Мнимое супружество.

Уже с утра небо хмурилось, и в воздухе чувствовались все признаки надвигающейся бури. И вот теперь она разразилась! Выбежав вслед за мистером Рочестером на улицу, я мгновенно была подхвачена стремительным водоворотом, состоящим из хлопьев мокрого снега и пронизывающего ветра, и увлечена им прочь от дома, во мрак и непогоду. Я тотчас промокла, мои лицо и руки заледенели, но я упорно шла к калитке, путаясь в складках платья, и звала Эдварда. Ветер стонал в кронах деревьев и гнул их к земле, и, кроме этого жутких завываний, я не слышала больше ничего вокруг. Калитка, распахнутая яростной рукой, вслед за порывами ветра то открывалась, то закрывалась, и издавала при этом пронзительный жалостный скрип. Когда я наконец-то добралась до нее и ухватилась, как за спасительную соломинку, мне почудилось, что я слышу удаляющийся стук копыт. «Он уехал!» — эта мысль пронзила меня, словно молния, и я снова отчаянно закричала: «Эдвард!», но мои слова унес очередной неистовый порыв ветра. Как безумная, я снова и снова повторяла имя своего возлюбленного, тщетно пытаясь что-либо разглядеть в непроницаемом снежном тумане, простирающемся на несколько миль вокруг, но едва различала свой голос. Казалось, что небеса низверглись на землю в отчаянном желании поглотить ее, и что это снежное безумие скоро похоронит все живое под своим ледяным покрывалом. Что значили для разбушевавшейся стихии мое отчаяние, мои слезы, мой страстный призыв? Порывы ветра сбивали меня с ног, шум бури заглушал любые звуки, что я пыталась исторгнуть из своей груди, а мой взор застилала непроглядная белая тьма. Чистым сумасшествием было ехать куда-то в такую непогоду, когда ничего было не разглядеть на расстоянии вытянутой руки, когда легко можно было заплутать среди бескрайних вересковых пустошей, непроходимых болот и узких тропок, вдоль которых изредка росли искривленные приземистые деревья, корни которых бугрились вокруг, как огромные змеи. До Мортона было недалеко, но сможет ли мистер Рочестер, захваченный ужасной бурей, бушующей вокруг, и в том возбужденном состоянии, в котором он покинул Мурхауз, добраться туда без происшествий? Мое сердце сжалось от предчувствия неотвратимо надвигающейся беды. Я скорее угадала, чем различила голос Сент-Джона в этой несмолкающей вокруг меня какофонии звуков: — Джен! Идите скорее в дом! — Нет! Я не могу! Он… — я в отчаянии махнула рукой, не в силах объяснить тот страх, что владел мной. — Он уехал. Все кончено. Идемте в дом, — втолковывал мне кузен, накрывая мои плечи полой своего плаща. — Вы заболеете, если останетесь на улице. — О, ну и пусть! Пусть! Оставьте меня! — воскликнула я, тщетно пытаясь освободиться из его объятий. Сердце мое билось горячо и часто, я слышала его удары, отдающиеся у меня в ушах. И вдруг оно замерло, пронзённое насквозь каким-то непонятным ощущением, которое передалось мне в голову, в руки и ноги. Это ощущение было столь резко, необычно и неожиданно, оно так обострило мои чувства, что все мое существо насторожилось, и я задрожала всем телом. — Что случилось, что вы услышали? Что вам привиделось? — вскричал Сент-Джон, в то время как я обмякла в его руках, а мои глаза остекленели, словно я заглянула внутрь себя. Я ничего не видела, но я услышала далекий голос, звавший: «Джен! Джен! Джен!» — и ничего больше. — О боже! Что это? — вырвалось у меня со стоном. Я могла бы точно так же спросить: «Где это?», потому что голос раздавался не в доме и не в саду, он звучал не в воздухе, и не из-под земли, и не над головой. Я слышала его, но откуда он исходил — определить было невозможно. — Иду! — крикнула я. — Жди меня. О, я приду! — я рванулась из рук Сент-Джона и наконец-то ощутила себя свободной. — Где ты? — Это ветер, Джен! Просто ветер! — прокричал он мне. — Успокойтесь же! Но я уже не слушала его, а бежала по тропинке, ведущей в деревню. Никто и ничто не смогли бы удержать меня в тот момент — я знала, что Эдвард в беде, и что ему нужна моя помощь. Через некоторое время Сент-Джон догнал меня и накинул мне на плечи свой плащ. Я даже не поблагодарила его. Не чувствуя ни холода, ни тяжести намокших юбок, я словно отринула прочь все слабости, присущие женщине, и стала подобна выпущенной из лука стреле, стремительно летящей к цели. И вот я достигла ее. В том месте, где дорога сворачивала к мельнице, рос старый раскидистый тис, о котором Диана часто говорила словами Овидия, что «есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим, к адским жилищам она по немому уводит безлюдью…», и эти строки всегда какой-то смутной тревогой отдавались в моем сердце. И сегодня я узнала, почему. Приблизившись к дереву вплотную, я увидела, что у его подножия неподвижно лежит темная фигура, наполовину занесенная снегом. Неподалеку тихо ржала лошадь, боясь и подойти к своему хозяину, и покинуть его. Я поспешно опустилась на колени рядом с мистером Рочестером, ибо это был он, и с трудом перевернула его на спину. Моему взору открылось лицо все в багровых кровоподтеках и царапинах, наискось пересеченное ужасной рваной раной, словно от удара хлыстом. Из сломанного носа, не переставая, текла кровь, заливая алым все вокруг — и одежду, и только что выпавший снег, и палую почерневшую листву под ним… Дыхание Эдварда с жутким хрипом и клокотанием вырывалось из груди, и казалось, что каждый вздох станет для него последним. Я попробовала приподнять его, но тщетно — моих слабых сил не хватало на это. И если бы Сент-Джон, который неотступно следовал за мной по пятам, не пришел мне на помощь, то возможно, что Эдвард, мой горячо любимый Эдвард Рочестер, умер бы в ту ночь, навсегда ввергнув меня в пучину отчаяния и невыносимых душевных мук. С огромным трудом мы уложили его поперек лошади и медленным шагом, боясь причинить лишние страдания, двинулись в сторону Мортона, где жил местный врач. Вокруг нас продолжала бушевать снежная буря, и этот путь, который в обычный день занял бы не больше получаса, растянулся на целую вечность, пронзительно-холодную, гнетущую, пугающую… Я горячо молилась, чтобы все обошлось, чтобы Господь сохранил жизнь тому, без которого моё существование станет юдолью скорби, а Сент-Джон молча шел рядом и, казалось, полностью был погружен в себя и свои мысли. Только один раз он прервал молчание, чтобы произнести фразу, смысл которой мне открылся только много позже: — Человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца…