Одноклассники

Дверь в ее квартиру открывается с тихим скрипом, а само помещение встречает въевшимся в обои запахом духов тети. Сколько себя помню, одними и теми же – прованские травы и яблоко. Наверно, это один из моих самых любимых и самых родных запахов. - Иди к чертовой матери, истеричка, - доносится с кухни ее голос. Готов поставить целую тысячу, что она говорит с моей матерью. Та как раз хотела ей позвонить и узнать – что там с ее новым кавалером? Даже не видя ее, могу представить, как она зло кидает телефон на стол и судорожно осушает бокал либо с вином, либо с виски. Зависит от того, насколько сильно мама вытрахала ей мозг. Затем она оближет губы, сложит руки на колени, ляжет на них и тихо заплачет. Это у нее с самого детства и не хочет никуда исчезнуть. - Тетя По, это я, - кричу из прихожей, быстро снимая с себя куртку и ботинки. Апрель выдался на удивление для нашего города теплым, поэтому я пришел к ней налегке. Вхожу в кухню и ловлю ее взгляд из-под ярко-рыжих ресниц. То ли озадаченный, то ли не совсем понимающий, кто я. Потом она пару раз моргает, еще раз всматривается в меня, а потом улыбается и машет рукой на холодильник, мол, там есть еда, недавно приготовила. И правда. В холодильнике стоит лазанья, от которой отрезан лишь совсем маленький кусок. Отрезаю и себе, и ей, потому что уверен на все сто процентов, что когда я уйду, она даже не вспомнит о том, что у нее есть еда. - Сережка, а ты чего пришел-то? – наконец, говорит она, после того, как осушила очередной стакан виски. Все-таки виски. - У меня разговор к тебе важный! – выпаливаю я, стараясь придушить нарастающее волнение. Ее немного пьяный взгляд скользит по моему лицу, а после она вздыхает. - Контрацептивы не продали что ли? Мне стоит говорить, что моя тетя, Аполония Владимировна, была своеобразной женщиной? Наверно, все же стоит немного рассказать. Аполония (для меня тетушка По) человек, который говорит то, что думает. И делает тоже. Ее можно назвать в какой-то степени странной, но, наверно, это свойственно всем писателям. Я так думаю, ведь знаю только ее. Она много пьет, часто ругается, много чего забывает, но просто потрясающе пишет книги. За это ей можно все простить. И даже некорректные вопросы. - Н-не в этом дело! – я краснею до ушей и наверняка выгляжу очень глупо, на фоне своей рыжей шевелюры. Тетушка По изгибает вопросительно бровь, наливая себе в стакан еще виски. – П-просто я… ну… Я – гей! - Так тебе все же их не продали, я так понимаю? – Аполония даже бровью не повела и снова выпила, поменяв ногу, на которой сидела. - Что? – удивленно хлопаю глазами и не совсем понимаю, к чему она ведет. - Ну, знаешь, парень припихивает другому парню, при этом нужно предохраняться, чтобы… - ТЕТЯ! - А зачем ты еще мне сообщаешь это? – пожимает плечами она, отбросив за спину рыжие волосы. - Каминг-аут? – приложив руку ко лбу, выдавливаю я. От ее слов я сам потерял смысл того, зачем вообще все это устроил. - Ты знаешь, что предохраняться надо в любом случае? - Знаю. - Ты знаешь, что переходить к траху после пары свиданий нельзя? - Знаю. - Так что тебе от меня вообще надо? Действительно. Что мне вообще от нее надо было? И так каждый гребанный раз. Я прихожу к ней, чтобы сообщить что-то, что кажется мне важным, а она берет и просто полностью обесценивает это. Плохая отметка? Хочу уйти в колледж? Подрался? Гей? Да плевать ей с высокой колокольни, пока меня это дело устраивает. Наверно, за это я люблю ее больше всего. Ей плевать, кем я буду, главное, что я ее племянник. Ставлю перед ней тарелку с лазаньей и сажусь напротив. Она пожевывает губу, а после серьезно смотрит куда-то в одну точку, словно задумавшись о какой-то вселенской проблеме. Мне нравится смотреть на нее в такие моменты. У Владимировны красивый профиль, а рыжие (больше скорее медные волосы) просто потрясающе обрамляют его, оттеняя бледную кожу. Тонкие губы, голубые глаза с опущенными уголками, прямой нос… для кого-то она могла бы быть идеалом. Но при этом у нее до сих пор нет пары. Совсем. - Мать знает? – отрываясь от точки и посмотрев мне в глаза, спрашивает Аполония. Ее лицо становится на удивление серьезным. Я ее такой видел крайне редко и воспоминания это не всегда приятные. - Нет, - качаю головой. Своей матери я рассказать не готов. И вряд ли буду когда-нибудь, зная ее гомофобное отношение ко всему. Невольно жмурюсь. - Не боись, тетка тебя в обиду не даст, - она делает еще один голоток, а потом ее серьезное выражение лица сменяется широкой улыбкой. – Ну что, посмотрим, не разучилась ли я готовить?

***

Мое детство было… я не знаю, как правильно его описать. Моя семья любила меня, мой дед был суровым, но здоровским человеком, моя тетя была очень занята, но когда свободна – просто неповторима. В пять лет я не мог выговорить такое длинное Аполония, поэтому она говорила называть ее По. Она казалась мне какой-то неземной феей, наполняющей волшебством все вокруг. Денег тогда у всех было не особо много, поэтому превратить в нечто магическое и привлекательное даже кружку было просто необходимой задачей. И По умела. Она водила меня рано утром на пустыри – ловить в бутылки туманы, а после варить на них рисовую кашу – самую вкусную которую я когда-либо ел. Мы ходили на окраины города слушать тишину, чтобы услышать неземные сказки, которые она рассказывает только очень внимательным. И я слышал. Она брала меня с собой в кофейни, чтобы отщипнуть от счастливых пар немного счастья и спрятать его в коробочку – на черный день, когда все станет слишком отчаянно плохо. Она прятала по домам шептуны, когда уходила надолго на учебу, чтобы мне было не скучно сидеть дома. И я искал. Тетушка По наполнила мое детство неземным волшебством. Она воспринималась мной чем-то таким светлым, что память с неохотой позволяет мне увидеть ее ссоры с моей матерью, ее ругань по телефону на редакторов, ее нервные срывы во время диплома и попытки покончить жизнь самоубийством. Именно с самого детства тетя Аполония была тем, кому я мог доверять без вопросов. Именно поэтому я бежал к ней, после своих самых счастливых дней и самых печальных. После того, как меня похвалили и после того, как подрался. Она всегда открывала мне свою дверь и никогда не выгоняла. А в восьмом классе подарила ключи от своей квартиры. Снова открываю дверь. Сейчас на дворе уже май. В квартире непривычно темно – зашторила все окна и забыла открыть. Раздеваюсь и иду в ее комнату, ибо в такой тихой темноте я могу найти ее только там. Я знаю, что все ее рассказы тогда, все ее присказки, все игры и всё, что мы делали в моем детстве, было лишь для того, чтобы хоть как-то развеселить меня. Всё это было лишь игрой. Но всё равно иду на цыпочках, чтобы не спугнуть из кромешных углов кошмары, которым там наверняка сладко спится. - Сержка? Она лежит на своей кровати, свернувшись в комочек. По, очевидно, плакала до того, момента, как я пришел. Сажусь на краешек кровати, убрав ей за ухо прядь волос, и прошу: - Расскажи мне сказку, тетушка По. - А? – она удивленно хлопает глазами, но потом хрипло смеется и берет в свои руки мою ладонь. – Хорошо.

Далеко-далеко, не сосчитать ни в метрах, ни в километрах и уж точно не в ярдах, за десятью океанами, о которых ты никогда не сможешь узнать, находится тот, кто хранит счастье.

- Ладынин, не дашь списать? – приземляюсь в столовой рядом напротив друга, который, кажется, занимался рассматриванием какой-то девушки. - А вон та коротковолосая блондинка… это же Синицина, да? – интересуется он, чуть прищурив глаза. Я поворачиваюсь и вижу уходящую под руку с рыжей девушкой Лил. - Ага. Она самая, так что там на счет списать? – пожимаю плечами я и довольно принимаю из его рук тетрадь по химии. Ладынин что-то говорит, рассказывает, я делаю вид, что внимательно слушаю, а на самом деле думаю только о том, как пройдет последний звонок. Осталось всего две недели.

Никто не знает, молод он или стар; красив ли, уродлив ли; даже он сам. Бродит тот, кто хранит счастье, среди пыльных полок и стеллажей и ведет учет выданного людям счастья и сколько счастья всего в его доме осталось.

На крыше маяка пахнет сыростью и старостью. Не то чтобы я хотел туда идти, просто и отказываться смысла тоже не было. Сидели сначала молча, а потом болтали ни о чем. Ариша курила, Макс из параллельного класса рассказывал сплетни, Лодка, как было ему присуще всегда, вставлял какие-то красноречивые комментарии и умолкал. А потом мне позвонила По. Сказала, что мать с отцом сейчас ругаются и чтобы на ночь шел к ней. От этого прямо на душе полегчало. Сам не заметил, как начал рассказывать друзьям о ней. Все сразу же ей очаровались и начали завидовать.

Тот, кто хранит счастье, не был жаден, однако даже при всем желании не мог отдать все счастье людям. Единственное, что знал он наверняка, это то, что люди счастьем пользоваться не умеют, им его нужно давать по крупицам, по маленьким дозам.

Прихожу к ней домой, когда она уже спит. Или делает вид. Из комнаты, где мне постелено, слышу тихие всхлипы и неразборчивый шепот. Аполония была в отчаянии и не знала, что делать, но не хотела этим ни с кем делиться. В этом была вся Аполония.

Тот, кто хранит счастье… был ли он счастлив?

В период экзаменов мать запретила мне ходить к тете, поэтому я каждый вечер звонил и отчитывался ей. Она обещала приготовить мне что-то вкусное, когда я все сдам. Я ждал этого дня с нетерпением. Это был последний экзамен, в тот же день пришли результаты математики. Хотел сказать, что получил пять. Хотел сказать, что хочу мясо по-французски. Хотел, чтобы она похвалила меня. Но трубку ее телефона взял ее лучший друг, влюбленный в нее уже порядка двадцати лет. У них такая забавная печальная история, что я улыбаюсь всякий раз, вспоминая их. - Полли умерла.

Он не знал. Его дело было хранить счастье, он никогда не думал о том, чтобы самому быть счастливым. Он смотрел на людей через огромный стеклянный шар и по каплям кидал в мир счастье.

На ее похоронах я не плакал. Она бы ударила меня, если бы я заплакал. Это я знаю точно. Ее смерть вышла какой-то до абсурдности глупой. Ее всегда тошнило по утрам, она пошла в ванну блевать, поскользнулась, упала, ударилась головой об ванну и раскроила себе черепушку. Так и умерла. Моя мать, которую Аполония звала Тамой, держалась до последнего. Шутила, смеялась, готовила. Не расплакалась даже тогда, когда говорила со своим братом по телефону. Как сейчас разговор помню: - Тамарка, я не смогу. Я не выдержу. Как представлю Польку в гробу, не пьяную, не трезвую, не веселую, не грустную… никакую, так сразу… - Толька, в руках себя держи. Я справлюсь, не бойся. Я же все-таки старшая, - смеется. - А она… как она?... - Не могу сказать. Но больно точно было. Дальше я не слушал. Не хотел. Мне хватало своих мыслей и своих вопросов. А мать сорвалась совершенно случайно, когда по привычке спросила: «Слушай, Поль, может, ты уже достаточно взрослая, чтобы есть лук зеленый в салате?» А в ответ ей тишина повисла. Мама уронила нож на стол и громко, навзрыд зарыдала, спрятав лицо в руках. Аполония была для многих миром. Не только мне она рассказывала свои сказки, кто-то был даже влюблен в нее дольше, чем я живу. Но это не ослабляло чувство пустоты внутри меня, когда я смотрел на ее спокойное лицо, обрамленное просто потрясающими медными волосами. Я не плакал на ее похоронах. Не мог выдавить ни слезинки. Про себя шептал ей что-то про аттестат, про оценки, про ее выпущенную в день похорон книгу. Нервно сглатывал и пытался разобраться в себе. Аполония Зарница Владимировна. Фамилия у нее от дедушки. Умерла в возрасте 37 лет от черепно-мозговой травмы в результате несчастного случая. Звучит в моей голове это жестким голосом уставшего врача, перепившего кофе. Если честно, то хочется блевать.

Он никогда не задавал вопросы и не отвечал на них. Люди по ошибке звали его Богом.

Жить без нее по началу было слишком сложно. Но потом с удивительной скоростью жизнь протекла, пришел десятый класс, другие заботы. И я привык к мысли, что если я приду к ней в квартиру, то не услышу ничего. Я свыкся с пустым местом внутри меня, которое она оставила после себя. Правда. И привык. - Сержка, а как там Аполония Владимировна? – спрашивает Ладынин, присаживаясь ко мне первого сентября. - На столько хорошо, насколько может быть мертвому человеку, - пожимаю плечами я, впервые желая заплакать.

Но на самом деле просто… Не хочешь знать просто что? Тогда спи.