошмарах. Либо в болоте. И Афанасий сам не знает, что хуже. Разговаривая с Ярой, он пытается не смотреть ей в глаза. Посмотрит — утонет в зелёных переливах цвета. Обычно он смотрит на родинку в левой брови. Но и это не очень помогает. Каждый раз в болоте, когда сотни Яр шепчут ему на ухо такие нежности, которые настоящая Яра вряд ли говорит Улу, каждый раз Афанасий с силой сжимает кулаки, и на запястьях проявляются тёмно-синие вены сквозь бледную и тонкую кожу. Но потом, на двушке, когда шныр медленно разжимает ладони, в который раз сразу не может взять саперку — все ладони в кровавых царапинах от ногтей. Афанасий привык. Афанасий привык и к прогулкам с Ярой и Улом. Иногда вирусная любовь может перерости во что-то больше. И уничтожить жертву. Афанасий прекрасно знает, что его ждёт. Но, в очередной раз задыхаясь, он ищет в толпе только Яру, способную хоть на миг разорвать круг его страданий. Разорвать, озарить парня очаровательной улыбкой, и затянуть снова, хоть и против своей воли. Шныр знает, Яра не желает ему зла. Прекрасно знает, как быть третьим лишним, как это — когда в болоте бывает лучше, чем в старом здании ШНыра с облезлыми боками. Афанасий знает. Афанасий привык. И скоро парень примет единственное возможное тут решение — пожертвует собою ради чужого счастья. Хоть себе Аф казался героем, что-то внутри черепной коробки громко смеялось над его «благими намерениями». И смех почему-то был Ярин. Афанасия уже ничто не спасёт.