Ты рядом

Я проснулся тонущий в боли, И не мог изменить исход. Я снаружи казался веселым, А внутри был давно уже мертв. Иосиф Бродский

В какой-то момент времени, нам кажется, что весь мир против нас. И уже не радуют былые мелочи. Утреннее солнце не вызывает улыбки, а пение этих надоедливых птиц несет за собой только головную боль. И хочется закричать, сбежать из этого озлобленного мира в тишину, где не воют птицы и не шепчутся люди. Где нет никого, кроме тебя. Хочется вздохнуть полной грудью и почувствовать не эти тошнотворные смеси различных духов в дуете с табаком; не запах надежды, о котором так любят писать американские домохозяйки за сорок, что мечтают о жизни, которой никогда у них не будет; и даже не любимый запах лаванды, что когда – то успокаивал взбунтовавшиеся нервы. Хочется дышать пустым воздухом, чтоб легкие заполнялись им, и сердце продолжало гонять кровь по сосудам, а мозг продолжал не понимать, что же, черт возьми, происходит и почему тот ничего не чувствует. Ульяна бежала. Бежала ото всех проблем, навалившихся в один момент, как снежный ком. Так быстро, как только могла. Оставляла за собой горы из осколков душ, что разбивала в глупой попытке стать счастливой. Она не понимала, не хотела понимать, что счастье создается своими руками, а все остальные помощники, коих найдется миллион - бесполезны. Мнимые волонтеры едва ли смогут помочь в достижении заветной медали, что блестела бы на солнце и гордо заявляла всем: «Она победитель!» Ульяна бежала и от груды чувств, что охватили ее в отношениях с Гариком. Она задыхалась, отдавая ему всю. Отважно вручая сердце и душу, надеясь, что он их сбережет. Но он не сберег. Он растоптал, как окурок сигареты, брошенный на мокрый и серый асфальт, так идеально подходящий к их жизни. Игорь даже не потрудился смести пыль старым веником, что держался дома для галочки, в совок. Просто отмахнулся от нее ногой и ушел, не закрывая дверь. Уля не развалится, сама закроет. И Ульяна закрыла, разбивая костяшки в кровь о железную дверь. Закрыла, не дав ему договорить, не дав извиниться. Потому что его извинения ничего не стоили бы, всего лишь сочетания букв, не несущих какого-либо смысла за собой. Она выбросила любые воспоминания о нем, сожгла все фотографии на пустыре за домом, провоцируя горение сухой травы, что была неким символом их любви. А была ли любовь? Уля не знала, да и не хотела знать. С того момента как из его уст прозвучало: «Я не люблю тебя!», девушка полностью отключила пресловутые эмоции, что приносили лишь боль. Она смеялась при людях, была привычной взбалмошной блондинкой на посиделках у друзей, но внутри была пустота. Чернее ночи, и грязнее воды в болоте. Такая, от которой хочется умереть. Не потому, что жизнь ужасна, потому, что уже давно нет сил ни на что. Нет сил вставать по утрам, идти по делам, а после возвращаться в холодную квартиру, где ее никто не ждет. Нет сил улыбаться, говорить, думать. Хочется лечь на холодные, местами проржавевшие, металлические рельсы и ждать поезда, что не успеет затормозить и, наконец, избавит ото всех проблем. Ульяна не была собой. Жалким подобием, дешевой пародией клоуна – неудачника, которого не берут даже в самый заурядный цирк. А он идет, борется, пытается. Он хочет жить, Уля – нет. Ей это не надо. Все равно никто не вспомнит, не позвонит, телефон давно отключен, не придет в гости. Никто не захочет ехать в самый дальний конец Москвы, в старую хрущевку, шатающуюся на ветру как осиновый лист, не станет звонить в сломанный домофон и не будет ждать у подъезда, когда оттуда выйдет очередной наркоман или пьяница. Лучшие друзья девушки с недавних пор. Другие скажут, что не стоит так убиваться. Что они еще помирятся и забудут это все как страшный сон, что снится маленьким детям, слишком впечатлительным к этому жестокому миру от которого их не могут оградить родители. Ульяну тоже никто не оградил. Ее не удостоились даже предупредить, что будет так больно, будто ее положили в горящий костер и, напевая ритуальные песни, ждали ее крика. Такого болезненного, громкого, разбивающего стекла стоявших неподалеку машин и провоцирующего всех окружающих заткнуть пальцами уши. Будто тысяча демонов разом разорвали ее на маленькие кусочки, а после развлекались как с трофеем. Кто-то кидал в кипящее масло, кто – то прижимал под десятитысячным прессом, кто-то выставлял на всеобщее обозрение на ярмарке, где каждый мог испытать удачу и попасть дробью в нее. Больнее всего был его голос, что день за днем раздавался в ее голове, как сигнал тревоги во время ядерного взрыва. Этот низкий и хриплые от сигарет звук, что взрывал мозг, заставляя думать, анализировать, признавать свои ошибки. Но она не была виновата. Ульяна знала это. Она была правильной девушкой, что преданно ждет у двери, как домашнее животное. И порой она не узнавала саму себя. Где та свободная птица, что летит на встречу приключений, рассекая небесную гладь? Где тот храбрый воин, что не боится быть поверженным в жестокой схватке со своим врагом? Где она? Громкой точкой этой оды чувствам вновь стали его слова. Брошенные вскользь, лишь бы Уля не плакала. Потому что Игорь ненавидел терпеть ее слезы, он ненавидел видеть ее боль. Он понимал, что единственная причина всему этому – он сам. Однако, существует огромная разница между «понимать» и «принимать». Гарик этой разница не видел. Ему было плевать на нее. Чертов эгоист, торжествующий на пире у своей души, которая приказала ему так поступить. И пусть на нем веселились все его демоны, так не вовремя вылезшие из подполья, он не смеялся. Игорь помнил ее лицо, когда произнес: «Давай останемся друзьями», помнил этот жуткий страх в глазах, что точно тысяча иголок разом впились в его кожу, помнил дрожащие руки, так нелепо отталкивающие его подальше от себя. Он помнил все, и это стало для него личным адом. И в эту самую минуту каждый из них сидит в своих квартирах, курит извечные сигареты и запивает черным кофе, что так ненавидели оба. Из открытого настежь окна доносится ледяной ветер, разом залетающий вглубь квартиры и сносящий несчастную рамку с их фотографией, так и висевшую у него в квартире. У Ульяны тихо, нет слез, истерики, даже гребанный телевизор поставлен на беззвучно. Тишина давит, но только с ней можно заснуть. Не на долго, часа на два, а после снова выпить черный кофе и сорвать кусок старых и грязных обоев со стены. У Гарика громко, музыка включена на весь дом, а в соседней комнате, в их кровати, спит очередная девушка, подхваченная в баре. И он не может заснуть, ни на минуту, потому что аромат ее духов давно выветрился, а костлявое тело его спутницы невозможно обнять так, как ее. Он больше не пьет, тошнит от алкоголя и от нехватки ее, его воздуха.