Сыны Всевышнего

      Иллюминации было в избытке: огненные водопады электрических гирлянд на окнах и стенах, мерцающая под потолком, наподобие Млечного пути, сетка из разноцветных маленьких лампочек, толстые ароматические свечи в украшенных позолоченными шишками гнёздах из еловых веток на столах. Праздник уже перешёл в фазу непринуждённого разбредания гостей по всему дому. Некоторые вышли во двор, откуда доносились восхищённые возгласы — карсавинские снежные скульптуры были, действительно, хороши.       Юрий Александрович — тот самый «Гоша» — сидел за столом как раз напротив Романа и, доброжелательно посверкивая очками, рассказывал, часто моргая и застенчиво опуская глаза — он, вообще, старательно избегал продолжительного зрительного контакта с кем бы то ни было:       — В общем, это было самое душевное Рождество в моей жизни: мы сидели в этой землянке, затерянной в лесах и снегах, из еды у нас был только хлеб и сахар, правда, горячего чаю — вдоволь — и вспоминали мистические случаи из жизни. Одна женщина рассказала, как под Рождество ехала навестить семью сельского священника: сошла с поезда, а дальше — пешком. Темно, лес — ну, она и заблудилась — дороги в снегу не видно. А был настоящий мороз. Так что перспектива замёрзнуть была совсем не шуточной. И она стала молиться Николаю Чудотворцу. Вдруг видит: разноцветные огоньки — ну, как новогодние гирлянды — светятся по контуру храма. Она, глядя на этот купол, и дошла быстро, куда нужно. «Ох, — говорит, — батюшка! Как хорошо, что Вы церковь-то украсили лампочками! Только благодаря этому в лесу и не сгинула!». А священник ей: «Какими ещё лампочками? И в мыслях не было!». Вышли, глянули — действительно, только фонарь над церковным крыльцом горит в темноте… А недавно я оказался в Стамбуле и увидел эти часы, — Юрий Александрович достал коробочку с золотым брегетом, на крышке которого было выгравировано изображение Святой Софии. — И я сразу вспомнил эту историю. И мне захотелось подарить их тебе, чтобы ты помнил, что заблудиться тебе не дадут. А также, чтобы не забыл, что время — наш союзник. Потому что, где нет времени, нет и движения. Оно — наше благословение. Всё проходит и всё пройдёт. И достоянием Вечности станет только подлинное… Возьми. С Рождеством тебя, Роман!       — Спасибо. — Роман повертел в руках часы, провожая взглядом удаляющуюся фигуру дяди Гоши. Его мозг был перегружен. Но не от избытка общения со множеством практически незнакомых доселе людей — он оказался затоплен колоссальным потоком информации, которая обрушивалась на него, стоило ему с кем-то заговорить. Роман глядел на бледные пальцы Юрия Александровича, сжимающие брегет, и твёрдо знал, что Солнце у собеседника в соединении с Плутоном и Юпитером. И абсолютно неаспектированный Уран на асценденте. Роман отчётливо видел его натальную карту: в каких домах находятся планеты, в каких они между собой аспектах… И мог назвать точную дату рождения этого человека… Помимо того он ясно видел, что при всей своей вежливости и дипломатичности Юрий Александрович ужасно раздражителен и подвержен вспышкам гнева. Что он третирует своих подчинённых, вовсе не считая свои придирки мелочными. Что своего бешеного нрава «дядя Гоша» ужасно стыдится и на протяжении всей жизни пытается с этой страстью бороться. С переменным успехом.       Роман сразу понял, что его новый дар — следствие вмешательства патрона. И быстро сообразил, что новая способность даёт ему в руки ниточки, необходимые для манипуляции любым человеком. А уж возможность влезать в натальную карту — серьёзное оружие! Какой опасный, какой соблазнительный подарок…       Роман покосился на Викентия Сигизмундовича. Тот увлечённо беседовал с Олегом Ивановичем — главврачом больницы, где работал Панарин. От этого гостя Роману достался роскошно изданный анатомический атлас и рассказ о том, как в детстве — они с Радзинским, оказывается, росли в одном дворе — Викентий Сигизмундович спас ему жизнь, вытащив из омута, в который будущий врач прыгнул по дурости на спор — (неудивительно, при таких аспектах Нептуна и Марса!). Олег Иванович, как выяснилось, особо выдающимися экстрасенсорными способностями не обладал, и этот факт причинял ему немало страданий. Глядя на фантастические возможности Аверина и Радзинского, а теперь ещё и Панарина, он мучился от осознания собственной ущербности, которую, относясь к себе со всей возможной строгостью, принимал за банальную зависть, и ужасно стыдился этого низменного чувства. То, что Олег Иванович был потрясающим диагностом, который с первого взгляда безошибочно определял причину болезни самого сложного пациента, упорно не воспринималось им как дар — он искренне считал эту свою способность результатом профессионализма. Умом он понимал, что духовный уровень и наличие эффектных способностей совсем не обязательно находятся в прямой связи друг с другом, но сердцем… — сердце его страдало. А, может, это было глупое эго?       Роман вздохнул и отвёл глаза: он панически боялся узнать о слабостях или, не дай Бог, пороках Радзинского, а ещё меньше — Аверина. Он и не предполагал, что они настолько идеальны в его представлении. А Бергер? Да он, вообще, святой!       — Ты очень напряжён, — раздался над ухом голос Николая Николаевича. — Викентий уже устал шутить по этому поводу с гостями. Уже практически все засекли идущий от тебя мощный негатив и выразили свою обеспокоенность этим фактом. Давай я тебя отсюда эвакуирую. Например, помогу отнести подарки в комнату — их уже целая гора! — Аверин принялся нагружать мрачного, безмолвно-покорного Романа свёртками, коробками и пакетами, а оставшееся сгрёб сам и двинулся к двери.       Перед ними немедленно выросла атлетическая фигура Радзинского.       — Николенька, ты надорвёшься! — озабоченно пробасил он.       — Кеш, я сам! Ну, ради Бога! Просто открой мне дверь! — отбиваясь от его настойчивых попыток отнять хотя бы часть груза, с отчаянием восклицал Николай Николаевич. Радзинский покачал головой и с усмешкой исполнил его просьбу.       Наконец удалось вырваться из наполненного людьми помещения, и затворившаяся за ними дверь комнаты отсекла звуки чужих голосов. Аверин сгрузил подарки Роману на постель и тихонько засмеялся:       — Боже мой! Сколько тебе надарили конфет! Не иначе как все желают, чтобы твоя жизнь стала слаще…       Роман избавился от своей ноши, увеличив гору подарков на постели вдвое.       — Заберите их себе. Я конфеты всё равно не ем, — равнодушно отозвался он.       — Ну, уж нет! Тебе есть, кого угощать! Разве я не прав? — покачал головой Аверин, аккуратной стопкой складывая коробки на столе.       Роман с тоской посмотрел на его тонкие изящные запястья и точёные кисти рук, ужасно напоминающие ему Бергера — нет, ему некого угощать, потому что неизвестно, когда они с Кириллом теперь увидятся. Скорее всего, уже в школе… Как же ему не хватает Бергера!!!       — К тому же, зная о моей постыдной слабости к сладкому, мне преподнесли втрое больше, — с улыбкой добавил Аверин, вылавливая из кучи подарков последнюю конфетную коробку.       Роман непроизвольно вздрогнул, услышав слово «слабость».       — Вы идите. Я тут посижу. Что-то я устал. От общества.       — И вовсе ты не устал, — безжалостно разоблачил его учитель. — Ты — как бы это помягче выразиться — нахлебался всякой грязи до тошноты. Трудно было не заметить, как ты откровенно сканировал каждого, кто подходил к тебе с поздравлениями и кривился так, будто вынужден общаться с отбросами общества.       — Я не виноват! — немедленно огрызнулся Роман. — Я ничего не делал! Стоит мне на кого-то посмотреть, как я всё про него знаю — весь компромат. Безо всяких сознательных усилий с моей стороны!       Николай Николаевич скрестил руки на груди и склонил голову набок, сочувственно разглядывая искренне возмущённого подростка. Его красиво очерченные губы дрогнули от едва заметной улыбки.       — Рома, эта болезнь очень легко лечится — смирением. Вот смотришь ты на человека и понимаешь, что он, к примеру, сплетник. Так ты сразу себя — мордой об стол — мол, я ещё хуже! Какое мне дело до чужих грехов? Со своими бы разобраться! Он — злопыхательствует, но никого не убил, а я… Напомнить тебе, Рома, чем вы с Рудневым занимались?       Настроение Романа, и так неважное, сразу резко упало ниже критической отметки. Стало так тошно! Он рухнул на постель Бергера лицом вниз и накрыл голову подушкой.       — Ром, давай вернёмся к гостям, — тихо попросил Николай Николаевич с совершенно бергеровскими интонациями в голосе и погладил подростка по спине между лопаток. Он сел в кресло и придвинулся поближе к кровати. — Пусть информация идёт, а ты её не цепляй. Она тебе нужна? Нет. Ну, так и говори себе!.. Пойдём! Я тебе в качестве противоядия про каждого что-нибудь хорошее расскажу. Ты учти, что от твоего состояния, от частоты твоих вибраций зависит и восприятие. Ты же знаешь, что, когда человек влюблён, ему всё вокруг кажется сказочно прекрасным. Вот и влюбись! Смотри на всех с любовью!..       Роман выглянул из-под подушки и окинул учителя скептическим взглядом.       — И что ты вбил себе в голову, что не любишь сладкое? — с подозрительным энтузиазмом продолжил Николай Николаевич, стаскивая с романовой головы подушку и отбрасывая её подальше. — Шоколад отлично снимает стресс, — он вынул из стопки на столе коробку конфет и решительно разорвал прозрачную упаковку. — М-м-м… Обожаю сливочную начинку! — он спрятал конфету за щекой и поставил коробку под нос Роману. — Попробуй!       Роман, вздыхая, выбрал конфету в виде розочки и отправил её в рот. Сладко. Не то, чтобы приторно, но — чересчур. Пахнет празднично — это правда. Ну, тонизирует — да. Попробовать что ли ещё для чистоты эксперимента? Вот эту — овальную… Эта, пожалуй, получше. Начинка у неё фруктовая, кисленькая. Можно съесть ещё одну такую. А вот эти квадратные интересно с чем? Шоколадная начинка — горьковатая и с привкусом коньяка — эти, надо признать, самые удачные…       — Может, чаю? — с улыбкой поинтересовался Николай Николаевич, когда конфетная коробка опустела уже наполовину. Серые глаза учителя лукаво сияли. Роман замер с очередной конфетой в руке: он забыл о присутствии Аверина! Интересно, он только выглядит перед ним, как сумасшедший или… Похоже, все эти манипуляции с сознанием дорого ему обходятся!       — Пойдёмте, — криво усмехнулся он, отодвигая коробку и садясь на постели. — Мне срочно надо заесть это чем-то солёным…