Сыны Всевышнего

      — Что мы с ними со всеми делать-то будем? А, Руднев? — тоскливо спросил Роман, уткнувшись лбом в стекло, за которым Карсавин с Бергером лепили снеговика. Художник, вооружившись каким-то инструментом вроде шпателя, колдовал над снежным комом, который на глазах превращался в бородатого Деда Мороза с мешком за плечами.       — Банду из них сколотим. Так, Киса? Контору в новом формате реанимируем. Развернёмся!.. — Руднев потрепал по волосам сидящего у его ног Панарина, не отрывая взгляда от разложенных перед ним на кровати карт.       — Банду? — кисло улыбнулся Роман. — Да в банду даже ты с Евгением Алексеевичем уже не подашься!       — Ну почему же, Роман Аркадьич, — Руднев перевернул ещё ряд карт. — Смотря, чем эта банда будет заниматься…       — Благотворительностью, — блеснул белыми зубами Панарин.       — Точно! — благодушно согласился господин адвокат, удовлетворённо разглядывая получившийся расклад. И они с Женечкой покатились со смеху.       — Хватит ржать, господа! — уныло вздохнул Роман, отходя от окна. — Евгений Алексеич, ты точно видел, что эта безумная ведьма тоже наша?       — Я рассказал тебе всё, что я видел, Роман Аркадьич, — лениво повернулся к нему доктор и скользнул по его фигуре снисходительным взглядом. — Повторить?       — Повтори, — насмешливо прищурился Роман.       Руднев кинул быстрый взгляд на Женечку, с острого языка которого уже готово было сорваться опрометчивое слово, и со вздохом смешал карты.       — А в чём, собственно, проблема, Роман Аркадьич? — с досадой поинтересовался он, вставая и преграждая путь Роману. — Что конкретно тебя беспокоит?       — Наше будущее. Представляешь ту ведьму рядом с этим мальчиком-одуванчиком? Ничего себе семейка? Да?       — Людей соединяет Промысел, — быстро ответил вместо Руднева доктор. Глаза его лихорадочно заблестели. — В том-то всё и дело, что, если бы мы действовали по собственному разумению, мы бы точно ошиблись. Как ты можешь судить, что сочетается, а что нет, если ты не представляешь себе общий замысел? Связь — это объективная данность. Я её вижу. О чём тут рассуждать?.. Ходжу Насреддина как-то дети попросили разделить между ними орехи. Он спросил, как делить — по-Божески, или по-человечески? Дети сказали «по-Божески». Думали, так будет вернее. Ну, он и разделил: кому один орех дал, кому десять, а кому — вообще ничего… Улавливаешь?       Роман обошёл заметно напрягшегося шефа, сел на полу рядом с Панариным и, пристально глядя ему в глаза, проникновенно сказал:       — Я, кажется, знаю, кто в нашей бандитской группировке будет моим заместителем по кадровым вопросам. Хочешь получить официальное назначение, или так договоримся?       — Лучше, если этими людьми займусь я, а не ты, — не раздумывая, кивнул Панарин. — Не только потому, что я вижу связи. Так у них будет больше шансов на выживание…       — Эй, я же хороший, Евгений Алексеич, — состроив трогательную физиономию, обиженно протянул Роман. И похлопал ресницами для усиления эффекта.       Старшие товарищи просто-таки заржали самым оскорбительным образом.       — Не делай так больше, — всхлипывая, попросил Руднев. — У меня чуть мозг не вскипел от этого зрелища…       Роман с притворным смирением вздохнул и снисходительно глянул в искрящиеся смехом глаза Панарина:       — Так мы договорились? Если да — бери в оборот это инфантильное дарование и перетряхни все его наброски. Если Радзинский прав, среди тех, кто на его портретах, должно быть много наших…

***

      — Несколько папок ещё лежит на антресолях, — художник смотрел на Панарина с нескрываемым любопытством. — Полезете?       Тот равнодушно пожал плечами:       — Конечно. — И огляделся в поисках предмета, на который можно встать. Ловко спрыгнув через некоторое время с табуретки, Женечка оглядел внушительную гору изъятого у Карсавина материала.       — Не жалко? — он пытливо посмотрел художнику в глаза.       — Да я вам только благодарен! — искренне рассмеялся Сергей. — Как вы понимаете, количество рисунков с каждым днём растёт, а места у меня в квартире не прибавляется!       — Чудесно, — Панарин взглянул на часы. — Такси будет минут через пятнадцать. Извините, если я вас задерживаю.       — Что вы! Мне жаль, что вы не останетесь выпить чаю. Я бы с удовольствием пообщался с вами подольше! — с детской непосредственностью признался художник.       Женечка усмехнулся, привалившись плечом к стене, покусал нерешительно губы и не удержался, спросил:       — Я заметил, что в вашем доме нет ни одной иконы. Почему?       — Никогда не интересовался, — растерялся Карсавин. — Я имею в виду религией — не интересовался…       — А чем интересовались? — без тени улыбки продолжал допрашивать Женечка.       Художник заметно смутился.       — Я… Блаватскую читал… Рериха… — и он беспомощно воззрился на Панарина.       — Значит, всё-таки интересовались, — безжалостно обличил Сергея доктор.       — Я… Ну, да — меня не тянет в Церковь, — честно признался, наконец, Карсавин, прекращая юлить и мямлить. — Мысль об институционально оформленной Истине меня смущает. Формализм в таких вопросах может оттолкнуть кого угодно!       — Чего вы оправдываетесь? — изумился Женечка. — Не хотите быть членом Церкви — не надо. Ваше право…       — Да. Но мне казалось… — осторожно начал Карсавин.       — Вам казалось, — отрезал Панарин.       Художник сразу помрачнел и принялся рассматривать свои ладони. Женечке стало неловко за свою грубость.       — Поехали со мной, — неожиданно предложил он. — Поможете дотащить папки до дома, заодно и поговорим…       Карсавин немедленно бросил дуться и с живым интересом уставился на своего гостя. Панарин, заметив это, улыбнулся.       — Если хотите, конечно!..       — Конечно, хочу, — с готовностью закивал художник. — И, если позволите, я захвачу с собой этюдник…       Панарин расхохотался.       — А без этюдника — никак?       — Без карандаша, как без рук, — согласился Карсавин, улыбаясь в ответ. — Я, конечно, могу обойтись блокнотом…