Сыны Всевышнего

      — В целом я вами доволен, — удовлетворённо проскрипел Исаак Израилевич, когда Роман убирал свои книжки и тетрадки со стола. Он выглядел сегодня на удивление бодро и молодо — глаза его сияли и (невероятно!) он улыбался. — Надеюсь, вы тоже удовлетворены нашими занятиями?       Роман с трудом сдержал приступ истерического смеха, но вынужден был признать, что Мюнцер, действительно, за месяц сумел вложить в его голову такой объём знаний, который с другим преподавателем он мусолил бы целый год. Поэтому он с чистым сердцем поблагодарил Исаака Израилевича и, поскольку его дифирамбы в адрес преподавателя были приняты благосклонно, Роман вдруг подумал, а не воспользоваться ли моментом внезапно обозначившегося нормального человеческого контакта и не дерзнуть ли озвучить одно из своих пожеланий.       — Простите, а не могли бы мы в качестве учебного текста использовать «Сефер Йецира»? — сдержанно спросил Роман, внутренне готовый к гневной отповеди со стороны Исаака Израилевича. Но Мюнцер, как ни странно, отреагировал на удивление спокойно.       — Вас интересует Каббала? — на лице его было написано неподдельное удивление. — Чего только на свете не бывает! — фыркнул он.       — А почему меня не может интересовать Каббала? — нахмурившись, мрачно поинтересовался Роман.       — Да от вас же чёрной магией — я извиняюсь, молодой человек — за версту несёт! — Мюнцер по-птичьи склонил голову набок и моргнул, как любопытный какаду. Глаза его при этом лукаво блеснули.       Роман растерялся. Он словно с налёту наскочил на преграду. Эффект тот же: искры перед глазами и ощущение того, что выглядишь как полный дурак.       — Чушь всё это, — не сдержавшись, воскликнул он, — ни чёрной, ни белой, ни серой, ни розовой магии не существует. Магия есть магия!       Мюнцер снова фыркнул. Похоже, сегодня он был в отличном расположении духа.       — Может, вы просто дальтоник? — весело спросил он.       Роман стиснул зубы:       — Значит, нет?       — Ну почему сразу нет? — Мюнцеру явно нравилось выводить его из себя. — Вы присядьте, молодой человек. Или вы торопитесь?       Роман никуда не спешил, пусть Мюнцер не рассчитывает так просто от него избавиться.       — Так чего именно вы хотите, молодой человек? Мне почему-то кажется, что вами движет отнюдь не научный интерес.       Поддаваясь внезапному порыву, Роман откровенно признался:       — Меня интересует техника вспоминания. Так что вы абсолютно правы — цель у меня сугубо практическая. Но если окажется, что для получения результата мне понадобится продираться сквозь все эти дебри сфирот, парцуфим и Божественных Имён — я готов сутками сидеть, чтобы усвоить всё, что необходимо.       — А как насчёт шаббата, законов кашрута, соблюдения заповедей, обрезания, наконец? — лукаво спросил Мюнцер.       Роман густо покраснел. Он даже не предполагал, что может так заливаться румянцем.       — При чём тут это? — разозлился он.       — Не притворяйтесь, что вы не понимаете. Но если вам неприятно даже думать об этом, то почему бы вам не заняться, к примеру, йогой? Тоже, говорят, помогает… — очень ехидно пропел Мюнцер.       — Йогой так йогой, — вконец рассвирепел Роман. — Мне без разницы. Лишь бы результат был!       — Я так и думал, — ядовито прокомментировал Мюнцер.       — Я так понимаю, что могу убираться ко всем чертям? — О, как хотелось Роману быть невозмутимым и бесстрастным, но разве у него когда-нибудь это получалось?!       — Вы безусловно можете делать всё, что вам угодно, молодой человек. Я только не понимаю, что вас так рассердило? Неужто вы никогда не задумывались над тем, что любое религиозное учение неотделимо от культовой практики? Что, если вы, например, захотите достичь высот христианской святости, то вам придётся принять Крещение, прибегнуть к Таинствам, соединить свой дух с молитвой настолько, чтобы она стала такой же естественной для вас, как дыхание или биение сердца. Распять свою плоть «со страстьми и похотьми». На деле, а не на словах стать смиренным и проявить любовь к ближним и врагам реальными поступками, а не высокопарными заявлениями. И недостаточно просто прочитать Евангелие и сказать: «Мне нравится всё, что там написано!». Почему соблюдение Субботы или обрезание кажутся вам необязательными условиями для постижения тайн Каббалы?       — Потому что я точно знаю, что они необязательны! — твёрдо ответил Роман.       — Интересно, почему вы так в этом уверены?       — Потому что за всей этой мишурой скрываются вполне универсальные вещи. Потому что обрезание и Суббота — это символы, понимание которых важнее, чем тупое исполнение их на практике, — выпалил Роман и сам удивился — он что, действительно такой умный? Вот уж не ожидал сам от себя!..       — Смело. Назвать мишурой то, что столетиями приводит людей к искомому духовному результату… Но в чём-то вы безусловно правы. В каждой религии есть внутреннее ядро, содержание которого, по сути, идентично — что в исламе, что в христианстве. У иудеев есть Каббала, у мусульман — суфизм, у христиан — исихазм и мистика преподобного Серафима Саровского, Симеона Нового Богослова и Григория Паламы, у индуистов — Рамакришна, Вивекананда и Шри Ауробиндо. Но, заметьте, все эти учения ценны тем, что дают ключ к давно забытому и утерянному смыслу тех самых действенных ритуалов и практик, которые вы так решительно обозвали мишурой. Разве можете вы без Причастия достичь полноты соединения со Христом? Или вы в состоянии достичь Нирваны без медитации?       — А с чего вы решили, что мне всё это нужно — нирвана, просветление, обОжение?       — Действительно! Вот уж глупость-то я сморозил! Вы же у нас маг! И вам нужна только сила. И что с нею делать вы ещё не решили. Скорее всего, будете просто упиваться ею. Как наркоман…       — С какой стати вы меня оскорбляете?       — Да что вы! Я ещё не начинал!.. — заверил его Мюнцер. — Где ваша Тора? — внезапно спросил он. — Дайте-ка её сюда! Я вам кое-что покажу…       Роман послушно протянул ему свою книгу.       Раскрыв Тору, Мюнцер внезапно заговорил так быстро, что Роман автоматически переключился на другую скорость восприятия, на которой он, как диктофон просто фиксировал услышанное безо всякого критического осмысления материала. А Мюнцер всё давил своим внезапно окрепшим голосом, всё нагнетал обстановку, повышая и повышая тон, как вошедший в раж сектантский проповедник.       — Смотрите, смотрите, мой юный друг, ведь это же всё про вас: «вэхаарец хайта тоху вавоху, вэхошех аль-пнэй техом»… Посмотрите, ведь это же всё про вас! Это вы изгнаны из Рая. Вы жаждали стать «как боги» и вместо этого обрели смерть. Это вы не можете отличить Добро от Зла. Вы вместо того, чтобы с сынами Сифовыми призвать Имя Божие, строите городские укрепления и создаёте различные хитрые орудия, которые безо всякого Божественного вмешательства увеличивают вашу силу. Вы ненавидите брата вашего Авеля за то, что его жертва приятнее Богу, чем ваша. Вы строите Вавилонскую башню. Это вам в данный момент грозит потоп. И как далеко ещё вам до Исхода, до Пасхи, до освобождения из рабства! Как же должен быть сокрушён ваш дух, чтобы вы смиренно подставили свою шею под ярмо закона, чтобы вы приняли Тору! Чтобы вы жили по заповедям, а не как ваша левая пятка захочет! Вы думаете, что первый гордо шагаете по этому пути? Вам не приходило в голову поинтересоваться, что стало с теми, кто проторил эту дорожку? Где они теперь? Почему наш мир не наводнён Богами, равнодушно попирающими прочих смертных? Ах, да! Наверное, есть миры и получше!       Сквозь странный гул в голове Роман слышал чей-то до боли знакомый голос. Он не мог разобрать слов. Стало так тошно. Паника волнами накатывала на него. Хотелось закричать, чтобы Мюнцер прекратил свои шаманские камлания. Когда это состояние достигло своей критической точки, внезапно всё оборвалось. Вспыхнуло видение…       Диск лежал посреди комнаты на маленьком изящном столике с высокими изогнутыми ножками. За узорчатыми решётками проглядывало голубое небо, яркое, как кусочки слюды в витраже. Кроме неба отсюда, из башни, не видно вообще ничего. Так и кажется, что здесь ты один в целом мире посреди этой прохладной синевы. Но, если подойти к окну, можно увидеть внизу замощённый плитами тихий внутренний дворик с маленьким фонтаном, обведённый по периметру галереей с ослепительно белыми на солнце колоннами.       На подставке возле одного из идущих по кругу окон у распахнутой решётки стоит телескоп. Роман видит свои руки на рычажках агрегата. Он ничего не делает, просто рассеянно поглаживает блестящий металл.       — Завтра солнечное затмение, — говорит кто-то за спиной. От этого голоса почему-то переворачивается всё внутри. Это его Роман слышал всё время, когда пытался вспомнить.       Завтра затмение. Завтра…       В этом видении Роман ощущал себя очень взрослым — ну, примерно, как Руднев — уверенным в себе и властным. А тот, чей голос раздавался за спиной, был очень молод, наивен и доброжелателен. Почему-то именно эти качества говорящего пробуждали в душе лёгкое чувство вины, которое Роман безжалостно давил в зародыше. Всё должно работать и приносить пользу. Тем более чья-то преданность. А то, что этот юнец безгранично ему предан, Роман почему-то знал наверняка.       — Хочешь отказаться? — довольно грубо спрашивает он.       Раздаётся обиженное сопение.       — Тогда помолчи. — Он оглядывается, но никого уже нет. Только торопливые дробные шаги по лестнице, ведущей вниз.       Он усмехается и подходит к столику. Диск блестит на солнце — какой-то новенький и… пустой. Роман берёт его в руки. (Внезапно его кольнуло: совсем другие надписи и знаки — незнакомые). Всё получится, — удовлетворённо говорит он себе. Жаль, что не обойтись без этого молокососа. С ним столько хлопот! Как же сложно иметь дело с людьми, которым ничего от тебя не надо! С такими вот бескорыстными трепетными душами, которые впадают в чёрную меланхолию от любого не слишком приветливого слова.       Ещё раз погладив диск, он уходит. Спускается по крутой винтовой лестнице, идёт по тёмному коридору, заглядывая по дороге в сонные тихие комнаты. Обиженное юное создание обнаруживается в библиотеке. Он совсем ещё ребёнок — худой, угловатый, с чёрными, как смоль, волосами. Замер, уткнувшись в книгу. Не надо быть прозорливцем, чтобы понять, что он ничего в ней не видит. Сидит и наверняка глотает слёзы.       Роман проходит мимо, не глядя на него. Достаёт из выдвижного ящика кусок желтоватого камня с вкраплениями маленьких круглых ракушек.       — Смотри, это песчаник, — он протягивает камень надувшемуся в углу подростку. — Красивый, правда?       Господи, как же просто манипулировать этим легкомысленным существом! Вот, у него уже и глаза загорелись. Как жадно глотает он каждое слово! Похоже, он считает Романа чем-то вроде божества. Мальчишка счастлив думать, что он его ученик. Роман его не разубеждает — пусть себе радуется! Но иногда ему становится совестно за свой бездушный обман. Особенно, когда он видит, с каким благоговением подросток берёт в руки книги, с каким увлечением выполняет его самые пустяковые задания, вроде просьбы вымыть колбы в лаборатории…       От непонятной жалости у Романа перехватило дыхание. Чувство ужасной вины скрутило внутренности жутким спазмом. Воспоминание сразу скомкалось и стало невнятным. Роман вынырнул в настоящее и открыл глаза. Над ним нависал внушительный нос Мюнцера.       — Ну, что? Вспомнил? — с любопытством моргнул Исаак Израилевич.       Не в силах даже пошевелить языком, Роман слабо кивнул, хотя и не был уверен, что тот обрывок прошлой жизни, который он сейчас увидел, может считаться полноценным вспоминанием.       — Вот, и слава Богу! Всегда рад помочь. Обращайтесь, — с ехидным смешком сказал Мюнцер. — Только вы, молодой человек, в следующий раз сразу на мягкое падайте. А то мне тяжело в мои девяносто четыре года всяких глупых мальчишек от пола отскребать.       — Спасибо, — с трудом прошептал Роман.       — Да что там! Не стоит благодарности, — отмахнулся Мюнцер и прошаркал к буфету, откуда вернулся с бутылкой коньяка и маленькой рюмкой.       — Выпейте, молодой человек, а то что-то вы совсем расклеились. — Он плеснул в рюмку немного янтарной жидкости. — Только никому не говорите, а то пойдёт обо мне слава, что я подростков спаиваю, и моя педагогическая карьера будет навеки загублена! — зафыркал он.       Роман залпом опрокинул в себя всё содержимое рюмки и чуть не задохнулся. Но в голове сразу прояснилось. Он даже смог самостоятельно подняться и сесть. Мюнцер окинул его оценивающим взглядом и сочувственно предложил:       — Давайте я вызову вам такси. Ваш немощный вид внушает мне серьёзные опасения.       Роман изо всех сил замотал головой.       — Нет-нет-нет, не надо. Я лучше прогуляюсь! Мне… надо подумать, — смутился он.       — Понимаю. В таком случае будьте любезны позвонить мне, когда всё-таки доберётесь до дома. Чтобы я точно знал, что на свете не стало одним бестолковым подростком меньше. Я могу надеяться, что вы выполните мою просьбу?       Роман от души рассмеялся, впервые с такой искренней благодарностью глядя на этого невыносимого старика.       — Обещаю. И если я не сдержу своего слова, на следующем занятии можете бить меня по голове указкой.       — Великолепно! — вдохновился Мюнцер. — Указку я заготовлю!

***

      Воспоминания сыпались на Романа, как рождественские подарки из бездонного мешка Санта-Клауса. Как ни странно, все они относились к гораздо более раннему периоду, чем то, что он увидел под воздействием Мюнцера. Древняя земля нынешнего Ирана оказалась родной не меньше, чем впоследствии Палестина. Вообще, этот относительно небольшой, но необыкновенно насыщенный жизнью участок земли, именуемый в научной литературе Плодородным Полумесяцем, напоминал передовую на фронте. Жить там значило очутиться в самой гуще сражения.       Пока всё остальное человечество, распылённое по лицу Земли, наслаждалось блаженством бурной безответственной юности, здесь происходили битвы планетарного масштаба. Оставаться при этом в стороне значило признать свою никчемность. Поэтому Роман активно участвовал в этой войне. На чьей стороне? Роман всегда выбирал себя.       Он с тоской мысленно созерцал своё былое могущество. Тайные знания, накопленные столетиями, сделали его носителем нескольких тёмных миссий и подарили ему невероятные возможности. Тот Роман беседовал с умершими, читал судьбу по звёздам, повелевал духам — и они открывали ему прошедшее и будущее, спускался в иные миры, откуда черпал силу, позволяющую управлять стихиями и насылать болезни и прочие бедствия на целые города. Роман поймал себя на мысли, что многое бы отдал, чтобы вернуть себе всё это богатство. Стало понятно, что заставляет его так маниакально желать СИЛЫ. Стремление найти путь к источнику этой силы, таким образом, получило вполне рациональное объяснение: он подсознательно знал о проторённой туда дорожке. А Карта должна была бы вести именно туда — разве, нет? Почему она уводит совсем в другую сторону? И какой цели служит тот — второй — рудневский проводник?       Мысль о диске, который показал ему босс, превратилась для Романа в болезненное наваждение. Есть ли смысл выполнять указания Карты, если можно просто воспользоваться проводником, который, судя по всему, приведёт его к знакомому «водопою»? И который утолит нечеловеческую жажду его страдающего духа…