Мнимое супружество.

Близился вечер. Я, наконец, подняла голову, огляделась кругом и, увидев, что солнце уже на западе и его лучи золотят стены моей комнаты, спросила себя: «Что же мне делать?» Мне было глубоко жаль Эдварда, жизнь которого в результате роковой ошибки, совершенной в юности, была разрушена, но простить ему то, как жестоко он обманул меня, лишив доброго имени — единственного, что у меня было — нет, этого я сделать не могла. Почему-то мне на память пришли слова, сказанные некогда мистером Брокльхерстом при нашей первой встрече: «У тебя злое сердце, и ты должна молить Бога, чтобы он изменил его, дал тебе новое, чистое сердце. Он возьмет у тебя сердце каменное и даст тебе человеческое». Тогда я была возмущена, негодовала, а сейчас с ужасом подумала, что он был прав, когда говорил мне это, ведь мое каменное сердце никак не могло простить мистера Рочестера… Господи, почему он вспомнился мне сегодня, этот ненавистный призрак из прошлого, гнетущей тенью некогда нависавший надо мной? Возможно, потому, что в этот скорбный час, когда свет в моей душе померк, меня стали осаждать демоны? Или потому, что демоны всегда жили во мне? Ведь что может быть отраднее, чем даровать прощение ближнему своему, усладить сердце добротой, а душу — осознанием христианского смирения? «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», — разве не так сказано в Библии? Но мое злое, глупое, гордое сердце кричало мне, что нет, никогда, и оттого моя душа снова переполнялась отчаянием. Только в одном я была уверена сейчас — что Эдвард любит меня, и что предложит мне обвенчаться тотчас же, как только это позволят приличия и истечет траур по его погибшей жене, но сама мысль о повторном браке с ним вызывала у меня отторжение. За время нашего недолгого супружества мой муж стал для меня всей вселенной и даже больше — чуть ли не надеждой на райское блаженство. Он стоял между мной и моей верой, как облако, заслоняющее от человека солнце. Все эти дни я не видела Бога за его созданием, ибо из этого создания я сотворила себе кумира. И теперь этот образ рушился у меня на глазах. Мне открылись в том, кто некогда был для меня всем, и эгоизм, и неискренность, и жестокосердие, а главное — полное неуважение ко мне. Наши отношения, которые, как мне казалось, строились на полном доверии друг к другу, теперь казались мне насквозь фальшивыми, и я не не могла отделаться от ощущения, что в них присутствовал некоторый оттенок распущенности, и что та страсть, которую питал ко мне Эдвард, была греховной и неподобающей во взаимоотношениях супругов. Возможно то, что он видел во мне прежде всего любовницу, а не жену, и добавляло огня и желания в его чувство. Невыносимо! Я, не в силах усидеть на месте, начала ходить по комнате, сжимая пальцами нестерпимо ноющие виски. Трагизма в и без того ужасное положение вещей добавляло еще и то, что я была в положении. Я помнила, с каким пренебрежением и подчас жестокой иронией относился мистер Рочестер к бедной Адели. Не ждет ли и моего ребенка подобная участь? Ведь он будет считаться незаконным, поскольку был зачат до брака. Теперь мне казалось, что я совсем не знаю Эдварда и не могу предугадать его действий. На что еще он способен? Как далеко может зайти в эгоистичном стремлении к осуществлению своих желаний? И не постарается ли мой мнимый муж избавиться от этого ребенка, как от горького напоминания о своем безрассудстве, услав в какой-нибудь отдаленный пансион или пристроив в приемную семью? Нет, этого я допустить не могла! Я уже любила это еще не рожденное дитя, любила страстно и безгранично, как еще недавно любила его отца. И, если мне придется расстаться с мистером Рочестером, чтобы сохранить его, я, не задумываясь, пойду на это. Как была ожесточена моя душа в этот тоскливый вечер! Как были взбудоражены мои мысли, как бунтовало сердце! В каком мраке, в каком неведении протекала эта внутренняя борьба! Ведь я не могла ответить на вопрос, возникавший вновь и вновь в моей душе: как мне быть? Тут мой взгляд упал на туалетный столик, на котором лежал нераспечатанный конверт с завещанием моего дяди, который передал мне мистер Бриггс, а я, поглощенная своими переживаниями, так и не открыла. Возможно, именно в нем и кроется ключ к моему спасению. Ведь если у меня будет свое состояние, хоть и небольшое, я смогу стать свободной женщиной, не зависящей от власти мужа, и смогу самостоятельно обеспечить и себя, и своего ребенка. Дрожащими руками я разорвала конверт, развернула плотную гербовую бумагу, на котором четким ровным почерком была написана последняя воля мистера Эйра, и впилась глазами в строки письма. То, что я прочитала, глубоко поразило меня. Дядя оставил мне в наследство двадцать тысяч фунтов! От этой новости у меня буквально захватило дыхание — даже в самых смелых мечтах я не могла помыслить о подобном богатстве. Теперь мое будущее не казалось мне таким печальным, как еще несколько минут назад, и лежащее в руинах прошлое уже не так угнетало и мучило меня. Еще один пункт завещания привлек мое внимание — неким Сент-Джону, Мери и Диане Э. Риверсам из Марш-энда в …шире было завещана небольшая сумма на приобретение трех траурных колец. Сердце мое лихорадочно забилось прежде, чем я смогла до конца осознать причину своего волнения. Несомненно, эти люди были моими родственниками, о которых я ничего не знала, всегда считая себя одинокой и никому не нужной сиротой. Теперь же я могла разыскать их и сообщить о нашем родстве. Вот это действительно было богатство! Душевное богатство! Охваченная внезапной радостью, я воскликнула: — О, как я рада! Как рада! Но тут за запертой дверью моей комнаты раздался какой-то стук, и я в тревоге обернулась. Несомненно, это был мистер Рочестер. Хотела ли я его видеть сейчас, говорить с ним? Две половины моей души яростно боролись друг с другом — одна жаждала распахнуть дверь и прижаться к груди мужчины, предавшего меня, оскорбившего мои чувства, но все еще любимого какой-то мучительной, иссушающей мое сердце любовью, а другая приказывала не поддаваться искушению и сохранить хотя бы остатки гордости и уважения к себе. Я так и стояла посреди комнаты, не в силах двинуться с места, пока из-за двери не донеслось тихое: — Джен…