Сыны Всевышнего

      В баптистерии находилось не больше десятка человек. Здесь за закрытыми дверями творилось Таинство. Было тихо, торжественно и очень интимно. Каждое скупое движение старенького священника было весомым и значимым. Ангельские голоса певчих струились в уши нежно, как легчайшая ласка тончайшего эфира. Прозрачная вода в купели задумчиво мерцала, храня в себе светозарную силу Духа.       Андрей Константинович был поражён, насколько действенным с магической точки зрения оказался обряд крещения. В нём всё было правильно. И Руднев отлично понимал, что и зачем делается. И вовсе не символически ощущал то, что происходило с ним в процессе. Когда вода сомкнулась над его головой, он настолько ярко пережил снова момент своей смерти, что его едва не настиг очередной, третий по счёту инфаркт. Но когда он вынырнул, задыхаясь и холодея от ужаса, его затопила волна яркого фиолетового света и он — ослеплённый и оглушённый открывшейся ему новой незнакомой действительностью — совершенно выпал из реальности.       Самым краешком сознания он уловил, как его нарекают в честь святителя Андрея, архиепископа Критского. Сначала Руднев настаивал, чтобы при крещении ему дали другое имя — он хотел Киприан — и в качестве защиты и как знак изменения своей судьбы. Николай Николаевич долго думал над этим, потом взял Андрея Константиновича с собой — в какое-то место неописуемой красоты — где Рудневу твёрдо сказали, что нет на это благословения, и судьба его ждёт другая — совсем не такая, как он предполагает.       Ещё впечатался в память момент Причастия: огненным проникновением в сердце, изгоняющим гнездящийся там холод. Внутри словно зажглось солнце, и Андрей Константинович почувствовал себя, наконец, живым. Судорожно глотнул воздуха и понял, что может теперь дышать легко и свободно — чувствовать, радоваться, любить. Из глаз горячим потоком хлынули слёзы — безо всякого участия с его стороны, как будто открылся внутри, запечатанный долгие годы источник. Николай Николаевич, сияя улыбкой, привлёк крестника к себе и незаметно вытер эти слёзы. Объятие Аверина было ласковым, тёплым и деликатным. Руднев даже пожалел, что всегда был таким сдержанным и никогда не давал Николаю Николаевичу повода поутешать себя раньше. Даже когда полутрупом лежал в доме Радзинского.       Мальчик-алтарник в белом стихаре, практически незаметно появлявшийся и исчезавший во всё время совершения Таинства, внезапно оказался не кем иным, как Бергером. С застенчивой улыбкой он вручил Андрею Константиновичу в качестве подарка молитвослов в пухлом кожаном переплёте, с золотым обрезом и с удивительным вкусом подобранными репродукциями древних икон. От Романа он передал плоскую деревянную шкатулку, в которой на сером бархате лежали дивные сапфировые чётки — наверняка бывший компаньон ухнул на них всю, как намётанным глазом определил господин адвокат, оставшуюся у него от их прежнего бизнеса сумму. Руднев, содрогнувшийся было при упоминании самого ненавистного для себя имени, выдохнул и расслабился — проклятый мальчишка знал, как порадовать своего босса.       Панарин, который от радости просто светился, как рождественская ёлка, подарил другу икону Ангела-Хранителя в серебряном окладе, чем невероятно Руднева растрогал. Ведь Женечка, по сути, этим самым Ангелом не так давно для него и явился. Аверин, со свойственной ему любовью к подлинности, преподнёс привезённую с самого Крита икону рудневского небесного покровителя. Ливанов, к превеликому своему сожалению вынужденный на тот момент уехать, передал через Викентия Сигизмундовича миниатюрное Евангелие в драгоценном окладе, которое можно было носить, как образок, на шее. А Радзинский подарил Андрею Константиновичу поездку на Святую Землю, чем сумел удивить даже больше, чем Роман своим подарком.       Наденька же сделала своё подношение заранее — ведь именно она выбирала нательный крестик и собственноручно вышивала крестильную рубашку.       Рассеянно думая о том, что волосы у него всё ещё влажные, задаренный, затисканный и утомлённый всей этой суетой, Андрей Константинович шагнул за порог храма и замер, широко распахнув глаза: за то время, что он провёл в церкви, выпал долгожданный первый снег и всё вокруг тоже облачилось в белые крестильные одежды. У него даже дыхание перехватило от такого подарка. Медленно и вдумчиво ступив на церковное крыльцо, Руднев оглянулся на свои следы и торжественно себя поздравил: это первые шаги в его новой жизни. Задумавшийся на пороге Радзинский в кои-то веки не смеялся и не шутил — похоже, и он находился под впечатлением.       — На клавиши похоже, — негромко сказал подошедший сзади Бергер, тоже разглядывая чёрные отпечатки рудневских ботинок на белом снегу. И улыбнулся Андрею Константиновичу, искренне и открыто глядя на него своими ясными глазами. И тут же совершенно непосредственно ухватился за него, взяв под руку. — Скользко, наверное…       Руднев только усмехнулся — уже не так зловеще, как прежде — и невозмутимо повёл постоянно поскальзывавшегося Кирилла к машине.       Радзинский, шагнувший вслед за ними, остановился, вдохнул полной грудью, а потом вдруг наклонился и подхватил горсть снега. Слепил снежок и ловко метнул его в зазевавшегося Панарина. Доктор завёлся с пол-оборота, засунул за пазуху перчатки и тоже довольно метко бросил в Викентия Сигизмундовича свой снежный снаряд. К тому моменту, когда Руднев усадил Бергера в машину, в тихом переулке уже бушевало настоящее сражение, в котором принимал участие даже Николай Николаевич. Он азартно обстреливал снежками Радзинского, не обращая внимания на свои припорошенные снегом волосы и даже ресницы. Поскольку Панарин также как и Аверин целился исключительно в Викентия Сигизмундовича, вдвоём они заставили Радзинского просить пощады. Тяжело дыша, тот поднял руки, сдаваясь. И ужаснулся, окинув оценивающим взглядом сияющего и раскрасневшегося Николая Николаевича:       — Коля! Ты же весь мокрый! Быстро в машину!       Отряхивая друг друга и беззлобно посмеиваясь над своей инфантильностью, они шумно ввалились в салон минивэна: возбуждённые, весёлые, остро пахнущие снегом.       — Ромка хочет с вами поговорить, — шепнул Андрею Константиновичу Бергер, пока остальные размещались и пристёгивались.       — Опять?! — ужаснулся Руднев.       — Это очень важно, — серьёзно заверил его Кирилл. — Назначьте ему встречу. Пожалуйста. Если хотите, Викентий Сигизмундович тоже будет там.       — Я старый больной человек, — возмущённо прошипел Руднев. — И я, как это говорится, в завязке…       — Нет, в самом деле — надо кое-что обсудить, — резко посерьёзнев, бросил через плечо сидевший за рулём Радзинский.       — Ч-ч-честное слово! — Руднев хотел чертыхнуться по старой привычке, но вовремя сдержался. — От Романа Аркадьича даже на том свете не спрячешься! — в сердцах бросил он. Потом прикрыл лицо рукой и горько засмеялся. — А ведь и правда — не спрячешься…       Панарин навалился на него сбоку, обнимая.       — Возьми меня с собой, Руди — я ствол прихвачу. Буду Князева во время разговора на мушке держать — как в старые добрые времена…       — Но-но! — пригрозил ему Радзинский. — Ты эти свои бандитские замашки брось! Робин Гуд…       — Я лучше Кирилла Александровича возьму — в качестве заложника, — усмехнулся Руднев, приглаживая мокрые от растаявшего на них снега кудри Панарина. — Это будет самой действенной защитой.       — Если вам так будет спокойнее — я согласен, — сдержанно улыбнулся, сидевший позади него, Кирилл.       — Я так понимаю, что моё желание тихо и мирно прожить остаток жизни при всём при этом, конечно же, не учитывается? — обречённо уточнил Андрей Константинович с горечью на губах и с тоской в глазах.       — Андрюш, ты свою карту видел?! — бархатисто протянул низким голосом Радзинский и ухмыльнулся. — Какая тихая-мирная жизнь? Что за наивная фантазия?       — Я всё равно не хочу его видеть — ни сейчас, никогда… — страстно прошептал Руднев, устало закрывая глаза.       — Ну… ты можешь на него не смотреть, — хохотнул Радзинский. — Но поговорить придётся.       — Давайте вернёмся к этому разговору попозже. Могу я рассчитывать на такое снисхождение? Хотя бы сегодня…       — Конечно, — неожиданно смутился Радзинский. — Выбрось пока это из головы, Андрюш. Ты прав — у тебя такой день сегодня торжественный, а мы к тебе со всякой рутиной пристаём!       — Простите, — тут же расстроено шепнул Бергер. — Не надо мне было говорить вам сейчас.       — Давай обойдёмся без этих покаянных стонов, — взмолился Руднев, прижимая руки к груди. — А то ещё утешать тебя придётся. А ведь сегодня я здесь — объект горячего сочувствия. Так что будь любезен, солнышко, сделай счастливое лицо. Мне не нужны конкуренты.       И опять завертелось: Панарин полез обниматься, Бергер залепетал что-то трогательное, Радзинский оглушительно захохотал, и только Николай Николаевич обернулся и посмотрел на своего крестника долгим внимательным взглядом. И Андрея Константиновича внезапно перестала раздражать вся эта непрекращающаяся кутерьма вокруг его персоны. Вместо этого он ощутил горячую благодарность Провидению за то, что все эти люди теперь в его жизни есть. И они никогда его не бросят. Ни при каких обстоятельствах. И Панарину не придётся больше мучиться с ним, терзаясь противоречивыми чувствами. И всё это хорошо. Хорошо весьма. Тов меод.