Черный снег

У каж­до­го из нас есть детс­тво. У ко­го-то оно пах­нет ме­дом, но­выми иг­рушка­ми и све­жим воз­ду­хом из ок­на по ут­рам. У ко­го-то — пыль­ной ком­на­той, де­шевым плас­ти­лином и пе­режа­рен­ной кар­тошкой на обед. Мое же детс­тво вов­се не име­ло ни за­паха, ни вку­са. Я бы ска­зала — у ме­ня во­об­ще не бы­ло детс­тва, по­тому что я ни­чего о нем не пом­ню. Ма­ма не сох­ра­нила ни од­ной мо­ей дет­ской фо­тог­ра­фии, ни од­но­го упо­мина­ния о том, что я во­об­ще бы­ла ког­да-то ре­бен­ком. Мои же вос­по­мина­ния на­чина­ют­ся лет с се­ми, и в них нет ни­чего о мо­ем от­це. Ма­ма счи­та­ет, что я его не пом­ню. Спо­рить бес­по­лез­но, ведь и прав­да — не пом­ню. Од­на­ко моя па­мять хра­нит об­раз че­лове­ка, ко­торый и был мо­им от­цом. Это ни­как нель­зя наз­вать пол­но­цен­ным вос­по­мина­ни­ем — толь­ко эмо­ции, за­пахи, ощу­щения. Но все же это все, чем я рас­по­лагаю, и чем не со­бира­юсь ни с кем де­лить­ся. Да­же с ма­мой, и осо­бен­но с ма­мой. Ма­ма у ме­ня за­меча­тель­ная, она ра­но сос­та­рилась, сей­час-то я это по­нимаю, но для ме­ня все рав­но ос­та­лась са­мой луч­шей ма­мой. Что-то в ее слож­ной, ис­пещрен­ной раз­личны­ми ис­пы­тани­ями судь­бе зас­та­вило ее ра­но по­седеть и пос­та­реть. И знаю точ­но — в этом ви­нова­та она. Та, ко­го я не­нави­жу боль­ше все­го на све­те. Та, ко­торая от­ветс­твен­на за смерть мо­его от­ца. Зо­на. Она все вре­мя ря­дом, мы ды­шим ею, про­пита­лись ею нас­квозь. А ей хоть бы хны! И наш мес­тный Ин­сти­тут Ано­маль­ных Ис­сле­дова­ний не прод­ви­нул­ся ни на мил­ли­метр в бла­город­ном де­ле из­бавле­ния че­лове­чес­тва от ее па­кос­тей. Нет, ну цель ра­боты ин­сти­тута не в этом, ко­неч­но... Мно­гие на­де­ют­ся вы­жать из Зо­ны мак­си­мум поль­зы. А так как поль­за ока­зыва­ет­ся не очень-то по­лез­ной, прос­ти­те уж за тав­то­логию, то единс­твен­ное, что ин­те­ресу­ет та­ких «уче­ных» — вы­года. В Зо­не ни­ког­да не бы­ли тол­ком, а уже зна­ют, что по­чем и как под­бить стал­ке­ров на оче­ред­ную бе­зум­ную вы­лаз­ку. А те на все го­товы, лишь бы за­полу­чить та­кой же­ла­емый ха­бар. Сно­ва эта прес­ло­вутая вы­года, будь она не­лад­на! Не то что­бы я вы­году не лю­била... Все лю­бят ха­бар и день­ги. Но я нав­сегда за­пом­ни­ла сло­ва ма­тери: «День­ги за­рабо­та­ешь, а от ха­бара мож­но и сдох­нуть нев­зна­чай». Ма­ма, она у ме­ня та­кая — не це­ремо­нит­ся осо­бо. Се­год­ня в ин­сти­туте ти­хо, вро­де как да­ли обе­щан­ный вы­ход­ной. Но мне, как обыч­но, по­зарез нуж­но по­рабо­тать. Так я го­ворю са­ма се­бе. Прав­да же го­раз­до гор­ше и неп­ри­ят­ней: ма­ма пь­ет. Зак­ла­дыва­ет по-чер­но­му пос­ледние па­ру лет, и воз­вра­щать­ся до­мой, что­бы уз­нать, что все ста­ло еще нем­но­го ху­же, сов­сем не хо­чет­ся. По­это­му, на­вер­ное, я и пог­ру­жа­юсь в ра­боту с го­ловой, что­бы быть уве­рен­ной, что и зав­тра у ме­ня бу­дет дос­та­точ­но дел, и мне не при­дет­ся ид­ти до­мой до са­мого ве­чера. — Эй, Ма­рия! — кри­чит зна­комый го­лос, ко­торый без сом­не­ния при­над­ле­жит рус­ско­му сту­ден­ту Миш­ке Зе­лено­му. Зе­леный — это нис­коль­ко не проз­ви­ще и да­же не на­мек на из­лишне блед­ный цвет ко­жи, а фа­милия. И Миш­ка не пре­минет об этом на­пом­нить, ес­ли кто-то вдруг за­будет. Ссо­рить­ся с ним не сто­ит, бу­дешь се­бя чувс­тво­вать весь­ма по­гано — буд­то ре­бен­ка оби­дел. При этом Зе­леный об этом прек­расно зна­ет и с ус­пе­хом поль­зу­ет­ся. — Здесь я, — от­ве­чаю вя­ло, без эн­ту­зи­аз­ма. Об­щать­ся мне ни с кем не­охо­та. Ма­ма с ут­ра уже умуд­ри­лась раз­до­быть «зелья для ду­ши», при­нять на грудь и по­ругать­ся со мной са­мым бес­со­вес­тным об­ра­зом. — Маш, — Зе­леный ожи­да­емо воз­ни­ка­ет в двер­ном про­еме. Ко­мари­ная плешь те­бя по­бери, на­до бы­ло за­пирать дверь в ла­бора­торию. Но ес­ли учесть, что Миш­ка яв­ля­ет­ся мо­им ла­боран­том, то за­пирать­ся в прин­ци­пе бес­по­лез­но — у не­го есть клю­чи. — Я так и знал, что ты здесь! — тор­жес­твен­но объ­яв­ля­ет он, бес­це­ремон­но са­дясь на мой стол. — Слезь со сто­ла, — про­шу я скуч­ным то­ном. — А ес­ли не сле­зу? — Ми­шани­ны оч­ки с круг­лы­ми лин­за­ми за­лих­ват­ски спол­за­ют на кон­чик но­са. — Слезь, а то пре­пари­ровать бу­ду, — уг­ро­жаю я страш­ным го­лосом. — Су­ровая вы тет­ка, Ма­рия Ред­ри­ков­на, — го­ворит Миш­ка и оби­жен­но со­пит. — Не смей ме­ня так на­зывать! — воз­му­ща­юсь я. — А ес­ли при­шел, то да­вай по­могай. — Опять ведь­мин сту­день бу­дем ки­пятить? — он ра­зоча­рован­но гля­дит на фар­фо­ровую кол­бу, ис­то­ча­ющую сла­бый го­лубой свет. — Не ки­пятить, Зе­ленень­кий, не ки­пятить, — за­дум­чи­во го­ворю я. Вот уже на про­тяже­нии мно­гих де­сят­ков лет этот са­мый сту­день яв­ля­ет­ся ог­ромной проб­ле­мой для стал­ке­ров. Об­жи­гая ко­жу, он раз­мягча­ет кос­тную ткань, прев­ра­щая кос­ти в ки­сель, и про­цесс этот мож­но ос­та­новить, толь­ко при­бег­нув к ам­пу­тации «от­ме­чен­ной» студ­нем ко­неч­ности. С этой суб­стан­ци­ей я дав­но на «ты». Она бы­ла те­мой мо­ей дип­ломной ра­боты, и сей­час у ме­ня в ра­боте ле­карс­тво для пос­тра­дав­ших от студ­ня. Мой на­уч­ный ру­ково­дитель мис­тер Кат­терфилд уве­рен, что за этим ле­карс­твом бу­дущее Хар­монта. Я же меч­таю толь­ко об од­ном — у­ехать от­сю­да по­даль­ше и жить дол­го и счас­тли­во по воз­можнос­ти. Но это вряд ли. У­ехать из Хар­монта нель­зя — эмиг­ра­цию зап­ре­тили еще лет трид­цать на­зад. При­ез­жать вот та­ким, как Ми­шаня — мо­лодым да глу­пым — мож­но, у­ез­жать — ни в ко­ем слу­чае. По­тому что ник­то тол­ком не зна­ет, чем а­ук­нется по­яв­ле­ние «де­тей Зо­ны» в дру­гих, бла­гопо­луч­ных го­родах. Опыт­ным пу­тем до­каза­но, что ка­тас­троф и бед у них при­бавит­ся. — Что ты ви­дишь? — стро­го спра­шиваю я Ми­ха­ила, про­тяги­вая ему дру­гой фар­фо­ровый кон­тей­нер. Ми­ша зна­ет, что в та­ких кон­тей­не­рах при­та­илась са­ма смерть, по­тому бе­рет его из мо­их рук очень ос­то­рож­но и при этом сос­ре­дото­чен­но со­пит. По­том он смот­рит на кол­бу на свет и с ужа­сом воп­ро­ша­ет: — Он зе­леный?.. Ма­рия Ред­ри­ков­на, он зе­леный, ей-бо­гу! Я до­воль­но ус­ме­ха­юсь и скла­дываю ру­ки на гру­ди в ожи­дании про­дол­же­ния. За Миш­кой всег­да ин­те­рес­но наб­лю­дать. На са­мом де­ле зе­леный цвет студ­ня ни­чем не при­меча­телен. Он прос­то был си­ний, а стал зе­леный, по­тому что я ре­шила сме­шать его с еще од­ним злов­редным ве­щес­твом из Зо­ны — зе­лен­кой. Зе­лен­ка, ес­тес­твен­но, ок­ра­сила сту­день в зе­леный, а что еще мож­но бы­ло ожи­дать? Ме­ня, как док­то­ра на­ук, этот факт ужас­но расс­тро­ил, я ожи­дала бо­лее вра­зуми­тель­ной ре­ак­ции. Миш­ка же те­шит мое са­молю­бие и в крас­ках вос­хи­ща­ет­ся мо­ими та­лан­та­ми, пос­ле че­го до­воль­ный уби­ра­ет­ся, на­конец, в ла­бора­торию, и там, мур­лы­кая не­замыс­ло­ватый мо­тив­чик, со­бира­ет­ся вплот­ную за­нять­ся зе­леным об­разцом ведь­ми­нова студ­ня. Зе­леный зай­мет­ся зе­леным... Я же иду к сво­ему сто­лу, за­нять­ся нуд­ным, но та­ким не­об­хо­димым де­лом — сос­тавле­ни­ем ме­сяч­ных от­че­тов. Мы от­сы­ла­ем эти от­че­ты в Центр Изу­чения Зо­ны, ко­торый на­ходит­ся очень да­леко от изу­ча­емо­го мес­та. Там боль­шие и важ­ные лю­ди ре­ша­ют, быть на­шему ин­сти­туту или не быть. Да­вать нам де­нег или ос­та­вить про­зябать без зар­пла­ты. Они счи­та­ют, что Ми­рово­го Ин­сти­тута Вне­зем­ных Куль­тур впол­не дос­та­точ­но, но я уве­рена, что имен­но за на­шим мо­лодым ин­сти­тутом — бу­дущее. До­кумен­ты ме­ня ждут, прок­ля­тые, ни­куда не де­лись, не ис­па­рились... Я уже го­това рас­крыть пер­вую па­поч­ку, мо­раль­но нас­тро­ив­шись на нуж­ную ра­боту и мыс­ленно при­со­еди­нив­шись к Миш­ке в ла­бора­тории, но тут за­мечаю неч­то стран­ное. В мо­их не сов­сем иде­аль­но сло­жен­ных до­кумен­тах я ви­жу со­вер­шенно не­ из­вес­тный, не­понят­но от­ку­да взяв­ший­ся лис­ток. Мне со­вер­шенно яс­но, что он не име­ет ни­како­го от­но­шения к про­чим лис­ткам на мо­ем сто­ле, и по­тому я хва­таю его в пер­вую оче­редь, уже го­ря же­лани­ем жес­то­ко по­карать то­го, кто ос­ме­лил­ся рыть­ся на мо­ем сто­ле и под­кла­дывать ка­кие-то за­писуль­ки. За­писуль­ка ока­зыва­ет­ся жел­тым ста­рым кон­вертом, на ко­тором кри­вова­то прик­ле­ены мар­ки очень дав­них вре­мен. Пок­ру­тив кон­верт в ру­ках, по­нюхав и да­же ос­то­рож­но лиз­нув по­жел­тевшую от вре­мени бу­магу, я ре­шаю, что ви­димой опас­ности в на­ход­ке нет, по­это­му счи­таю нуж­ным кон­верт вскрыть. В кон­верте об­на­ружи­ва­ет­ся толь­ко од­на бу­маж­ка. Кар­тонный пря­мо­уголь­ник, и, пе­ревер­нув его, я ви­жу фо­тог­ра­фию. Очень ста­рую, но чет­кую и да­же чем-то ужа­са­ющее кра­сивую. На фо­тог­ра­фии за­печат­ле­но су­щес­тво в кра­сивом бе­лом плать­ице. На го­лове это­го кош­ма­рика, что с на­тягом мож­но бы­ло бы наз­вать обезь­ян­кой, кра­су­ет­ся боль­шой ро­зовый бант. Тон­кие гу­бы, сло­жен­ные тру­боч­кой, ими­тиру­ют ко­го-то за кад­ром — так как вряд ли это су­щес­тво в сос­то­янии са­мос­то­ятель­но изоб­ра­жать эмо­ции. Из-под на­суп­ленных лох­ма­тых бро­вей не­доб­ро взи­ра­ют ма­лень­кие, близ­ко по­сажен­ные глаз­ки без кап­ли мыс­ли в них. И мор­дочку, и ру­ки, и но­ги су­щес­тва пок­ры­ва­ет гус­тая зо­лотис­тая шерсть. Ме­ня, док­то­ра на­ук со ста­жем, ко­торая уже на­вида­лась вся­ких по­рож­де­ний Зо­ны, слож­но уди­вить. Од­на­ко та­кие уродс­тва мне еще не по­пада­лись. Что-то силь­но на­пуга­ло ме­ня в этой фо­тог­ра­фии, зас­та­вило вздрог­нуть и уб­рать ее по­даль­ше в стол, где сре­ди бу­маг и до­кумен­тов ее точ­но не най­ти пос­то­рон­не­му че­лове­ку. Ви­димо, двер­ца шкаф­чи­ка в мо­ем сто­ле хло­па­ет очень гром­ко, так как на звук выс­ка­кива­ет Миш­ка и спра­шива­ет с ис­пу­гом: — Что слу­чилось? На нас на­пали? — Нет, Ми­ша, — ров­но от­ве­чаю я, — все нор­маль­но, про­дол­жай ра­боту. За­фик­си­руй мне все свой­ства по­лучен­ной суб­стан­ции, по­жалуй­ста. — Слу­ша­юсь, шеф! — ве­село от­кли­ка­ет­ся мой ла­борант, сно­ва скры­ва­ясь в нед­рах ла­бора­тории. Я же не мо­гу най­ти в се­бе си­лы, что­бы ра­ботать. Чувс­твуя не­объ­яс­ни­мую сла­бость и неп­ре­одо­лимое же­лание ра­зоб­рать­ся, для че­го мне под­ки­нули это фо­то, я на­чинаю со­бирать­ся до­мой. Мо­жет, там, за­нятая за­ботой о спив­шей­ся ма­тери и бро­шен­ном до­ме, я смо­гу за­быть об этой стран­ной фо­тог­ра­фии и пе­рес­та­ну ду­мать, ка­ким имен­но об­ра­зом она ока­залась у ме­ня. — Я ухо­жу, Ми­ша! — кри­чу на по­роге, на­киды­вая плащ. — Так ско­ро? — ра­зоча­рован­ный Миш­ка по­яв­ля­ет­ся в две­рях. Свои не­лепые оч­ки он дер­жит в ру­ках, на ли­це сос­ре­дото­чен­но-оби­жен­ное вы­раже­ние. — Мне... нуж­но, — от­ве­чаю я, пря­ча взгляд. Тер­петь не мо­гу врать! Но по­рой при­ходит­ся... — Хо­рошо, — по­жима­ет пле­чами Ми­ха­ил, — вы­ход­ной же, у вас де­ла, на­вер­ное. Он ухо­дит в пол­ном не­до­уме­нии, уже пе­реду­мав на ме­ня оби­жать­ся. Я же вы­хожу на ули­цу пря­мо под мо­рося­щий дождь. В Хар­монте дож­ди час­тое де­ло, зон­тов я не люб­лю, по­это­му прос­то на­тяги­ваю ка­пюшон и иду на ос­та­нов­ку, где ми­нут двад­цать бу­ду ждать ав­то­буса, ко­торый дос­та­вит ме­ня до­мой. Мож­но, ко­неч­но, прой­ти пять квар­та­лов пеш­ком, но та­кие под­ви­ги не для ме­ня се­год­ня. На ос­та­нов­ке ни­кого нет, и, заб­равшись под проз­рачную кры­шу, я не вы­дер­жи­ваю и ле­зу в кар­ман за жел­тым кон­вертом. Мне ка­жет­ся стран­ным, что фо­то упа­кова­но столь ста­ромод­но. Еще и эти ду­рац­кие мар­ки ро­дом чуть ли не из прош­ло­го ве­ка. Я рас­смат­ри­ваю их вни­матель­но, ко­выряю паль­цем... стоп. Где это ви­дано, что­бы мар­ка бы­ла нас­толь­ко креп­ко при­ляпа­на к кон­верту, что ни один ее кра­ешек не под­деть? Си­дят как вли­тые. Я уже прак­ти­чес­ки ма­шиналь­но пы­та­юсь под­ко­выр­нуть од­ну из них ног­тем, но ни­чего не вы­ходит. Юрий Га­гарин, изоб­ра­жен­ный на од­ной из ма­рок, все так же улы­ба­ет­ся мне, слов­но го­воря: «Ста­рай­ся, ста­рай­ся, ни­чего у те­бя не вый­дет». На­конец кон­верт под­да­ет­ся, и бу­мага рвет­ся под на­пором мо­его ног­тя. По кром­ке мар­ки яв­но прос­матри­ва­ет­ся чет­кий зе­леный след. И я проз­ре­ваю. Кле­ем на ос­но­ве так на­зыва­емой зе­лен­ки поль­зо­вать­ся мог­ли да­леко не все, так как это ве­щес­тво еще не име­ло офи­ци­аль­но­го па­тен­та. Но мно­гие стал­ке­ры ва­рили эту га­дость са­мос­то­ятель­но и про­дава­ли. Цен­ность «зе­леноч­но­го» клея бы­ла в его не­веро­ят­ных ад­ге­зи­он­ных свой­ствах. И прик­ле­ивать та­ким до­рогим и ред­ким кле­ем мар­ки бы­ло прос­то чу­довищ­ной рас­то­читель­ностью. Ког­да ав­то­бус подъ­ез­жа­ет к ос­та­нов­ке, то там его ник­то не ждет. Я все-та­ки ре­ша­юсь прой­тись пеш­ком. Но пункт наз­на­чения те­перь дру­гой: за­веде­ние под наз­ва­ни­ем «Боржч», где у ме­ня в пла­нах вы­ведать, кто из стал­ке­ров тор­го­вал не­легаль­ной зе­лен­кой. И глав­ное, ко­му она в ито­ге отош­ла. В «Бор­жче» се­год­ня пус­то: буд­ний день, да и в пос­леднее вре­мя кон­ку­риру­ющий «Стал­кер­ский ого­нек» пе­рема­нил мно­го по­сети­телей. Я же по-преж­не­му вер­на «Бор­жчу» и точ­но знаю, что ос­новной сбыт не­легаль­щи­ны из Зо­ны идет имен­но здесь. Тот, кто мне ну­жен, ока­зыва­ет­ся в са­мом даль­нем уг­лу, что в прин­ци­пе ожи­да­емо, и се­год­ня пе­ред ним сто­ит бу­тыл­ка вод­ки, что сов­сем не­ожи­дан­но. Но мне толь­ко на ру­ку — у пь­яных язык раз­вя­зыва­ет­ся лег­че. — Здравс­твуй­те, Ма­рия, — го­ворит он, ког­да я при­сажи­ва­юсь нап­ро­тив, да­же не спро­сив раз­ре­шения. Мне мож­но. — Здравс­твуй­те, Ри­чард, — от­ве­чаю я, сте­пен­но кив­нув го­ловой. Ри­чард Ну­нан — не са­мый пос­ледний че­ловек в этом го­роде, он зна­ет все о стал­керс­тве и стал­ке­рах, чем мне, собс­твен­но, ин­те­ресен и по­лезен. — У вас праз­дник? — спра­шиваю веж­ли­во, кив­нув на бу­тыл­ку. — У ме­ня? — Ри­чард вски­дыва­ет­ся, из-под чер­ной пот­ре­пан­ной шля­пы с ши­роки­ми по­лями вы­бива­ет­ся се­дая прядь. Ма­ма го­ворит, что рань­ше он выг­ля­дел по-дру­гому, и она да­же бы­ла в не­го влюб­ле­на ка­кое-то вре­мя. Сов­сем не­дол­го, всег­да при­бав­ля­ет она, слов­но из­ви­ня­ясь. — Ну да, — го­ворю я, что­бы хоть как-то на­чать раз­го­вор, и сно­ва вы­рази­тель­но ки­ваю на его рюм­ку. — А, — его ус­та­лое мор­щи­нис­тое ли­цо оза­ря­ет­ся по­нима­ни­ем, — вы об этом... Нет, Ма­рия. У ме­ня нет ни­како­го по­вода. Раз­ве толь­ко ста­рая, ни­кому не нуж­ная да­та. Но это лич­ное, из­ви­ните. Ста­новит­ся стыд­но. С ка­кой ста­ти мне, со­вер­шенно чу­жому че­лове­ку, лезть в его де­ла. Пусть я и знаю его дав­но, и в гос­тях он у нас бы­ва­ет и по­могал мне не раз с ар­те­фак­та­ми, все же это­го ма­ло, что­бы лезть че­лове­ку в ду­шу. По­это­му тут же от­сту­паю. — Прос­ти­те, Ри­чард. Я по де­лу, собс­твен­но. Но ес­ли я не вов­ре­мя, и вы хо­тите... — По­дож­ди­те, Ма­рия. Вы бу­дете сме­ять­ся, но вы име­ете к мо­ей осо­бой да­те са­мое не­пос­редс­твен­ное от­но­шение. Быть мо­жет, ког­да-ни­будь вы да­же уз­на­ете, ка­кое имен­но... Ну, а по­ка прос­то по­сиди­те со мной. Вы­пей­те, ес­ли хо­тите. Я бу­ду вам да­же бла­года­рен, ес­ли выпь­ете со мной... — Я не пью, — го­ворю я отс­тра­нен­ным го­лосом. Пь­яно­го Ну­нана наб­лю­дать еще не при­ходи­лось. Это да­же за­бав­но. — Хо­рошо, не пей­те, — лег­ко сог­ла­ша­ет­ся он, на­ливая се­бе оче­ред­ную рюм­ку, — я вас слу­шаю. — Мне нуж­но знать, кто из стал­ке­ров сбы­вал зе­лен­ку за пос­леднее вре­мя, — го­ворю ти­хо: пусть в за­веде­нии и нет ни­кого осо­бо, но, как го­ворит­ся, да­же у стен есть уши. Этой не­замыс­ло­ватой муд­рости я на­учи­лась уже дав­но. Ри­чард мол­чит, гля­дя в рюм­ку пе­ред со­бой, буд­то там сей­час что-то по­явит­ся. Я тер­пе­ливо жду. Спус­тя па­ру ми­нут он, на­конец, под­ни­ма­ет взгляд. — Не знаю, за­чем вам это, — го­ворит Ри­чард, — но я вам по­могу, ко­неч­но. Поп­ро­буй­те расс­про­сить Хро­мого Сед­ри­ка. Воз­можно, все ва­ши воп­ро­сы по этой те­ме дол­жны быть ад­ре­сова­ны имен­но ему. — А где он сей­час? — спра­шиваю я, ста­ра­ясь не по­казы­вать осо­бой за­ин­те­ресо­ван­ности: Ри­чард счи­та­ет се­бя от­ветс­твен­ным за мою судь­бу и мо­жет счесть, что в мо­их по­ис­ках та­ит­ся опас­ность. — Сед­рик?.. В Зо­не, где же еще. Зав­тра дол­жен вер­нуть­ся. Ез­жай­те до­мой, Ма­ри, воз­можно, зав­тра вам уже не нуж­на бу­дет эта ва­ша... зе­лен­ка. Он ус­та­ло прик­ры­ва­ет гла­за, и я по­нимаю, что раз­го­вор мож­но счесть окон­ченным. Дом ме­ня встре­ча­ет зво­ном би­той по­суды и гром­ки­ми воп­ля­ми с кух­ни. Ма­ма сно­ва не в ду­хе, и сно­ва дос­та­лось на­шей мно­гос­тра­даль­ной по­суде, ко­торой и так ос­та­лось нем­но­го. — Мам, — го­ворю я гром­ко, — ма­муля, пе­рес­тань. — Ма­ри, милая, — при­тор­но-лас­ко­вый тон с при­месью ал­ко­голь­ной сим­па­тии мне уже дав­но при­вычен. — До­ма я, мам. Ос­тавь по­суду, дай по­есть луч­ше. — Хо­рошо. Ма­ма всег­да и во всем со мной сог­ла­ша­ет­ся. Она ни­ког­да не го­ворит ни­чего про­тив, не скан­да­лит со мной (упа­си Бо­же!), не ки­да­ет­ся ни­чем в ме­ня, она прос­то пь­ет и схо­дит с ума. Пос­те­пен­но. На стол ма­ма со­бира­ет быс­тро, и уже спус­тя ка­ких-то де­сять ми­нут мы с ней си­дим нап­ро­тив друг дру­га, и я сно­ва по­ража­юсь, ка­кой у нее бо­лез­ненный вид. Ког­да я смот­рю на нее, я ви­жу пус­тую обо­лоч­ку. Слов­но скор­лу­па, че­рез тре­щину в ко­торой вы­тек­ло все со­дер­жи­мое. Ког­да эта тре­щина по­яви­лась? На­вер­ное, ког­да отец сги­нул в Зо­не. Он прос­то не вер­нулся, хо­тя и по­гиб­шим его вро­де как ник­то не объ­яв­лял. Ему всег­да вез­ло, но Зо­на сло­ма­ет ко­го угод­но, а уж стал­ке­ры — те во­об­ще ред­ко до трид­ца­ти до­жива­ют, что уж там го­ворить. Я еще ма­лень­кая сов­сем бы­ла, не осо­бо по­нима­ла, что к че­му, а меж­ду тем с ма­мой уже слу­чилась бе­да. Сей­час я от­но­шусь к ее об­ра­зу жиз­ни спо­кой­но — зна­чит, так на­до. Но не хо­теть дру­гой жиз­ни для се­бя и нее прос­то не мо­гу. Не мо­гу не не­нави­деть все, что про­ис­хо­дит в Хар­монте, не мо­гу не пы­тать­ся отыс­кать хоть ка­кую-ни­будь ин­форма­цию о сво­ем от­це. На сле­ду­ющий день я пер­вым де­лом от­прав­ля­юсь в ла­бора­торию, что­бы взгля­нуть на зе­леный ведь­мин сту­день, а го­воря на­уч­ным язы­ком — кол­ло­ид­ный газ. Ми­шаня уже на мес­те и при­тан­цо­выва­ет воз­ле ла­бора­тор­но­го сто­ла в не­тер­пе­нии. — Ут­ро доб­рое, Ма­рия Ред­ри­ков­на! — при­ветс­тву­ет он ме­ня, сно­ва на­зывая по име­ни-от­чес­тву на свой рус­ский ма­нер. — Доб­рое, Ми­ша, — от­кли­ка­юсь и да­же улы­ба­юсь: мне нра­вит­ся его эн­ту­зи­азм, свой­ствен­ный толь­ко сту­ден­там и уче­ным ду­ракам, ко­торые так и ос­та­ют­ся сту­ден­та­ми до кон­ца сво­их дней. Я, кста­ти, то­же из та­ких ду­раков, люб­лю свою ра­боту и свои ис­сле­дова­ния. — Я сос­та­вил от­чет, как вы и про­сили, — го­ворит Зе­леный, про­тяги­вая мне пух­лую па­поч­ку. Ух ты, сколь­ко нас­чи­тал все­го! — Мо­лодец, Ми­шаня! — со­вер­шенно ис­крен­не вос­кли­цаю я и, при­жимая дра­гоцен­ную пап­ку к гру­ди, иду изу­чать ре­зуль­та­ты его вос­крес­ной ра­боты. За этим кро­пот­ли­вым, но со­вер­шенно опус­то­ша­ющим го­лову от пос­то­рон­них мыс­лей за­няти­ем ме­ня и нас­ти­га­ет неп­ри­ят­ная но­вость. — Ма­рия Ред­ри­ков­на, вы пред­став­ля­ете... — го­ворит Миш­ка, ста­ратель­но пе­реже­вывая бу­тер­брод с кол­ба­сой, сде­лан­ный на­шей за­бот­ли­вой тех­ничкой Ла­ной. Я по­доз­ре­ваю, что Ла­на влюб­ле­на в Ми­шаню и, уве­рен­ная, что путь к сер­дцу муж­чи­ны ле­жит имен­но че­рез же­лудок, ста­ра­ет­ся вов­сю, под­кар­мли­вая ла­боран­та бу­тер­бро­дами. За­муж, на­вер­ное, хо­чет. Глу­пая. На­вер­ня­ка на­де­ет­ся, что Зе­леный уве­зет ее от­сю­да, ког­да за­кон­чит свои ис­сле­дова­ния. Кто ж его вы­пус­тит, ду­рака... — До­жуй и го­вори, — ми­ролю­биво раз­ре­шаю я, мах­нув ру­кой. — Стал­кер, иди­от, вля­пал­ся в ко­мари­ную плешь и по­мер... — Оче­ред­ная бай­ка? — спра­шиваю я не осо­бо за­ин­те­ресо­ванно — ес­тес­твен­ный от­бор. Ес­ли ка­кой-то при­дурок вля­пал­ся в гра­викон­цен­трат, то ту­да ему и до­рога, гай­ки уже дав­но при­дума­ны че­лове­чес­твом, как и ЭРА — Эле­мен­тарный Рас­позно­ватель Ано­малий — и, ес­ли пос­ледний не всем дос­ту­пен в си­лу раз­ных фи­нан­со­вых воз­можнос­тей, то уж гай­ки каж­дый по­рядоч­ный стал­кер прос­то обя­зан но­сить с со­бой. И, тем не ме­нее, мне жал­ко бе­дола­гу. Смерть от ко­мари­ной пле­ши спо­кой­ной не на­зовешь. Быть сплю­щен­ным в тон­кий блин — и в кош­марном сне не при­видит­ся. — Нет, это не бай­ка. Ну что вы, Ма­рия, я при­ношу толь­ко про­верен­ную ин­форма­цию, — оби­жа­ет­ся Ми­шаня. — Лад­но, лад­но, — сме­няю гнев на ми­лость, — как зва­ли-то бе­дола­гу? — Не пом­ню, — от­махнул­ся Миш­ка, — го­ворят, Хро­мым его зва­ли. Сер­дце сра­зу же ух­ну­ло ку­да-то в пят­ки, и в ушах за­шуме­ло. Пе­ред гла­зами по­явил­ся об­раз жут­кой де­воч­ки с фо­тог­ра­фии. Не­уже­ли од­на ма­лень­кая ни­точ­ка, ве­дущая к раз­гадке ее тай­ны, и та обор­ва­лась? Хро­мой, зна­чит... Страш­ная и не­лепая смерть. Для стал­ке­ра с боль­шим опы­том сги­нуть в ко­мари­ной пле­ши — не­лепость не­сус­ветная. Что ж... Зо­на и не та­кое выт­во­рить мо­жет. — Сед­рик его зва­ли, — го­ворю се­бе под нос. — А ну-ка, ра­зуз­най мне по­под­робней про Хро­мого Сед­ри­ка. Ад­рес же­латель­но. Кто-то же у не­го был. Ми­шаня хло­па­ет гла­зами ров­но пять се­кунд, по­том ухо­дит, ни­чего так и не спро­сив. Вот за что я люб­лю сво­его ла­боран­та, так это за го­тов­ность вы­пол­нять мои прось­бы, нев­зи­рая на их ка­жущу­юся аб­сур­дность. С за­дачей Зе­леный справ­ля­ет­ся на удив­ле­ние быс­тро, и уже че­рез пол­ча­са я сжи­маю в ру­ках ад­рес Хро­мого Сед­ри­ка. Как на­писал в за­пис­ке за­бот­ли­вый Миш­ка — с ним про­жива­ет его же­на и пя­тилет­ний сын. Не уве­рена, что хо­чу зна­комить­ся с семь­ей стал­ке­ра, прак­ти­ка по­казы­ва­ет, что это не спо­собс­тву­ет по­луче­нию по­ложи­тель­ных эмо­ций, но сей­час же­лание уз­нать что-ли­бо про фо­тог­ра­фию пе­реси­лива­ет мой под­созна­тель­ный страх, и, за­кон­чив свой ра­бочий день ров­но к пя­ти ча­сам, я то­роп­ли­во выс­ка­киваю на ули­цу. Се­год­ня сол­нышко вспо­мина­ет, что есть та­кой го­род Хар­монт, и ту­да на­до хо­тя бы иног­да заг­ля­дывать. По­это­му до со­сед­не­го квар­та­ла, где и жил Хро­мой со сво­ей семь­ей, я ре­шаю доб­рать­ся пеш­ком. Лу­жи пок­ры­ты ра­дуж­ной бен­зи­новой плен­кой, и от это­го ста­новит­ся тос­кли­во. Мож­но пред­ста­вить, что это нас­то­ящая ра­дуга, но я это­го не де­лаю: не по мне стро­ить ил­лю­зии. Это бен­зин, от­ра­ва, и вся на­ша жизнь от­равле­на, как эти лу­жи на до­рогах. Хро­мой Сед­рик жил в от­да­лен­ном квар­та­ле, здесь и вов­се все про­пах­ло за­пахом тру­щоб и вых­лопны­ми га­зами. Я под­хо­жу к ста­рому об­шарпан­но­му до­му с по­косив­шимся за­бором из по­лус­гнив­ших до­сок. Да, ус­пешным стал­ке­ра Хро­мого наз­вать бы­ло точ­но нель­зя. На­жав на зво­нок, спря­тав­ший­ся под прор­жа­вев­шим кус­ком же­леза, я жду нес­коль­ко ми­нут. По­том на­жимаю сно­ва... и сно­ва... ни­како­го от­ве­та. На­конец, дверь рас­па­хива­ет­ся, и на по­роге воз­ни­ка­ет пот­ре­пан­ная жен­щи­на лет трид­ца­ти пя­ти. Ее свет­лые во­лосы соб­ра­ны в не­ак­ку­рат­ный хвост на за­тыл­ке, боль­шой рас­тя­нутый сви­тер дос­та­ет до ко­лен, и под ним яв­но боль­ше ни­чего нет. Сквозь про­рехи в дра­ных, стоп­танных тап­ках выг­ля­дыва­ют дав­но не мы­тые но­ги. Ме­ня поч­ти вы­вора­чива­ет от от­вра­щения, так как са­ма я очень ак­ку­рат­на к се­бе и сво­ему до­му и не тер­плю вот та­кого от­но­шения к жиз­ни. Тем бо­лее у нее есть ре­бенок, нас­коль­ко мне из­вес­тно. — Что вам нуж­но? — спра­шива­ет она тус­клым го­лосом, и ме­ня об­да­ет зна­комый за­пах пе­рега­ра. — Мне ну­жен... Сед­рик, — я за­пина­юсь на по­лус­ло­ве: а что мне дей­стви­тель­но нуж­но от это­го Бо­гом за­быто­го до­ма и ус­тавшей от все­го жен­щи­ны? — А вы еще не в кур­се? — спра­шива­ет она все так­же тус­кло, без еди­ной эмо­ции. Я не мо­гу по­нять, то ли она го­това от­ве­чать на мои воп­ро­сы, то ли ме­ня сей­час по­гонят от­сю­да по­ганой мет­лой. — Он по­гиб, — ин­форми­ру­ет она, и в то­не ее ни кап­ли со­жале­ния. — Пус-с-с-сть она уй­де-от... — раз­да­ет­ся ши­пящий го­лос из глу­бин зах­ламлен­но­го до­ма. Я вздра­гиваю, ибо слож­но пред­ста­вить, что так мо­жет го­ворить че­ловек. — Пус-с-с-сть ос-с-с-та­вит нас-с-с-с в по­кое-е... — сно­ва раз­да­ет­ся от­ту­да же, но уже бли­же. И я, на­конец, ви­жу об­ла­дате­ля этих жут­ких ин­то­наций. Луч­ше бы я во­об­ще не при­ходи­ла в этот дом! Черт же ме­ня дер­нул ра­зыс­ки­вать это­го Хро­мого, будь он не­ладен! Пря­мо пе­редо мной сто­ит маль­чик лет пя­ти-шес­ти. Он очень кра­сиво и ак­ку­рат­но одет, не в при­мер ма­тери. Но тем не ме­нее его об­лик вну­ша­ет пер­во­быт­ный ужас. Все де­ло в его страш­ных гла­зах: чер­ная ра­дуж­ка пол­ностью скры­ва­ет бел­ки, от это­го ощу­щение, что смот­ришь в без­дну, тем­ный во­дово­рот, ко­торый утя­гива­ет те­бя ку­да-то ту­да, где страх и ужас, и боль, все пе­реме­шива­ет­ся и гро­зит раз­да­вить те­бя, сте­реть в по­рошок... А ког­да ре­бенок от­кры­ва­ет рот, то я по­нимаю, что глаз­ка­ми де­ло не ог­ра­ничи­ва­ет­ся — у не­го жут­кий раз­дво­ен­ный язык, как у змей, от­сю­да и это ши­пение. — Вы бы­ли у вра­ча? — вы­пали­ваю я, уже по­нимая, что по­рю пол­ную чушь. — Бы­ли, — ти­хо от­ве­ча­ет эта нес­час­тная, — мис­тер Кат­терфилд дер­жит нас на кон­тро­ле. Он го­ворит, что вско­ре все за­кон­чится. Он го­ворит, что та­кие де­ти дол­го не жи­вут. Это пла­та за де­ла мо­его му­жа, это пла­та, а рас­пла­чивать­ся спол­на те­перь мне и толь­ко мне!.. — ее го­лос сры­ва­ет­ся на крик, и она без­воль­ным меш­ком осе­да­ет в тес­ной при­хожей, сод­ро­га­ясь от ры­даний. Я не знаю, как ей по­мочь — она во всем пра­ва, это пла­та, ко­торую взы­ма­ет Зо­на со стал­ке­ров, и уди­витель­ное де­ло, что я у от­ца по­лучи­лась впол­не нор­маль­ной, не та­кой, как эти нес­час­тные... Зна­чит, мис­тер Кат­терфилд уве­рен, что та­кие де­ти дол­го не жи­вут. Точ­но! Он мо­жет пом­нить обезь­ян­ку с прис­ланной мне фо­тог­ра­фии, как же я рань­ше-то не со­об­ра­зила. Од­на­ко, да­же вы­яс­нив, кто это, я не уз­наю от­ве­та на глав­ный воп­рос — за­чем бы­ло под­ки­дывать эту фо­тог­ра­фию мне? — Чей за­каз вы­пол­нял ваш муж, ког­да пос­ледний раз ушел в Зо­ну? — спра­шиваю я, не поз­во­ляя ей зак­рыть дверь, на­валив­шись на гни­лой неп­рочный ко­сяк всем те­лом. — Не ва­ше де­ло! — со­пит она, дер­гая дверь на се­бя. — Ухо­дите, умо­ляю вас, ухо­дите! — Мне нуж­но, по­нима­ете, нуж­но! — кри­чу я, и в ка­ком-то от­ча­яньи, при­бегая к пос­ледне­му, со­вер­шенно не­понят­но­му ар­гу­мен­ту, ле­зу в кар­ман и дос­таю зло­получ­ную фо­тог­ра­фию. Ког­да жен­щи­на ви­дит, чем имен­но я раз­ма­хиваю у нее пе­ред но­сом, она пя­тит­ся на­зад, к сте­не, при­гова­ривая «Ой, ма­моч­ки!». — Имя! — су­рово го­ворю я, осоз­на­вая, что мой не­лепый ма­невр удал­ся. — Ди­на Бар­бридж, — го­ворит она, не от­ры­вая взгля­да от фо­тог­ра­фии, — Ди­на Бар­бридж. И тут в де­ло вме­шива­ет­ся ее боль­ной сын, он под­хо­дит ко мне вплот­ную, нак­ло­ня­ет го­лову на­бок и вы­совы­ва­ет свой страш­ный язык. Я уже по­лучи­ла, что хо­тела, но не мо­гу от­вести взгля­да от это­го су­щес­тва и де­лаю шаг не из до­ма, а на­обо­рот — вов­нутрь. — Ке­вин, пе­рес­тань! — ис­те­ричес­ки кри­чит же­на Сед­ри­ка, а в мо­их ушах толь­ко ши­пящий го­лос, ко­торый твер­дит что-то о мо­ей со­вес­ти и при­зыва­ет ме­ня уб­рать­ся от­сю­да по­даль­ше. Я бы и ра­да, но мои но­ги ме­ня боль­ше не слу­ша­ют­ся, да и зву­ки вок­руг боль­ше не­раз­ли­чимы для ме­ня. Вдруг ка­кая-то си­ла под­хва­тыва­ет ме­ня, воз­вра­ща­ет в вер­ти­каль­ное по­ложе­ние и ку­да-то та­щит. Спус­тя ка­кое-то вре­мя на­чинаю по­нимать, что мне не­удоб­но, мок­ро и боль­но на­ходить­ся там, где я сей­час на­хожусь. — Ма­рия Ред­ри­ков­на, — го­ворит ви­нова­тый го­лос от­ку­да-то из дру­гой Все­лен­ной, — Ма­рия Ред­ри­ков­на, оч­ни­тесь, по­жалуй­ста, я вас очень про­шу. — Оч­ну­лась уже, — бур­чу я, ог­ля­дыва­ясь и об­на­ружи­вая се­бя на сы­рой зем­ле, в вы­мок­шем пла­ще. Го­лова моя ми­ло по­ко­ит­ся на ко­ленях у Миш­ки, а сам он выг­ля­дит нас­толь­ко нес­час­тным в сво­их за­ляпан­ных грязью оч­ках, что хо­чет­ся его по­жалеть. — Ты что тут де­ла­ешь? — воп­ро­шаю я стро­го, на­чиная по­нимать, что уж Миш­ки-то точ­но тут быть не дол­жно. — Не сер­ди­тесь, Ма­рия Ред­ри­ков­на, — го­ворит он, по­тупив­шись, — я по­нял, что вы опас­ное что-то за­дума­ли, и не мог до­пус­тить... — Джентль­мен чер­тов, — взды­хаю я с об­легче­ни­ем, нис­коль­ко уже не злясь на не­пос­лушно­го ла­боран­та: все-та­ки, как ни кру­ти, он спас мне жизнь. Воз­можно. Плешь его зна­ет, что слу­чилось бы со мной в этом жут­ком до­ме даль­ше. — Ты пом­нишь, сколь­ко мне лет? — вдруг спра­шиваю я, са­дясь и пы­та­ясь при­вес­ти се­бя в бо­жес­кий вид. — Двад­цать во­семь, — с го­тов­ностью от­ве­ча­ет он. И впрямь — пом­нит. Эх, Ла­на, ни­чего ты не по­нима­ешь в муж­чи­нах. Мне ста­новит­ся смеш­но. — А те­бе, — го­ворю я, под­няв квер­ху ука­затель­ный па­лец, — двад­цать. Вот и не за­бывай, — до­бав­ляю я тор­жес­твен­но, уже пол­ностью под­нявшись на но­ги. Ми­шаня за­бав­но крас­не­ет и от­во­рачи­ва­ет­ся — ну и лад­но, вот пусть и пом­нит, и взгля­ды том­ные на ро­вес­ниц бро­са­ет, а не на сво­его ру­ково­дите­ля. — Вы наш­ли, что ис­ка­ли? — спра­шива­ет Ми­ша, по­могая мне от­ряхнуть­ся. — Наш­ла, — рас­се­ян­но го­ворю я, пы­та­ясь зас­та­вить мыс­ли ра­ботать в нуж­ном нап­равле­нии. — По­нима­ешь, — объ­яс­няю, — я ре­шила, что у Хро­мого был за­каз­чик. Ну он бы не стал та­щить из Зо­ны зе­лен­ку, не бу­дучи уве­рен­ным, что ее точ­но за­берут. А раз та­щил, зна­чит, был уве­рен, а раз был уве­рен, зна­чит, был за­каз­чик. Вот имя за­каз­чи­ка я и хо­тела вы­яс­нить. — А за­чем вам это все? И зе­лен­ка эта?.. — оза­бочен­ность на ли­це Ми­ши сме­ня­ет­ся не­до­уме­ни­ем. Ах, ну да. Я же не рас­ска­зыва­ла ему про фо­тог­ра­фию. — Вче­ра мне под­ки­нули вот это, — по­жимаю я пле­чами, сно­ва дос­та­вая фо­тог­ра­фию мар­тышки в платье. Ми­ха­ил дол­го изу­ча­ет фо­то и да­же при­нюхи­ва­ет­ся к не­му. По его ли­цу за­мет­но, что эмо­ции его одо­лева­ют са­мые раз­ные: от през­ри­тель­нос­ти и брез­гли­вос­ти до лю­бопытс­тва и чис­то про­фес­си­ональ­но­го ин­те­реса. — А ка­кое от­но­шение к вам име­ет этот изу­родо­ван­ный ре­бенок? — Ты уве­рен, что это ре­бенок? — спра­шиваю я, и ме­ня край­не за­нима­ет, что он мне сей­час от­ве­тит. — Аб­со­лют­но. Я да­же слы­шал кра­ем уха эту ис­то­рию о хар­монт­ской де­воч­ке, ко­торая пос­те­пен­но ут­ра­тила че­лове­чес­кий об­лик. Ее отец был стал­ке­ром. — Яс­ное де­ло, — под­да­киваю я, все еще на­де­ясь, что Ми­шаня вспом­нит что-ни­будь по­лез­ное. — Я дол­жна вы­яс­нить, ка­ким об­ра­зом эта фо­тог­ра­фия по­пала ко мне. И не спра­шивай, по­чему. И за­чем. Все рав­но не от­ве­чу. — С ва­ми, жен­щи­нами, всег­да так, — за­каты­ва­ет гла­за Ми­шаня, — лад­но, до­пус­тим, вам на­до вы­яс­нить. Сог­ла­сен. За­каз­чик-то кто? — Ди­на Бар­бридж, — го­ворю я ти­хо, — зна­ешь та­кую? — Что-то слы­шал, — мой спут­ник не­оп­ре­делен­но по­жима­ет пле­чами. — Ну, а я про нее мно­го слы­шала. Она — дочь Стер­вятни­ка Бар­брид­жа, мне ма­ма про не­го рас­ска­зыва­ла дав­но уже. Го­ворят, она и ее брат Ар­тур чуть ли не единс­твен­ные де­ти, ко­торые ро­дились без па­толо­гий у от­ца-стал­ке­ра. — Но ваш же отец то­же вро­де стал­ке­ром был... — за­дум­чи­во го­ворит Ми­ша. — Был, — сог­ла­ша­юсь я. Но я — ис­клю­чение. Как и Ди­на. Ар­ту­ра, кста­ти, дав­но нет в жи­вых. И мне очень хо­чет­ся по­нять, ка­ким об­ра­зом тут за­меша­на Ди­на Бар­бридж. — Я по­нял, — Ми­ша грус­тно улы­ба­ет­ся, — я все по­нял. Ма­рия, вы со­бира­етесь по­бесе­довать с этой жен­щи­ной? — Имен­но, мой до­рогой Зе­ленень­кий, имен­но, — мое нас­тро­ение улуч­ша­ет­ся не­понят­но от­че­го, и я да­же на­чинаю под­пе­вать се­бе под нос: «И опять оку­на­ясь в ил­лю­зию сно­ва, ты не ве­ришь се­бе ни­ког­да, стал­кер сло­ва»... — Я иду с ва­ми, — го­ворит он с не­поко­леби­мой ре­шимостью в го­лосе. И да­же за­дира­ет под­бо­родок, что­бы ка­зать­ся еще нем­но­го вы­ше. Для со­лид­ности. — Тем бо­лее у ме­ня ма­шина, — учи­тывая, что это ржа­вый фоль­ксва­ген мох­на­того го­да, я, ви­димо, дол­жна про­ник­нуть­ся ве­сомостью се­го ар­гу­мен­та. — Лад­но, Ми­ша, — по­кор­но го­ворю я, в ду­ше ли­куя: не очень-то мне хо­телось ид­ти в дом Бар­брид­жей в оди­ночес­тве. Но те­перь, чувс­твуя ря­дом при­сутс­твие влюб­ленно­го в ме­ня ла­боран­та, я ощу­щаю се­бя го­раз­до уве­рен­нее. Прав­да, выг­ля­дим мы с ним не са­мым луч­шим об­ра­зом — оба гряз­ные, взъ­еро­шен­ные, буд­то черт зна­ет от­ку­да выб­ра­лись. Но на это в Хар­монте ник­то не об­ра­ща­ет вни­мания — слиш­ком мно­го тут бро­дяг и от­ча­яв­шихся, по­это­му ни­кого не вол­ну­ет, как ты выг­ля­дишь, хоть в лох­моть­ях хо­ди, де­ла ни­кому нет. Дом Бар­брид­жей на­ходит­ся за го­родом, и мы до­бира­ем­ся ту­да уже за­тем­но, нес­мотря на то, что Ми­шани­но ав­то нас не под­во­дит. Дом сто­ит на от­ши­бе, боль­шой и неп­риступ­ный, слов­но го­тичес­кий за­мок из ста­рого филь­ма ужа­сов. — Сей­час из не­го по­летят ле­тучие мы­ши... — шеп­чу я страш­ным го­лосом. Ми­шаня по­купа­ет­ся и вздра­гива­ет, смот­ря на ме­ня с ис­пу­гом. Взды­хаю и вы­хожу из ма­шины — от­кла­дывать бе­седу с мисс Бар­бридж я не со­бира­юсь. Кста­ти, а по­чему мисс? Она так и не выш­ла за­муж? Ни­каких мы­шей, ко­неч­но, нет, но воз­ле до­ма мог­ло бы быть и пос­ветлее. По край­ней ме­ре, ис­поль­зо­вать фо­нарь, что­бы прос­то доб­рать­ся до вход­ной две­ри, не са­мая луч­шая за­тея. — Мо­жет, нам не от­кро­ют? — ти­хо го­ворит Ми­шаня, яв­но го­рящий же­лани­ем уб­рать­ся от­сю­да по­даль­ше. — И не на­дей­ся, — от­ве­чаю я, стис­ки­вая его ло­коть — кто зна­ет, вдруг и прав­да рва­нет ку­да гла­за гля­дят, а мне без ма­шины не выб­рать­ся, меж­ду про­чим. Миш­ки­ным на­деж­дам не суж­де­но сбыть­ся — дверь от­кры­ва­ет­ся, и пе­ред на­ми не кто иной, как Ди­на Бар­бридж. С Ди­ной Бар­бридж я зна­кома, и она буд­то ни кап­ли не пос­та­рела с на­шей пос­ледней встре­чи. Все так ­же кра­сива и эле­ган­тна. — Здравс­твуй­те, Ма­рия, — го­ворит она на­рочи­то бод­рым го­лосом, од­на­ко я ви­жу хо­лод­ность и от­чужде­ние в ее кра­сивых гла­зах. Ди­на Бар­бридж вов­се не ра­да нас ви­деть. — Мне нуж­но по­гово­рить с ва­ми, Ди­на, — го­ворю, вста­вая так, что­бы не дать зах­лопнуть­ся две­ри. Да что это та­кое... Вто­рой раз за се­год­ня я не даю лю­дям зах­лопнуть дверь пе­ред мо­им но­сом. — Нуж­но — про­ходи­те, — быс­тро бор­мо­чет она, впус­кая нас внутрь. — Ко­фе? — свет­ским то­ном ин­те­ресу­ет­ся Ди­на, ког­да мы втро­ем ока­зыва­ем­ся в ог­ромном ка­мин­ном за­ле. Ее взгляд ощу­пыва­ет нас вдоль и по­перек, в нем по­яв­ля­ет­ся брез­гли­вость. — Да, спа­сибо, — рас­се­ян­но от­ве­чаю я, ози­ра­ясь по сто­ронам. Мо­жет, это и не сов­сем при­лич­но, но для ме­ня чер­тов­ски важ­но, так как ме­ня не от­пуска­ет ощу­щение, что за мной зах­лопну­лась дверь мы­шелов­ки. Ди­на ко­рот­ко ки­ва­ет и скры­ва­ет­ся за дверью. Очень стран­но, у Бар­брид­жей в столь ог­ромном до­ме не во­дит­ся слуг?.. В ка­мине пот­рески­ва­ет нас­то­ящий огонь, на сте­нах тя­желые до­рогие го­беле­ны и не ме­нее до­рогие под­свеч­ни­ки. Ог­ромная люс­тра под узор­ным по­тол­ком, на­вер­ное, на ты­сячу све­чей. Я ни­ког­да в сво­ей жиз­ни не ви­дела по­доб­ной рос­ко­ши. Ми­шаня, ви­димо, то­же, по­тому что он как-то стран­но хрюк­нул и умолк, не про­из­не­ся боль­ше ни сло­ва. Ди­на вхо­дит в зал, не­ся пе­ред со­бой боль­шой под­нос с ми­ни­атюр­ны­ми фар­фо­ровы­ми чаш­ка­ми и та­релоч­кой с пе­чень­ем. Мы мол­ча рас­са­жива­ем­ся вок­руг стек­лянно­го сто­лика пе­ред ка­мином. — Я слу­шаю вас, — веж­ли­во го­ворит Ди­на, и я сно­ва, как и в мо­мент на­шей пер­вой встре­чи, по­ража­юсь этой жен­щи­не. Она не­пере­дава­емо, прос­то во­пи­юще кра­сива, да­же сей­час, ког­да ей уже под пять­де­сят. Ее тем­ные во­лосы уб­ра­ны в при­чуд­ли­вую при­чес­ку на за­тыл­ке, лег­кий ма­ки­яж под­черки­ва­ет не­обык­но­вен­ный раз­рез глаз. По­жалуй, я не встре­чала ни­кого кра­сивей Ди­ны Бар­бридж. Ук­радкой бро­саю взгляд на Миш­ку — тот заг­ло­тил на­жив­ку и не мо­жет от­вести взгля­да от Ди­ны, прис­таль­но наб­лю­дая за каж­дым ее жес­том. Чувс­твую лег­кий укол рев­ности — мне ни за что не стать та­кой... Чуть встря­хиваю го­ловой, что­бы стрях­нуть с се­бя ее маг­не­тизм, и за­даю свой пер­вый воп­рос: — Ди­на, вы зна­комы с Хро­мым Сед­ри­ком? — С че­го вы взя­ли, что впра­ве ме­ня спра­шивать? — при­под­ни­ма­ет од­ну бровь Бар­бридж. Ей уда­ет­ся ме­ня сму­тить. Я те­ря­юсь, но все же быс­тро бе­ру се­бя в ру­ки. — Ме­ня не ин­те­ресу­ют ва­ши пе­рипе­тии с за­коно­датель­ством Хар­монта. Я уче­ный, Ди­на, мне нет де­ла до ва­ших сде­лок со стал­ке­рами, по­верь­те. Я прос­то ищу ин­форма­цию вот об этой де­воч­ке, — я кла­ду прис­ланную мне на­кану­не фо­тог­ра­фию на стол и вни­матель­но сле­жу за вы­раже­ни­ем ли­ца Ди­ны Бар­бридж. Она вни­матель­но и серь­ез­но смот­рит на фо­тог­ра­фию, по­том под­ни­ма­ет гла­за на ме­ня и... на­чина­ет сме­ять­ся. Хо­хотать в го­лос. — Вы из­де­ва­етесь на­до мной? — спра­шива­ет она, на­конец, уте­рев выс­ту­пив­шие на гла­зах сле­зы. — Вам де­лать боль­ше не­чего, Ма­рия? — По­чему вы сме­етесь? — спра­шиваю я, на­супив­шись. — Глу­пая дев­чонка! — вдруг зло бро­са­ет Ди­на, прав­да, тут же тон ее сно­ва смяг­ча­ет­ся. — Спро­сите об этом у Джей­мса Кат­терфил­да, он все рас­ска­жет. Не моя это тай­на, и не мне ее рас­кры­вать. Но ес­ли вы уз­на­ете прав­ду, Ма­рия, то воз­вра­щай­тесь, и я рас­ска­жу вам, как най­ти в Зо­не чер­ный снег. Гла­за ее ста­новят­ся сов­сем бе­зум­ны­ми, она смот­рит в заш­то­рен­ное ок­но и лишь без­звуч­но ше­велит гу­бами. Я пос­пешно про­ща­юсь и, хва­тая Миш­ку за ру­ку, уби­ра­юсь прочь из это­го бе­зум­но­го до­ма. — Она жи­вет од­на? — вдруг по­да­ет го­лос Ми­шаня, мол­чавший до это­го мо­мен­та, слов­но ры­ба. — Да, — от­ве­чаю я, — ее мать умер­ла очень дав­но, брат сги­нул в Зо­не, отец то­же по­гиб где-то в Зо­не. Го­ворят, все стал­ке­ры ухо­дят уми­рать в Зо­ну, она зо­вет сво­их де­тей об­ратно, — ти­хо при­бав­ляю я, вспо­миная од­ну из ста­рых ска­зок, что рас­ска­зыва­ла мне на ночь ма­ма. И отец, по­нимаю я. Ко­рот­кое, ос­трое, буд­то лез­вие, вос­по­мина­ние вон­за­ет­ся в мозг, как нож в мас­ло. Я вспо­минаю го­лос от­ца — низ­кий, гус­той, с хри­пот­цой, он что-то го­ворит мне, а я ни­как не мо­гу ра­зоб­рать, что имен­но. — Ма­рия Ред­ри­ков­на! — я слы­шу Ми­шанин вопль, он ос­та­новил ма­шину и кри­чит на ме­ня за­чем-то, тря­ся за пле­чо. — Ос­тавь, — мор­щусь я, — я в по­ряд­ке, прос­то ус­та­ла. — Вы соз­на­ние по­теря­ли, — за­дум­чи­во го­ворит Миш­ка, поб­леднев­ший, но уже впол­не спо­кой­ный. — Бы­ва­ет, — я пы­та­юсь улыб­нуть­ся, — обе­щаю, зав­тра же об­ра­щусь к вра­чу. Я не уточ­няю, к ка­кому имен­но, ведь Джей­мс Кат­терфилд, мой на­уч­ный ру­ково­дитель, то­же врач. Ночью мне снит­ся стран­ный сон. Во сне я в Зо­не. Я там ни­ког­да не бы­ла, но те­оре­тичес­кую часть за­зуб­ри­ла на со­весть. Зо­на в мо­ем сне ве­личес­твен­но-мрач­ная, по­чему-то пок­ры­тая мо­лодой тра­вой тем­но-зе­лено­го цве­та. По крис­таль­но-чис­то­му не­бу плы­вут свин­цо­вые, тя­желые об­ла­ка. Я ви­жу се­бя со сто­роны, слов­но смот­рю на се­бя ма­лень­кую со спи­ны. На мне бе­лое плать­ице, а в зо­лотис­тых во­лосах — ро­зовый бант. Ря­дом со мной сто­ит из­можден­ный че­ловек с яр­ко-ры­жими во­лоса­ми. Он про­тяги­ва­ет мне-де­воч­ке ру­ку со сло­вами: — Пой­дем со мной, Мар­тышка! Я по­кажу те­бе чер­ный снег. И преж­де чем сде­лать шаг, я-де­воч­ка обо­рачи­ва­юсь. И тог­да я-нас­то­ящая на­чинаю кри­чать. По­тому что у де­воч­ки ока­зыва­ет­ся ли­цо му­тан­та с фо­тог­ра­фии. — Ма­ри, не кри­чи, не кри­чи, — при­гова­рива­ет кто-то ти­хим го­лосом. При­от­крыв гла­за, я ви­жу ма­му. Она си­дит на краю мо­ей кро­вати пря­мо в ноч­ной ру­баш­ке, в ее поч­ти трез­вых гла­зах — бес­по­кой­ство. — Я в по­ряд­ке, ма­ма, — го­ворю сла­бым го­лосом. Мне не хо­чет­ся ее тре­вожить, ма­му в пос­леднее вре­мя му­ча­ют сер­дечные бо­ли, и я по­нимаю, что луч­ше не зас­тавлять ее нер­вни­чать. — Те­бя что-то бес­по­ко­ит... — Мне сни­лась Зо­на, — ре­ша­юсь я. Ма­ма креп­ко при­жима­ет ме­ня к се­бе и на­чина­ет пла­кать: — Ма­рия, моя ма­лень­кая мар­тышка, — при­гова­рива­ет она впол­го­лоса, ка­чая ме­ня, как ма­лень­кую. Я вы­вора­чива­юсь из ее рук, пе­рес­пра­шиваю: — Мар­тышка? Ма­ма оха­ет и при­жима­ет ла­донь ко рту, не пе­рес­та­вая пла­кать: — Это он так те­бя на­зывал, это он, — буд­то оп­равды­ва­ясь, го­ворит она, — а ты вон ка­кая, ты — кра­сави­ца, он это шу­тя, лю­бя... — Кто он? Отец? — Рэд... да, да, отец, — го­ворит она, смот­ря на ме­ня умо­ля­ющи­ми гла­зами. И я не со­бира­юсь и даль­ше ее му­чить. Пусть приз­ра­ки прош­ло­го ос­та­нут­ся с ней, пусть ее прош­лое не тре­вожит мое нас­то­ящее те­перь. Ма­ма ухо­дит, все еще что-то при­гова­ривая се­бе под нос, я же про­вожу ос­та­ток но­чи, пы­та­ясь зас­нуть. Ме­ня бес­по­ко­ит «чер­ный снег». Ди­на ска­зала это с сар­казмом, у нее стран­но блес­те­ли гла­за, и те­перь вот во сне мой отец (а я уве­рена, что это был имен­но он) сно­ва упо­мянул это яв­ле­ние. От че­го снег мо­жет стать чер­ным? От гря­зи. От то­го, что сме­ша­ет­ся с дру­гим ве­щес­твом. Да от че­го угод­но, в прин­ци­пе, — это же Зо­на. Я при­думы­ваю ты­сячу и од­но ве­щес­тво, ко­торое мог­ло бы ок­ра­сить снег в чер­ный, преж­де чем по­падаю на ра­боту. Что, собс­твен­но, не от­ме­ня­ет глав­но­го воп­ро­са: а что в се­бе не­сет этот снег? Соз­на­ние уси­лен­но цеп­ля­ет­ся за по­лучен­ную ин­форма­цию, и я про­дол­жаю об этом ду­мать и на ра­боте. — Ма­рия Ред­ри­ков­на! — ко мне под­ле­та­ет Миш­ка, сы­тый ве­селый и выс­павший­ся. Мне да­же за­вид­но: вид­но, у не­го креп­кий здо­ровый сон, в то вре­мя как я не выс­па­лась от сло­ва сов­сем. Чу­довищ­ная нес­пра­вед­ли­вость, од­на­ко! — В чем от­ли­чие ошей­ни­ка ра­ба от вот это­го? — он по­казы­ва­ет свою про­ход­ную кар­ту, ко­торая бол­та­ет­ся на его шее. На се­кун­ду за­думы­ва­юсь, пы­та­ясь вспом­нить что-то об ошей­ни­ках ра­бов, но ис­то­рия — яв­но не мой ко­нек. — От­стань, — го­ворю мрач­но, тос­кли­во гля­дя на свой стол. Я хо­чу ту­да, а не сто­ять в ко­ридо­ре, слу­шая ми­шани­ны по­туги под­нять мое нас­тро­ение. — В ма­тери­але, Ма­рия Ред­ри­ков­на, в ма­тери­але, — го­ворит он, весь­ма до­воль­ный со­бой, — у ра­бов они бы­ли из кам­ня и же­леза, а у нас из плас­ти­ка... Вот и все раз­ли­чие. Я да­же на­хожу в се­бе си­лы улыб­нуть­ся: — Очень ос­тро­ум­но, Ми­ша, — го­ворю я, — ка­кие но­вос­ти с ут­ра? По­мимо край­не цен­ных ис­то­ричес­ких дан­ных, ко­торые ты толь­ко что мне из­ло­жил? — Со­веща­ние у нас, — по­нурив­шись, го­ворит Ми­ха­ил. Со­веща­ние ни он, ни я не вы­носим — в этом у нас пол­ная со­лидар­ность. — Кат­терфилд про­водит? — спра­шиваю я, де­лая без­различ­ное ли­цо. На са­мом де­ле лич­ность мо­его на­уч­но­го ру­ково­дите­ля ме­ня сей­час очень за­нима­ет, но Миш­ке знать ни к че­му. Ну, съ­ез­дил он со мной вче­ра — и спа­сибо, а даль­ше уж я са­ма как-ни­будь. — Он са­мый, — ки­ва­ет Миш­ка, и уны­лос­ти в его го­лосе при­бав­ля­ет­ся. Не лю­бит он Кат­терфил­да, ох, не лю­бит. И не зря. Джей­мс муж­чи­на су­ровый и как че­ловек и как ру­ково­дитель, тем бо­лее и миш­ки­на ре­бяч­ли­вость и бе­зала­бер­ность да­ром не про­ходят — Джей­мс Кат­терфилд наче­ку и не пре­минет вста­вить по пер­вое чис­ло не­ради­вому сот­рудни­ку. Од­на­ко, к на­шему удив­ле­нию, со­веща­ние про­водит вов­се не Кат­терфилд, а его за­мес­ти­тель — Ро­за У­отерс. — На се­год­няшний день, — за­яв­ля­ет она сра­зу же, бе­зо вся­ких при­вет­ствий, — в Хар­монте наб­лю­да­ет­ся рез­кий ска­чок ано­маль­ных за­боле­ваний, свя­зан­ных с по­сеще­ни­ем Зо­ны от­дель­ными лицами, час­то на это не упол­но­мочен­ными. — Стал­ке­рами, — под­ска­зываю я. Так как си­жу в пер­вом ря­ду, Ро­за ме­ня прек­расно слы­шит. — Что вы ска­зали, мисс Шу­харт? — спра­шива­ет она ме­ня с этой своей иди­от­ской улы­боч­кой, в ко­торую по­рой очень хо­чет­ся плю­нуть. — Я ска­зала, мисс У­отерс, что та­кие лю­ди на­зыва­ют­ся стал­ке­рами. Ро­за в ис­пу­ге ог­ля­дыва­ет­ся, слов­но за ее пле­чами сто­ит тол­па вы­ше­ука­зан­ных стал­ке­ров, го­товых ки­нуть­ся на нее и за­разить бо­лез­ня­ми Зо­ны. — Это сло­во, как и де­ятель­ность та­ких лю­дей, вне за­кона, — го­ворит она на­пыщен­но, зад­рав под­бо­родок. Я веж­ли­во ки­ваю, по­нимая, что спо­рить не сто­ит — У­отерс мо­жет на­жало­вать­ся Кат­терфил­ду, а тот — от­ру­гать ме­ня за не­соб­лю­дение су­бор­ди­нации. Хо­тя Джей­мс бу­дет на мо­ей сто­роне, ко­неч­но же. — В свя­зи с этим я пред­ла­гаю под­пи­сать пе­тицию с тре­бова­ни­ем ужес­то­чить на­каза­ние за не­закон­ное пре­быва­ние в Зо­не. — А ма­тери­алы для ис­сле­дова­ний вы где брать бу­дете, из­воль­те спро­сить? — ин­те­ресу­юсь я, на­рочи­то зе­вая. Ро­за не­ис­то­во крас­не­ет и вы­тира­ет лоб пла­точ­ком. Пра­виль­но, не на­до, те­тень­ка, на се­бя чу­жие обя­зан­ности брать. Стал­ке­ров и так нем­но­го ос­та­лось, и, сколь­ко бы ни кри­чали о том, что они «вне за­кона», они — дви­гатель на­шей се­год­няшней на­уки и ни­как ина­че. Луч­ше бы но­вые ис­сле­дова­ние фи­нан­си­рова­ли, да ре­шили, как им по­мочь, а они все ту­да же — «ужес­то­чить»... Нель­зя пи­лить сук, на ко­тором си­дишь — прак­ти­ка по­казы­ва­ет, что это за­кан­чи­ва­ет­ся оди­нако­во пла­чев­но — и для су­ка, и для то­го, кто пи­лит. — А где Джей­мс Кат­терфилд? — ре­ша­юсь спро­сить я во все­ус­лы­шание. Да мне, в прин­ци­пе, все рав­но до об­ще­го мне­ния, мне важ­но уз­нать, я и уз­наю. Ро­за не удос­та­ива­ет ме­ня да­же взгля­дом, про­дол­жая рас­простра­нять бе­либер­ду об опас­ности стал­керс­тва как яв­ле­ния. На­конец бес­по­лез­ное со­веща­ние за­кан­чи­ва­ет­ся, ни к ка­кому ито­гу, ес­тес­твен­но, сот­рудни­ки ин­сти­тута так и не приш­ли. Сла­ва Бо­гу, сре­ди нас дос­та­точ­но ум­ных, рас­су­дитель­ных лю­дей, ко­торые по­нима­ют, что при на­личии та­кого яв­ле­ния, как Зо­на, без стал­ке­ров ни­как нель­зя. Сра­зу пос­ле со­веща­ния я бе­гу в от­дел к Каттер­филду, что­бы вы­яс­нить, ку­да ис­па­рил­ся ста­рик. Его сек­ре­тар­ша Са­ша Чен чуть не да­вит­ся ко­фе, ког­да ви­дит ме­ня. Ее кра­сивые но­ги по­ко­ят­ся на сто­ле пря­мо сре­ди до­кумен­тов. Она, ви­димо, ре­шила, что в от­сутс­твии бос­са мож­но рас­сла­бить­ся и от­ре­шить­ся от ра­боты. А тут я. С при­ветом. — Доб­рое ут­ро, Са­ша, — здо­рова­юсь веж­ли­во, хо­тя моя ма­ма не­од­нократ­но за­меча­ла, что моя веж­ли­вость, как мы­шелов­ка, вро­де при­ят­но по­нача­лу, но пар­ши­во в ито­ге. — Доб­рое, мисс Шу­харт, — та­рато­рит Са­ша, пря­ча под стол свои длин­ные но­ги в сет­ча­тых кол­готках, — а мис­те­ра Кат­терфил­да нет... — Спо­кой­но, Са­ша, — го­ворю я, — я заш­ла уз­нать, где он. — Он... в боль­ни­це, — вы­пали­ва­ет Са­ша, от­во­рачи­ва­ясь. И я с удив­ле­ни­ем за­мечаю на ее гла­зах сле­зы. Она ис­крен­няя, хоть и не от­ли­ча­ет­ся вы­соким ин­теллек­том, но Джей­мса лю­бит, тем не ме­нее. Не знаю, ка­кие уж у них там от­но­шения, ни­ког­да не ин­те­ресо­валась под­робнос­тя­ми, знаю толь­ко, что Джей­мса нель­зя не лю­бить. Гру­бова­тый, веч­но мрач­ный — очень му­жес­твен­ный. И да­же воз­раст его не пор­тит. — У не­го ин­сульт, — го­ворит Са­ша так ти­хо, что я еле раз­ли­чаю сло­ва. Я мо­гу толь­ко по­качать го­ловой, так как под­хо­дящих слов по­доб­рать не мо­гу: мне ста­новит­ся нес­терпи­мо жал­ко Джей­мса. Я да­же за­бываю, за­чем имен­но сю­да приш­ла. Од­на­ко на по­роге, за­сунув ру­ку в кар­ман ра­боче­го ха­лата, вспо­минаю, что там до­жида­ет­ся сво­его ча­са фо­тог­ра­фия не­из­вес­тной де­воч­ки. И что я очень хо­чу, что­бы она ста­ла хоть чу­точ­ку из­вес­тней. В прин­ци­пе, мне не дол­жно быть ни­како­го де­ла до нее, нес­час­тной. Но она не вы­ходит у ме­ня из го­ловы. Это как с ин­те­рес­ной иде­ей, она бу­дет му­чить и му­чить, по­ка тот, ко­му она при­над­ле­жит, не ре­али­зу­ет ее на­конец. И тог­да, быть мо­жет, нас­ту­пит мо­мент об­легче­ния и да­же эй­фо­рии. Стоя на по­роге, я обо­рачи­ва­юсь и спра­шиваю слов­но нев­зна­чай: — Са­ша, а мис­тер Кат­терфилд ни­чего не го­ворил обо мне? — Нет, — она по­жима­ет пле­чами и пе­чаль­но ка­ча­ет го­ловой. — Тог­да у ме­ня боль­шие проб­ле­мы, — тя­ну я жа­лос­тли­во. Я хо­рошо знаю Са­шу: эта на­ив­ная и доб­рая ду­ша прос­то не мог­ла не ку­пит­ься на мое ко­варс­тво. — Ой, а что слу­чилось? — спрашивает она, и в го­лосе — ожи­да­емое лю­бопытс­тво. — По­нима­ешь, я до­писы­ваю дис­серта­цию, от­да­ла мис­те­ру Кат­терфил­ду на прав­ку, а он не ус­пел вер­нуть, — тра­гич­но шмы­гаю но­сом для ре­алис­тичнос­ти, — а мне сроч­но, прос­то сроч­но не­об­хо­дима моя ра­бота. Это кри­тич­но, по­тому что мне ну­жен имен­но тот пе­чат­ный ва­ри­ант на его сто­ле. Там поп­равки на по­лях очень важ­ные, ар­хи­важ­ные, — при­бав­ляю, де­лая страш­ные гла­за и по­нижая тон. Са­ша шум­но взды­ха­ет. Са­ша нер­вно вер­тит в ру­ках свою руч­ку. Она ку­са­ет ее и за­дум­чи­во смот­рит в ок­но. На­конец, ее же­лание выг­ля­деть все­пони­ма­ющей в мо­их гла­зах пог­ло­ща­ет ее це­ликом, и, ощу­щая се­бя спа­сите­лем всех и вся, Са­ша мед­ленно и ве­личес­твен­но сог­ла­ша­ет­ся, про­тяги­вая мне ключ от ка­бине­та Кат­терфилда. — Ой, спа­сибо те­бе ог­ромное, ник­то бы не сде­лал для ме­ня боль­ше, чем ты, — ле­печу я быс­тро-быс­тро, хва­тая за­вет­ный ключ. — Вер­нуть не за­будь, — тя­нет она мне в спи­ну оза­бочен­ным го­лосом. — Ко­неч­но-ко­неч­но, — обо­рачи­ва­юсь я на по­роге. «Вот ког­да, Джей­мс, ты об­за­ведешь­ся нор­маль­ной сек­ре­тар­шей с го­ловой, а не с но­гами, под­чи­нен­ные пе­рес­та­нут ла­зить в твой ка­бинет без спро­са», — ду­маю я, ища оп­равда­ние для сво­его мер­зко­го пос­тупка. В ка­бине­те Ка­тт­ерфил­да прох­ладно и ти­хо. Боль­шое крес­ло за тща­тель­но уб­ранным сто­лом пус­ту­ет, и от­то­го ка­жет­ся ус­тра­ша­ющим. В пер­вую оче­редь ме­ня ин­те­ресу­ет лич­ность ре­бен­ка на фо­тог­ра­фии. Во вто­рую — ин­форма­ция о «чер­ном сне­ге». Ну, в-треть­их, ес­ли удас­тся, что-ни­будь об от­це — всег­да меч­та­ла по­копать­ся у Кат­терфил­да в пап­ках. Шкаф у Джей­мса знат­ный, по­видав­ший ви­ды, и тем не ме­нее, к мо­ей ра­дос­ти, аб­со­лют­но не за­пер­тый. То ли ста­рик не ус­пел зак­рыть его, то ли ни­ког­да и не зак­ры­вал, в си­лу то­го, что сам всег­да был на ра­бочем мес­те. Внут­ри шкаф за­бит ста­рыми пыль­ны­ми пап­ка­ми. Я знаю, что Джей­мс со­вер­шенно не до­веря­ет элек­трон­ным но­сите­лям и по­тому всег­да дуб­ли­ру­ет на­ибо­лее ин­те­рес­ные для не­го ве­щи в бу­маж­ном фор­ма­те, ак­ку­рат­но рас­пре­деляя по пап­кам ста­рого об­разца — с те­семоч­ка­ми. «Стал­ке­ры» — гла­сит нак­лей­ка на од­ной из па­пок, и я, пы­та­ясь унять силь­ное сер­дце­би­ение, от­кла­дываю ее в сто­рону, это мы по­чита­ем по­том. «Ано­маль­ные за­боле­вания кос­тей» — над­пись на дру­гой. Эту хо­рошо знаю, ра­бота­ла по ма­тери­алам из нее, ког­да пи­сала свою ра­боту. «Му­тан­ты» — еще од­на лю­бопыт­ная пап­ка, к ко­торой у прос­тых смер­тных ни­ког­да не бы­ло дос­ту­па. Ус­тра­ива­юсь в у­ют­ном крес­ле Кат­терфилда и на­чинаю с пос­ледней пап­ки. Пе­ред гла­зами мель­ка­ют изу­родо­ван­ные де­ти, чьи ро­дите­ли ли­бо жи­ли сов­сем близ­ко от Зо­ны, ли­бо про­мыш­ля­ли стал­керс­твом. И лишь в са­мом ни­зу я на­хожу по­жел­тевший лис­ток с нуж­ной ин­форма­цией. Как я и ду­мала, эта де­воч­ка бы­ла од­ним из пер­вых му­тан­тов в Хар­монте. «Год рож­де­ния... Аномаль­ное раз­ви­тие. Ре­бенок ут­ра­чива­ет связь с ре­аль­ностью, не ре­аги­ру­ет на ок­ру­жа­ющих. Не яв­ля­ет­ся а­утис­том в че­лове­чес­ком по­нима­нии». Вни­зу сто­ит по­мет­ка раз­ма­шис­тым по­чер­ком Джей­мса «ин­те­рес­ный эк­зем­пляр, сле­дить за раз­ви­ти­ем». Лю­бопытс­тво во мне на­каля­ет­ся все силь­ней, ощу­щение, что по­калы­ва­ет спи­ну ты­сячью мел­ких иго­лок, я пе­рево­рачи­ваю лис­ток, что­бы прос­мотреть дан­ные о семье де­воч­ки... и пол вне­зап­но ухо­дит из-под ног. «Имя: Ма­рия Шу­харт Мать: Гу­та Шу­харт Отец: Рэд­рик Шу­харт На кон­тро­ле» Лис­ток ле­тит прочь, а я пя­чусь от сто­ла и шка­фа, буд­то они мо­гут ме­ня уку­сить. В го­лове бь­ет­ся од­на-единс­твен­ная мысль: «Это­го не мо­жет быть!». В пол­ном оце­пене­нии, ис­поль­зуя ка­кие-то внут­ренние ре­зер­вы сво­его «я», уби­раю все пап­ки в шкаф, не прит­ро­нув­шись боль­ше ни к од­ной из них. Пос­ле че­го вык­лю­чаю свет и вы­хожу из ка­бине­та, прос­ле­див, что­бы все в нем ос­та­лось, как бы­ло. У ме­ня да­же на­ходят­ся си­лы улыб­нуть­ся Са­ше и вер­нуть ключ. В ка­бине­те, в мо­ем за­кут­ке, ме­ня на­конец от­пуска­ет. И я на­чинаю ис­те­ричес­ки сме­ять­ся. И да­же дос­таю из су­моч­ки зер­каль­це, что­бы убе­дить­ся, что я это я, а не ка­кой-то там жут­кий му­тант. Я — это дей­стви­тель­но я. Впол­не се­бе сим­па­тич­ный че­ловек, по край­ней ме­ре — че­ловек, без приз­на­ков обезь­яньих черт или зо­лотис­той шер­сти на ли­це и спи­не... — Это бред... — го­ворю я са­ма се­бе и иду ва­рить ко­фе. Иног­да по­мога­ет. *** Ку­да от­пра­вит­ся че­ловек, уз­навший о се­бе столь не­лицеп­ри­ят­ную прав­ду? Ну кто как, а здесь у всех од­на до­рога — в «Боржч». Здесь та­кая ат­мосфе­ра, что сра­зу по­нима­ешь — тут те­бя ждут с рас­прос­терты­ми объ­яти­ями. И бар­мен, под­ли­ва­ющий рюм­ку за рюм­кой с та­ким по­нима­ющим взгля­дом, и лю­ди за стой­кой и сто­лика­ми... все они соб­ра­лись здесь, что­бы выс­лу­шать твою пе­чаль­ную ис­то­рию. Из пь­яно­го сту­пора ме­ня вы­дер­ги­ва­ет гру­бый муж­ской го­лос: — Вы по­теря­ли. На стол пе­редо мной плю­ха­ет­ся уже зна­комый жел­тый лис­ток с Мар­тышкой на обо­роте, при­печа­тан­ный об­ветрен­ной ру­кой в ко­жаной пер­чатке с не­ров­но об­ре­зан­ны­ми паль­ца­ми. Под­ни­маю гла­за, что­бы уви­деть ог­ромно­го му­жика мет­ра под два рос­том в тем­ном, за­ляпан­ном грязью пла­ще. — Да, это я. По­теря­ла, — ме­ня вне­зап­но нак­ры­ва­ет нес­терпи­мая жа­лость к са­мой се­бе, и я, пь­яно ик­нув, на­чинаю ре­веть, по-дет­ски ути­рая сле­зы ку­лаком. — А че­го ре­вешь-то? — спра­шива­ет он, стро­го смот­ря на ме­ня единс­твен­ным гла­зом — вто­рой зак­рыт чер­ной по­вяз­кой, как у пи­рата из дет­ско­го филь­ма. — Я это... по­нима­ешь, я... — бор­мо­чу, го­лова моя скло­ня­ет­ся на стол, пря­мо на лис­ток из лич­но­го де­ла, буд­то пы­та­ясь со­еди­нить­ся с той де­воч­кой-му­тан­том, ока­зав­шей­ся мной по стран­но­му кап­ри­зу судь­бы. В гла­зах тем­не­ет, и лишь тон­кий писк до­носит­ся от­ку­да-то извне, на­рушая мой сла­дос­тный и дол­гождан­ный по­кой. Как ни стран­но, ут­ро зас­та­ет ме­ня во впол­не че­лове­чес­ком об­личье. Я раз­де­та, вро­де как да­же умы­та и по­ко­юсь под чис­тым оде­ялом. Пер­вый луч сол­нца умиль­но пля­шет на мо­ей ще­ке, зас­тавляя ме­ня мор­щится. От­кры­ваю гла­за и ос­матри­ва­юсь. Сна­чала мне ка­жет­ся, что я до­ма, но тут же при­ходит по­нима­ние, что это ощу­щение оши­боч­но. Это не мой дом, и уж точ­но не моя ма­ма на­халь­но пя­лит­ся на ме­ня с по­рога ком­на­ты. — Прос­ну­лась? — го­ворит рав­но­душ­но вы­сокий че­ловек в пот­ре­пан­ных шта­нах и фут­болке. — Прос­ну­лась, — бур­чу, при­под­ни­ма­ясь. Во рту — ог­ненная Го­би, в го­лове — по­миналь­ный ор­кестр за­тянул тос­кли­вую ме­лодию на бис. Ком­на­та, кста­ти, сов­сем не по­хожа на мою, по­тому что я жи­ву не в са­рае. А здесь сло­ва «у­ют­но», ви­димо, не слы­хали ни­ког­да. Пов­сю­ду рас­ки­даны ве­щи, сте­ны дав­но тре­бу­ют ес­ли уж не ка­питаль­но­го ре­мон­та, так хо­тя бы шту­катур­ки. Я за­дум­чи­во от­ры­ваю пласт ску­кожившей­ся крас­ки со сте­ны и со всей си­лы за­пус­каю в хо­зя­ина жи­лища, плешь его сож­ри! — Это те­бе за вче­раш­нее! — мои гла­за ме­чут мол­нии, во­лосы рас­тре­пались, од­ной ру­кой я прик­ры­ваю прос­ты­ней свою де­вичью честь, дру­гой гнев­но от­ко­лупы­ваю сле­ду­ющий ку­сок мно­гос­тра­даль­ной сте­ны. А не­чего! Я не про­сила ме­ня спа­сать и сю­да та­щить! И... а по­чему я раз­де­та, собс­твен­но?.. — Урод! — вы­дыхаю я сквозь сжа­тые зу­бы. — Ты ме­ня из­на­сило­вал! — Вот так всег­да, — флег­ма­тич­но из­ре­ка­ет это од­ногла­зое чу­дови­ще, вы­ковы­ривая из во­лос мет­ко ту­да вле­тев­ший ку­сок крас­ки со сте­ны. — Сто­ит по­мочь де­вуш­ке, как ты уже сра­зу урод, — он по­жима­ет пле­чами и ис­че­за­ет за про­мас­ленной тряп­кой, ко­торая, ви­димо, тут тру­дит­ся, ис­полняя роль две­ри. — Я те­бе не де­вуш­ка! — воз­му­ща­юсь я. — Я — на­уч­ный ра­бот­ник! Вот... — Есть иди, на­уч­ный ра­бот­ник, — до­носит­ся его го­лос из-за тряп­ки. Ска­зать мне боль­ше не­чего и, чер­ты­ха­ясь и за­река­ясь боль­ше ни­ког­да не пить, я одеваюсь и от­прав­ля­юсь сле­дом, так как чувс­тво го­лода — не то, что хо­чет­ся ис­пы­тывать в прек­расное по­гожее ут­ро. — Пей, — про­тяги­ва­ет он мне ка­кую-то бур­ду в дав­но не ­мытой жел­той чаш­ке. У чаш­ки от­ко­лота руч­ка, по­это­му при­ходит­ся брать ее обе­ими ру­ками. Чувс­тво жаж­ды при­тупи­ло ин­стинкт са­мосох­ра­нения, и я зал­пом опус­то­шаю круж­ку, ус­пев по­думать, что там бы­ло что-то кис­лое. — Ле­карс­тво, — ко­рот­ко по­яс­ня­ет «спа­ситель» и уса­жива­ет­ся нап­ро­тив. — Те­бя как зо­вут? — спра­шиваю, с об­легче­ни­ем от­ме­чая, что крас­ки жиз­ни ко мне пос­те­пен­но воз­вра­ща­ют­ся. — Не­важ­но, — от­ве­ча­ет чу­дови­ще и про­дол­жа­ет свер­лить ме­ня взгля­дом, — впро­чем, ты мо­жешь на­зывать ме­ня Силь­вер. — А что так ба­наль­но? — я пы­та­юсь ос­трить. От стра­ха, не ина­че. — Зат­кнись, — спо­кой­но го­ворит он, — зат­кнись и слу­шай. От его хо­лод­но­го и рав­но­душ­но­го то­на же­лание язвить и во­об­ще что-ли­бо го­ворить про­пада­ет нап­рочь. — Прав­да, что это — ты? — он дос­та­ет уже из­рядно из­мя­тый лис­ток с изоб­ра­жени­ем Мар­тышки. — Я... — спо­рить нет смыс­ла, ведь на обо­роте — мое имя... Злые пре­датель­ские сле­зу пол­зут по ще­кам, и я ста­ратель­но их сма­хиваю, то­нень­ко всхли­пывая. — Прек­ра­ти, ме­ня от те­бя му­тит, — го­ворит Силь­вер, от­во­рачи­ва­ясь. — Ес­ли ты — она, — про­дол­жа­ет он, — то зна­чит, ты — тот, кто мне ну­жен. — Ага, раз­бе­жал­ся, — сле­зы вы­сыха­ют быс­тро, и я уже сно­ва го­това яз­вить. — Мне ну­жен му­тант. Взрос­лый. Спо­соб­ный мыс­лить. Толь­ко вот знаю я, что все они дох­нут лет до се­ми-вось­ми. А ты — жи­вая. Вот чу­до-то... — Не на­до так... — го­ворю ти­хо. — Зат­кнись, ты, стал­кер не­доде­лан­ный... — От че­го ж не­доде­лан­ный-то? Я очень да­же дей­ству­ющий и дос­та­точ­но удач­ли­вый, что­бы по­нять — весь этот спек­такль по­ра за­кан­чи­вать. Ты так не ду­ма­ешь? — его единс­твен­ный глаз прон­зи­тель­но се­рого цве­та смот­рит мне пря­мо в ду­шу. По­чему-то я сра­зу по­нимаю, что речь идет о Ней. О Зо­не. А ее вра­ги — мои друзья. — Я те­бе рас­ска­жу кое-что, а ты са­ма ре­шишь, на­до ли это те­бе, или пусть все и даль­ше ка­тит­ся к чер­ту, — с чувс­твом го­ворит он, и я удив­ля­юсь, что ка­кие-то эмо­ции все же в этом че­лове­ке ос­та­лись. Че­рез нес­коль­ко ми­нут пре­до мной по­яв­ля­ет­ся бе­лый лист с раз­ме­чен­ной кар­той. — Не про­ще по­казать на план­ше­те? — го­ворю я, по­доз­ри­тель­но смот­ря на со­бесед­ни­ка — он сов­сем рех­нулся? — Нет. На элек­трон­ных но­сите­лях эта точ­ка не отоб­ра­жа­ет­ся, — по­яс­ня­ет он ко­рот­ко и су­хо. — Что за точ­ка? — он смог раз­жечь мое лю­бопытс­тво. — Вот здесь. Это — Ак­ти­ватор Об­ратно­го Про­цес­са, так его проз­вал тот, кто об­на­ружил. Двад­цать лет на­зад. — Об­ратный Про­цесс? — я вклю­ча­юсь в об­сужде­ние, да­же не за­думав­шись — то, что го­ворит Силь­вер, име­ет гло­баль­ное зна­чение, я это прос­то чувс­твую. — Сис­те­ма очис­тки, ес­ли так по­нят­ней, — по­жима­ет пле­чами Силь­вер, — это единс­твен­ная су­щес­тву­ющая кар­та. Один че­ловек очень хо­тел, что­бы я за­пус­тил Ак­ти­ватор. Но я не мо­гу. Сде­лать это мо­жет толь­ко По­рож­де­ние Зо­ны. — Зву­чит пар­ши­во, — го­ворю я ше­потом. — Еще как. В об­щем, лю­бой ре­бенок Зо­ны, как их на­зыва­ют, доб­равшись до мес­та, ста­новит­ся зве­ном не­дос­та­ющей це­поч­ки, ко­торая при­ведет к Ак­ти­вации Об­ратно­го Про­цес­са. — Еще раз и по­нят­ней, что это за Про­цесс, — про­шу я, чувс­твуя, как от его слов мо­роз про­бега­ет по ко­же. — Каж­дый пер­воклас­сник в Зо­не зна­ет те­орию Пиль­ма­на про эта­кий га­лак­ти­чес­кий пик­ник на обо­чине. Дес­кать, при­лете­ли при­шель­цы, по­пиро­вали и сли­няли вос­во­яси, на­гадив и не удо­сужив­шись за со­бой уб­рать. — Я знаю эту те­орию, — го­ворю спо­кой­но, все еще не по­нимая, что хо­чет от ме­ня этот при­дур­ко­ватый стал­кер. Моз­ги у них в Зо­не от­ши­ба­ет, это точ­но. — Так вот, есть еще ряд те­орий... — Ты кто, прос­ти, по про­фес­сии? — спра­шиваю я. — Уж боль­но хо­рошо из­ла­га­ешь. Те­бе бы в ин­сти­туте ра­ботать, а не дрянь тас­кать из зо­ны... — Я ин­же­нер-ме­ханик. Быв­ший, — его гу­бы кри­вят­ся в ус­мешке, и спра­шивать боль­ше я не ре­ша­юсь. — Так вот. Не мо­жет та­кая кру­тая ци­вили­зация, при­летев­шая аж на Зем­лю, прос­то «за­быть» за со­бой уб­рать. Не то­го по­лета мысль, улав­ли­ва­ешь? — Ста­ра­юсь, — чес­тно от­ве­чаю я. — По­это­му дру­гая те­ория гла­сит, что мы прос­то не зна­ем, как за­пус­тить про­цесс ути­лиза­ции. Один че­ловек пот­ра­тил на это па­ру лет. И на­шел-та­ки, наз­вав Ак­ти­вато­ром Об­ратно­го Про­цес­са. То, что вер­нет нам жизнь. То, что ста­нет для нас всех на­деж­дой. Зо­ну мож­но сте­реть с ли­ца Зем­ли. За­дум­чи­во под­ни­маю на не­го взгляд. Он точ­но су­мас­шедший. Унич­то­жить Зо­ну не­воз­можно. И все-та­ки лов­лю се­бя на мыс­ли, что ес­ли бы хоть ка­кая-то воз­можность та­кого ис­хо­да бы­ла — бро­силась бы ис­кать этот Ак­ти­ватор, не за­думав­шись ни на се­кун­ду. — А что бу­дет пос­ле? Он сра­зу по­нима­ет, о чем я, и да­же не пе­рес­пра­шива­ет. — А пос­ле бу­дет чер­ный снег, — го­ворит он, и в его го­лосе — тор­жес­тво, — все нак­ро­ет глу­боким сло­ем чер­но­го сне­га, а ког­да он сой­дет — от Зо­ны ос­та­нут­ся толь­ко вос­по­мина­ния.