Он просто любит сахарную вату

Небольшое, но очень светлое помещение с большими окнами и милыми занавесками на них. В этом помещении с самого утра пахнет свежеиспеченным хлебом и булочками. Там стоят маленькие и аккуратные столики, к ним приставлены не менее миниатюрные стулья, в общем создается композиция среднестатистической французской пекарни. За одним из столиков сидят две девушки. Одна листает что-то в своем телефоне, а другая бурчит на туриста, что вышел и не закрыл за собой дверь, будто хотел впустить шум уличной жизни и разрушить идиллию тишины и покоя. Но стоит девушке-буке встать, чтобы исправить эту оплошность, которая совершенно разрушала французский настрой, как в дверях появляется покупатель и возвращает все на свои места. Девушка за одно мгновение садится обратно на свое место и принимается за угощения, что остывают у неё на тарелке. — Маринетт, ты замечала, как сильно изменилась? — Алья даже отвлекается от своего телефона ради того, чтобы задать свой вопрос. И вот пекарня лишается монотонного звука постукивания ногтей по экрану телефона. — Что ты имеешь в виду, Алья? — Маринетт аккуратно отламывает миниатюрный кусочек от пирожного и принимается тщательно его пережевывать. — Ну, к примеру, несколько лет назад ты эти пирожные на дух не переносила, ну, а какао пила исключительно из-за уважения к своему отцу. Обе девушки сидят спокойно, как две мраморные статуи, почти не используя жесты, хотя это так необычно для французов. Маринетт глядит на чашку какао, что, как оказалось, она заварила совсем не осознанно, можно даже сказать, случайно. Но девушку это не смутило, она продолжает отламывать небольшие кусочки пирожного, как следует по этикету. — А помнишь, как ты смотрела на двух подружек, что прямо на улице ели брокколи? И после этого мы долго искали овощную лавку в малознакомом квартале? Маринетт немного призадумывается. Этот случай и правда был, но вот вспомнить почему ей хотелось брокколи она не может. Брокколи и Маринетт — абсурд. Она с самого рождения их ненавидела. В виде маминого супа, который в девочку порой впихивали насильно. И даже в папином капустном салате, что он всегда украшал шляпками от этих самых брокколи. Все это было противно девочке-Маринетт. Что же случилось сейчас? — А эти береты? Теперь ты их снимать не хочешь. Помню, как ты говорила, что это слишком вульгарно и безвкусно для француженок — законодательниц моды. И, как на зло, розовый берет Маринетт сползает на лоб, будто напоминая о себе. Девушка, конечно же, поправила его, но немного замарала края, на них остались жирные разводы с запахом этих самый лимонных пирожных. — А розовый цвет? — подруга все никак не хочет сдаваться. — Твоим любимым всегда был синий, а пальто? — подруга указывает перевернутой к потолку рукой на одежду Маринетт. — А еноты? Они же были слишком грязными животными для тебя, а теперь стоят на экране блокировки твоего телефона. Да та же самая сахарная вата, — девушка говорит немного прерывисто, — больше ты не пьешь горячий чай. Это всё не твоё, не твои привычки, что же на тебя так сильно влияет, что же тебя так меняет? — на щеках подруги Маринетт замечает небольшие дорожки из слез. Алья всегда боялась перемен. И, как ни странно, только последние слова всколыхнули что-то в Маринетт. Она меняется и очень быстро — революция в её душе. Но вот понять причину она просто не в силах, пока не в силах. Темноволосая девушка опускает взгляд на бедные пирожные, что внутри со вкусом лимона, а снаружи покрыты клубничной глазурью — фирменный рецепт её папы. Только такие пирожные берет в пекарне родителей Адриан, а потом благодарит Маринетт, стоящую у кассы, за божественную пищу. Только Адриан и подталкивает Маринетт откликаться на просьбы её родителей. И тут что-то тюкает в голове Маринетт — загорается зеленый свет к разгадке этой тайны. — Знаешь, Алья. Просто он любит сахарную вату. Небольшая фраза, которая сразу объяснила подруге, кто во всем виноват, а Маринетт даже имени не назвала.