Мнимое супружество.

И вот однажды утром мистер Рочестер спустился к завтраку. Он был бледен, сильно похудел, но держался прямо и с достоинством. С удивлением и волнением я отметила, что на рукаве у него была черная траурная повязка. Перехватив мой взгляд, он слегка кивнул и проговорил: — Я многое переосмыслил, мисс Эйр, и отныне буду поступать так, чтобы ни в чем не огорчать вас. Завтрак прошел в молчании. Я ощутимо чувствовала, как сгущается напряжение в комнате, видела, как украдкой переглядываются мои сестры, как подчеркнуто равнодушно, если не сказать пренебрежительно, ведет себя Сент-Джон, и с какой смесью любопытства и подозрительности смотрит на Эдварда Ханна, разливающая по чашкам чай. Не могу сказать, как воспринимал это мистер Рочестер — внешне он был невозмутим и сдержан, словно происходящее его ни в коей мере не касалось. Я же сидела, словно на иголках, в любой момент ожидая взрыва, которого, к счастью, не последовало. Едва завтрак был окончен, я предложила Эдварду прогуляться, на что он охотно согласился. На улице было морозно и пасмурно, но воздух был кристально чист и свеж, и я с наслаждением вдыхала его. Взяв мистера Рочестера под руку, я увлекла его подальше от дома по заснеженной тропинке вглубь сада, окружающего Мурхауз. Мы дошли до изгороди, за которой простиралась бескрайняя снежная равнина, над которой возвышались горы, и Эдвард, прислонившись плечом к каменной кладке, устремил задумчивый взгляд вдаль. Я же жадно разглядывала его четкий профиль, пересеченный наискось свежим, уже заживающим шрамом, крепко сжатые губы, упрямо выпяченный подбородок, небрежно откинутые назад темные, отросшие за время болезни волосы, и неожиданно для себя произнесла: — Определенно, сэр, вы сейчас напоминаете мне пирата. — Правда, Джен? — он обернулся ко мне и улыбнулся уголком рта. — Да, а когда на ваших губах играет эта саркастическая улыбка, то и подавно. — Вы будете не против, если я возьму вас в плен, юная леди? — он обхватил меня руками за талию и притянул к себе. Я рассмеялась. — Я уже давно у вас в плену… — А я — у тебя… — он склонился к моему лицу и коснулся губ нежным поцелуем. — Сколько волшебного очарования в этих часах, которые я провожу с тобой, моя фея. Ты даришь мне счастье одним своим взглядом, лукавым и одновременно полным любви и ласки, звуком своего голоса, который звучит для меня, как серебряный колокольчик, теплом своего любящего сердца… Ты не замерзла? — он заботливо набросил мне на плечи полу своего плаща. — Немного… Но мне не хочется возвращаться в дом, — я прильнула щекой к его груди. — Мне тоже. Как думаешь, твои родственники со временем примут меня? — Диана и Мери — несомненно, а вот Сент-Джон… — я вздохнула. — Думаю, он никогда не смирится с моим выбором. — Тем хуже для него, — он теснее прижал меня к себе. — Ты моя жизнь, моя любовь, мать моего ребенка, и я буду бороться за тебя, Джен, до последней капли крови. В его словах было столько страсти, столько огня, что я ни на секунду не усомнилась, что именно так он и поступит. И тут я вспомнила то, о чем давно хотела его спросить, но все время откладывала — то ли из-за неловкости, то ли из-за боязни узнать правду. — Доктор Лоусон, когда осматривал вас, сказал, что у вас на груди, под ключицей, остался след от огнестрельного ранения, — осторожно начала я. Эдвард тут же напрягся и отстранился от меня. — Скажите, откуда оно? Я подняла на него глаза и невольно вздрогнула: лицо его стало бледным, как мел, взгляд потух, он опустил голову на грудь и еле слышно произнес: — Это долгая история, Джен… Она мучает меня, разрывает сердце, и я буду корить себя до конца своих дней за то, что совершил… Мне нет прощенья… — Что же произошло, сэр? — настаивала я, полная решимости добиться от него ответа. — Если я расскажу тебе все, то ты будешь презирать меня, как я сам себя презираю, — он отвернулся от меня и закрыл лицо ладонью. — Расскажите мне все, Эдвард, снимите груз с вашего сердца, — я положила руку ему на плечо. — Я разделю с вами и ваше горе, и вашу боль… — Я убил Ричарда, брата Берты… — глухо проговорил он, оборачиваясь ко мне. — Это была честная дуэль, Джен, но все равно я не должен был принимать вызов от него — он был в своем праве, а я… я просто заносчивый, эгоистичный болван, ослепленный гордыней и гневом… Я желал бы все вернуть назад, но увы, это не в моей власти… Я вспомнила того мужчину, мистера Ричарда Мэзона с Ямайки, который приезжал в Торнфилд весной, и за которым я ухаживала в ту страшную ночь, когда безумная жена мистера Рочестера искусала его и порезала ножом. Тогда я провела рядом с ним несколько долгих, томительных, наполненных страхом часов. Вокруг была тьма, перед глазами — доверенный моим заботам бледный, окровавленный человек, а от убийцы нас отделяла лишь тонкая дверь, из-за которой доносились приглушенные звуки: то скрип половицы под чьими-то осторожными шагами, то хриплое рычание или тоскливый человеческий стон. Да, это было ужасно… Вздрогнув от нахлынувших воспоминаний, я скользнула ладонью вниз вдоль руки Эдварда и коснулась черной повязки на его рукаве. — Да, Джен, — он накрыл мою руку своей и сжал ее, — я ношу траур по ним обоим: по Берте и несчастному Ричарду, невольным убийцей которого я стал… Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы прийти в себя от услышанного, я твердо сказала: — Разрешите мне самой судить о том, что произошло. Я не хочу делать поспешных выводов, пока не узнаю всей правды, как бы горька и жестока она ни была.