Мост через космос

BTS - Butterfly Не задумывайся ни о чем Не произнося ни слова, просто улыбнись мне. Я всё еще не могу это принять, всё так похоже на сон. Прошу тебя, не исчезай. Это правда? Это правда. Ты. Ты... Всё кажется правдой и это пугает. Ложь. Ложь. Ты, ты, ты... Будешь со мной? Пообещаешь мне это? Что, если я прикоснусь к тебе, а ты исчезнешь? Разобьёшься вдребезги? Мне страшно, страшно, страшно... Сможешь остановить время? Когда этот момент пролетит, вдруг тебя не станет? Забудешь меня? Мне страшно, страшно, страшно... Нечего объяснять, просто нечего — ты либо чувствуешь, либо нет. Без прологов и введений, это когда тебе просто нужно. Просто нужен этот человек, без «почему», а если спросить, то сам себе не ответишь. Просто рвешься на части без него и к нему, одержимо и добровольно разрушаешься, фанатично болеешь чьим-то лицом, голосом, жестами. Просто? Да, если любишь, это просто. Она молчит, кажется, слишком долго, смотрит тоскливо и будто бы умоляет взглядом взять свои слова назад. Изучает его лицо внимательно, ища подвох, ища хотя бы намек на ложь. Но видит лишь, что он осунулся и словно бы на порядок постарел. Качает головой, прикрывает глаза, вытирает о халат вспотевшие ладони. Сасори терпеливо ждет, смотрит с высоты своего роста и глаза его в полумраке коридора кажутся темными, бездонными. Он знает, сколько всего сокрыто в словах «Я тебя». Оттого и так тяжело сказать их порой. - Мне страшно, - шепчет Сакура так тихо, что едва сама себя слышит, смотрит на рыжего умоляюще и в глазах её бескрайние зеленые луга искрятся росой, глубокое зеленое море выплескивается через край мягкими брызгами. И у него в груди скалы рушатся, какой там метроном — волны бьются, шторма и бури. А потом вдруг полный штиль. Сасори понял, по взгляду всё понял и ему не нужно было больше слов. Он делает к ней шаг, обнимает крепко, не щадя, чувствует, как трескается под руками хрупкое стекло. Она прижимается к его плечу, как мечтала, вдыхает жадно запах его воротника — сандал и дорогая кожа, - впитывает всей поверхностью легких, въедает сама в себя и выдохнуть боится больше, чем умереть. Что сказать? Что сделать с этим обрушившимся на них молчанием? - Сасори-сан, я... Сасори не даёт ей договорить, закрывает рот поцелуем, как мечтал. Она отвечает, доверчиво прижимаясь, тает в его руках, обессиленно, пятится под напором сильного тела. Каково это, Сакура? Чувствовать, как сердца рвутся друг к другу сквозь грудные клетки, и даже не одежда уже, а плоть и кости кажутся помехой? Дрожь на грани эпилепсии. Не рвут одежду друг на друге, потому что у него эксклюзив, а у неё просто денег на новую нет. И злит, что даже в момент близости между ними всё равно остаётся пропасть. Однако, есть что-то ритуальное в касаниях, что-то благоговейное, боготворящее. Некуда торопиться, можно каждой клеточкой прочувствовать момент, когда, наконец, вместе. Кучи планет из кучи систем. Нонсенс, космос, миллиарды вселенных. Их первый раз не был прекрасным или не забываемым, потому что они как раз таки забылись и о прекрасном совсем не думали. Дорвались до скользящего трения тел, до единого дыхания, которого не хватало врозь, до дрожи — кожа к коже. Дорвались друг до друга, добежали сквозь эту закоченелую зиму. Две единицы, обратившиеся множественным числом. Неделимо. Нестерпимо больно становится от счастья, непередаваемо щемит внутри чувство, невероятно стучит по вискам пульс. И каждое «не» в начале слова — чудесное благо. Теперь между ними не километры и даже не шаги, но целый космос мерцает созвездиями. Теперь у неё не шторма и бури, не лавины ледяные, а нежное цветение вишни распускается. А у него больше нет войны, вулканы лавой не выжигают, а теплый тлеет костер. Не отцветет, не погаснет. Губят губы и время замирает за мирами. Невыносимая невесомость. Ты знаешь, что такое любовь, Сасори? Ты знаешь, что такое любовь, Сакура? Любовь — это когда один поцелуй в ключицу больнее удара. *** Что-то во мне непрерывно трепетало, когда тебя не было рядом, и замирало каждый раз, стоило мне услышать твой голос. Даже во сне не было покоя, потому что постоянно ощущалось твое незримое присутствие. Значит ли это, что я тебя?.. Вселенная пахнет звездами не только ночью. Сасори впервые за последние несколько месяцев просыпается с ощущением, что все хорошо и именно необычность этого ощущения разбудила его. Думая, что причиной этой радостной легкости был сон, он перекатывается на бок, пытаясь снова уснуть и предпочитая забытье тому ощущению пустоты, с которым в последнее время он привык просыпаться. Но заснуть уже не смог. Кровать почему-то казалась меньше и жестче, чем была и, все еще думая, что он дома, Сасори решил, что, должно быть, вчера напился и уснул на диване. Акасуна почувствовал, как на него снова накатывает тупая боль и, зная, что сон уже не вернуть, открыл глаза. Обвел комнату невидящим взором. Через несколько секунд он смог различить окружающие его предметы и наконец вспомнил, где находится и с кем провел эту ночь. Вместе с осознанием этого к нему пришло ощущение такого огромного счастья, что какое-то время он просто лежал, пытаясь свыкнуться с этим новым чувством. Было еще совсем темно, но рыжий не захотел смотреть на часы — время для него потеряло всякое значение. Он поежился от холода, но не пошевелился, боясь упустить этот радостный момент. И только сейчас заметил, что в постели один. Акасуна нахмурился, приподнялся на локтях, еще раз окинул взглядом незнакомую, пустую комнату и по позвоночнику скользнуло неприятное, липкое чувство тревоги. И мурашки совсем не от холода появились. - О, ты проснулся, - Сакура вошла, робко улыбаясь. - У меня тут холодно, я принесла одеяло. Не хочу, чтобы по моей вине ты заболел. Сасори выдохнул, прикрывая глаза, опускаясь обратно на подушку. Это все не по настоящему, - с досадой сказал он себе. - Это все еще сон. Но вопреки всему, Сакура укрыла его одеялом и, сбросив халат, устроилась рядом. - Поспи, еще совсем рано, - тихо проговорила Харуно и из глаз её словно бы лился мягкий свет. Акасуна повернул голову, изучая её умиротворённое, бледное лицо, угловатые раздетые плечи. Теперь он может? Касаться когда захочет, говорить сколько угодно, обнимать? Теперь правда можно? Не нужно больше выть ночами, запирать черновики в стол, выбрасывать ключи? Это правда? Харуно протянула к нему руку, но Сасори дернулся в сторону — ему вдруг показалось, что если она его коснется, то тут же исчезнет, как волшебное видение. Как тогда, на побережье. Девушка, неверно истолковав этот жест, прижала руку к своей груди и взгляд её потух. - Пообещай, - Сасори развернулся, сгрёб Сакуру в охапку, уткнулся носом шею, согревая её своим дыханием. - Что когда я проснусь, ты будешь рядом. - Обещаю, - отозвалась Сакура, гладя его по голове, бережно обнимая. И она была. За окном туман, ледяной, кисельный, не увидеть, что там на самом деле, не понять, сейчас то ли воскресенье, то ли отвратительный понедельник, не узнать ни месяц, ни время суток, да и есть ли мир за оконной рамой. Сакура просыпается от звука пианино. Пианино явно расстроено, в отличии от Сакуры, которая счастливая. Она кутается в простыню, сонно трет глаза. Туман за окном серо-синеватый, густой, времени еще, должно быть мало. Хотя, теперь Сакуре мало всего времени в мире. Харуно не понимает, где источник звука, спросони никак не вспомнит, что на втором этаже осталось старое мамино фортепьяно. Почти всю обстановку пришлось продать, но на это пианино рука не поднялась, так оно и осталось в просторной, пустой гостиной, одиноко пылиться — Сакура не умела играть. Сасори выглядит умиротворенным, внезапно помолодевшим и сияющим. Улетучились те мрачность и тоска, с которыми он переступил порог её дома. Пальцы рыжего тонкие и колючие, а клавиши холодные и жесткие, но стоит им соприкоснуться, стоит одним слегка надавить на другие и ноты сами льются, мягкие, тягучие, множатся эхом пустой комнаты, оседают на стенах. Безгранично нежный звук. И снежинки за окном — это тоже ноты. Звуки кажутся нереальными в этой тишине зимнего утра, но именно сейчас, именно в этот момент Сакура осознала вдруг всю болезненно-сладкую настоящесть происходящего. Не тогда, когда касалась его ночью, не тогда, когда ощущала себя единым с ним целым, неотделимым, словно само собой разумеющимся, а сейчас, когда он снова в нескольких шагах. Всё всему вопреки. Сасори не чувствует себя виноватым за то, что плутал по её дому, пока она спала. Ему снилась музыка, чудесная, чарующая, она обрела физическую форму, лилась каскадом из глаз, слетала с губ и, когда он проснулся, всё вдруг стало четким и чистым, как до-ре-ми, всё вдруг встало на свои места. Всё всему вопреки. - Я никогда раньше не слышала этой мелодии, - тихо сказала Сакура, когда руки его замерли над клавишами и он поднял на неё лучистый, чайный взгляд. - Я написал её для тебя, - тихо ответил Сасори, без кичливости, без смущения, не ожидая благодарности. Сакура улыбнулась, глядя на него сияющими глазами, вспомнила прошедшую ночь, вспомнила, как слушала перед тем, как уснуть, его сердцебиение, тик-так, сорвавшееся на престо. Не нужно было больше слов, чтобы самой понять, чтобы дать понять рыжему. И он это знал. - Почему ты начал заниматься музыкой? - Сакура присела рядом, шурша простынями. Сасори окинул взглядом стройный ряд черно-белых клавиш, поджал губы, неопределенно повел плечами. Это не так-то просто объяснить тому, кто никогда подобного не чувствовал. Так же, как невозможно объяснить что такое любовь тому, кто никогда не любил. Когда нечто огромное, не поддающееся описанию, живет внутри тебя и с каждым днем оно все больше, оно давит изнутри, растет, занимает все мысли и ни о чем другом даже думать невозможно. Это как наркотик, который ломает тебя и калечит, но взамен разрушенного строит нечто новое, другое, лучшее. Это нечто удивительное, прекрасное, сводящее с ума и нет другого выхода, кроме как выплеснуть наружу, потому что хочется поделиться. Нужно давать и хочется отдавать всё. - Я писал музыку с детства. Лет с десяти, если точнее, - Сасори провел пальцами по клавишам. - Музыка была всем, что составляло мою жизнь. Я любил её и хотел, чтобы моя музыка помогала людям. Вернее, я хотел покорить мир своей музыкой. Такая вот была у меня мечта. Рыжий замолчал, поджав губы, чувствуя, что поделился вдруг чем-то очень личным, пусть и так скупо. Это было непривычно и не по себе, рыжий не привык и не умел рассказывать о том, что внутри. Сам себя не понимал, куда уж другим. - Я люблю твою музыку, - кивнула Сакура, задумчиво нажала соль, вслушиваясь в фальшивое, расстроенное звучание. - Почему? - Не знаю, если честно, - Харуно слабо улыбнулась, смущенная его пристальным взглядом. - Но когда я слышу её, мне иногда кажется, что ты поешь моими мыслями и я чувствую себя не такой одинокой. Спасибо тебе за это. Сакура вспомнила, как впервые услышала его песню. В каждой строчке, в каждом аккорде звучала будто бы сама Сакура. Всё то, о чем она думала, все её потаенные мысли, которые она заталкивала поглубже в себя, считая неважными. «Никогда не считай неважным то, что греет тебя внутри» - пел Сасори и для Харуно это было словно луч света среди пасмурного неба. Странное чувство, нахлынувшее вдруг: всё знаю и всё понимаю. Это не было открытием, не было чем-то новым, в самом деле. Но это было напоминанием. Люди знают, всё они знают, но частенько забывают о важных мелочах. И музыка Сасори стала для Сакуры как шпаргалка на экзамене жизни. С тех пор она никогда не позволяла себе забыть осознание того, что не одна терзается всякими бредовыми сомнениями, что есть еще как минимум один человек, способный разобраться во всем этом бардаке в голове у Харуно. Музыка Сасори спасла её. Акасуна смотрел на Сакуру, чувствуя, что сейчас умрет от нежности. Его часто благодарили за его творчество, он привык и его ответная благодарность давно уже выдохлась. Но другое дело, когда ты вдохновляешь человека, которого ты любишь. И всё словно заново обретает смысл, словно возвращается давно утраченное значение. Сасори вдруг показалось, что до этого дня он не помнил для чего писал музыку. Страшное и новое чувство, словно позабыл самого себя. И вдруг вспомнил. Сакура сняла палец с клавиши и повернулась к рыжему, ожидая какого-нибудь ответа, но Сасори сидел с потемневшим лицом и смотрел на Сакуру, как на икону. От этого его взгляда в горле пересохло и Сакура выпрямилась на жесткой скамье, краснея. Ей было все еще непривычно и удивительно вот так сидеть рядом с ним, вот так просто разговаривать, делиться самым сокровенным. Это ты? Это правда ты, здесь и сейчас? Со мной? - Научишь меня? - спросила она улыбаясь, указывая на фортепьяно. - В детстве я часто слушала, как играет мама, но сама так и не научилась. Рыжий облизнул пересохшие губы, нахмурился и спросил прямо: - Ты совсем одна с тех пор, как умерли твои родители? Сакура замерла, но рыжий и не подумал жалеть о своем вопросе. Повисла пустая тишина, прозрачная, глубокая. Как розовое стекло Сакуры. Как самая длинная нота. Как пространство между строк. - Да, - девушка вздохнула, хмурясь, покачала головой. - Сасори, мы не можем... - Мы можем всё. Смотри: до-ре-ми-фа-соль-ля-си, - Акасуна не стал больше ничего спрашивать, лишь сыграл гамму. Словно и не было этих гнетущих секунд тишины. Сакура секунду изучала его лицо и поняла: теперь он уже её не отпустит. Нет даже смысла заводить разговор о том, что они не могут вот так. «Нельзя», оно куда страшнее и больше, чем «никогда» и «навсегда», даже чем «невозможно». Но рыжий так не считает, он слишком горд и уверен. Уверен, потому что знает слово, куда более могущественное, чем все вышеперечисленные. Это слово «Вместе». - До-ре-ми... - повторила Сакура, лукаво покосившись на парня, - ...соль... - Ты пропустила «фа», - рыжий скрестил руки на груди и посмотрел на Сакуру свысока. - О, - только и сказала Сакура, отдернув руку от клавиш. - Не «о», а «фа», - проворчал Сасори с наигранной сердитостью. - Простите, сенсей, - фыркнула Харуно. - Так, что там дальше? И он учил её, и они смеялись, потому что у Сакуры ничего не получалось. А потом они сидели друг напротив друга, заново учились касаться и смотреть. Ночью всё казалось естественным, правильным и никто не придавал значения важности первых касаний. И вот теперь они открывали друг друга — друг другу — заново, и пальцы замирали над распахнутыми ладонями, нежно гладили кожу, едва дотрагиваясь. Никто не пытался скрыть, что руки дрожат, что дыхание перехватывает. И каждый уже не чувствовал себя человеком, а только огромным пульсирующим сердцем. А еще они говорили. Без страха быть непонятыми или осужденными, потому что просто принимали друг друга так, как есть. И слова лились, словно тихая музыка, о детстве, о первых песнях, о маме с папой, о неловкостях, об открытиях, о страхах. И даже воспоминания о скорби, боли и лишениях вдруг стали словно подсвечены тихим, мягким сиянием. Теперь взаимным было всё, даже память. Смотрели не друг на друга, а в будущее, которого не было еще вчера. Так тоже бывает, когда встречаешь человека и понимаешь — он всё. Он твоё всё, даже чуточку больше. А потом внутри его глаз видишь свое отражение и знаешь — ты для него тоже. Это осознание приходит внезапно, словно вспышка, словно салюты и конфетти, оседающие сладким привкусом на языке. И не нужно изобретать новых громких слов, достаточно лишь приложить трепещущую ладонь к грудной клетке, чтобы знать наверняка — ты любишь и любим. Сасори смотрел на Сакуру и знал: он родился, чтобы любить её. Он писал музыку, чтобы она привела его в агентство, в котором он встретил Харуно. Только так и никак иначе. Сакура смотрела на Сасори и знала: не будет больше печали. Колесо превратилось в прекрасную разноцветную карусель счастья, билеты на которую никогда не кончатся. Теперь можно доверять без оглядки, смеяться без остановки и любить без страха. Только так и никак иначе. И даже когда им нужно было уходить — Сакуре на подработку, а Сасори в студию — прощание не было расставанием, а расставание не было прощанием, потому что оба знали, что не смогут уже иначе, что небо раздавит, если не вместе. И поцелуй у порога стал вдруг не первым или последним, а очередным. Больше не было стыдно или страшно, а слова «навсегда» и «никогда» перестали быть клеймом и приговором. Всё словно перевернулось с ног на голову. Всё всему вопреки.