comfort

У Эсси омертвевшие кончики пальцев после струн и металлический запах не пролившейся крови на руках. Она пользуется мазью три раза в день и снимает загрубевшую кожу ножом до адской боли и соприкосновения с нерожденным слоем эпидермиса. Игра на лютне после этого — пытка; текст накладывается на переживания, и все это — боль, помноженная на ноль. Геральт знает: каждый чувствует себя живым по-своему. Он не говорит ничего, когда обновленные пальцы Эсси снова касаются его щеки, расчерчивая цветные полосы на зарубцевавшихся местах. Она улыбается тому, насколько просто держать ведьмака рядом с собой, застывшего в своей привязанности и душевных переживаниях. — У тебя новая баллада, — читает по заново залившим открытую рану чернилам. — Споешь мне? У Давен голос истощается на первой строчке, она поглаживает крашенные струны с нежным отношением человека, поклоняющегося божеству. Текст обрезан экспроприированным у Геральта кинжалом после двадцать первого слога, мол, я не знаю, не мое это, скажи, чем закончится. Геральт хреновый утешитель милых маленьких девочек, отчего-то выбравших жить в дороге с ведьмаком, и еще более хреновый слушатель. Он всматривается в промежутки между слишком натянутыми струнами, там, если приглядеться, сквозь резонатор будет видно неполированное дерево дна; у Эсси в радужку залито небо глубиною в несколько миллиметров, какое уж там утонуть, когда все на поверхности. — Иди ко мне. Пора спать. Давен ложится рядом с Геральтом недостающей частичкой паззла, руки-ноги удачно заходят в пазы, будто для этого никогда не нужна была сталь. Им удобно и привычно друг с другом. Оба знают, что Лютик бы никогда не сложил даже куплет о них, потому что такие комфортные за гранью поэтизации и метафор. Эсси молчит: «Ты снова назвал меня Йеннифер сегодня». у них на двоих персональная сказка без желчных бабочек или искр