Я всегда был падок на блондинок

Я всегда был падок на блондинок. Привет, друзья. Меня зовут Эдвард Римус Люпин. Близкие зовут меня Тедди. Типа, как мишка Тедди, ага. Тетя Джинни говорит, что это потому, что я слишком миленький, чтобы быть каким-то там Эдвардом, а вот Тедди — в самый раз. Могу поспорить, вы уже все про меня знаете. Иначе бы вы сейчас не читали эти строки, верно? Ну, а если не знаете… Что же, сочувствую вам, потому что мир должен знать своих героев в лицо. Почему героев? О-о, не хочу сразу раскрывать все тайны и тонкости дальнейшего рассказа. Так что, пожалуй, не будем тянуть — приступаем. Моя история начинается с моих пяти лет, плюс-минус пару месяцев, когда ребенок еще не совсем осознает все вокруг себя, зато уже умеет отличать прекрасное от уродливого. Вот именно тогда в моем сердце впервые появилась блондинка. Это было прекрасное существо с золотистыми блестящими волосами, добрыми-добрыми и невероятно теплыми глазами цвета васильков, нежными руками, согревающей материнской улыбкой… Это была тетя Флер. Да, в свои пять лет я успешно втюрился в замужнюю женщину с трехлетним ребенком и крутым мужем, который носит клык на цепочке в качестве украшения. А все потому, что бедная тетя Флер была настолько… настолько мамой, что ее любви хватало гораздо больше, чем только на одного ребенка. Всякий раз, как Гарри приводил меня к ним в гости, тетя Флер сюсюкалась со мной, играла, называла «lʼours charmant» (до сих пор, честно говоря, не знаю, что это значит), чмокала меня в макушку, задорно смеясь над тем, как мои волосы меняют цвет с желтого на голубой и другие цвета радуги со скоростью света. А я что? А я решил, что являюсь для нее просто идеальным мужчиной. Помнится, даже подарил ей кольцо, неумело сделанное из серебристого фантика, оставшегося из-под какой-то шоколадной конфеты, и просил стать моей женой под дружный хохот огромного семейства Уизли. Мерлин, надеюсь, не над этим они продолжают смеяться каждый год за своими «взрослыми посиделками». В противном случае это было бы крайне неловко. Чем я могу объяснить свое поведение? Так, ну, во-первых, мне было всего пять лет отроду. Во-вторых, хей, я сирота, оставшийся без материнской любви, которой тетя Флер не жалела ни для кого, в том числе для бедного маленького меня. Ну подумаешь, расценил я материнскую заботу как проявление романтических чувств. К маленькому ребенку. От замужней женщины, у которой уже есть свой ребенок. Ага. Не вам меня попрекать: моя совесть прекрасно делает это на протяжении не менее четырнадцати лет. Как бы то ни было, спустя два года я отказался от своих чувств к тете Флер, решив, что она не дождется меня, а если и дождется — то будет уже бабушкой, прямо как бабушка Андромеда, которая только и делает, что ворчит на непогоду и жалкое Министерство Магии да заставляет меня кушать. В ту пору я был слишком корыстным (или как это правильнее назвать?) парнем. С тех пор шесть лет я жил спокойно, абсолютно счастливо, самым нормальным жизнерадостным ребенком, которого вы только можете себе представить. Я рос, развивался, перенимал все хорошие и не очень привычки у моего крестного и его большущей семейки, набивал свои собственные синяки опыта (по большей части благодаря невероятному везению и грациозности, которые перешли ко мне от моей мамочки). В общем, это было самое чудесное и волшебное детство, которое вы только можете себе представить. И даже первый год обучения в Хогвартсе не разрушил сладостного пребывания ребенком. Пожалуй, даже улучшил его. У меня появились друзья в кругу, выходящем за пределы родственников моего крестного. Но все когда-нибудь заканчивается. Мой момент настал, когда я приехал в Нору на несколько недель летних каникул. Тогда в мое сердце вторглась еще одна блондинка. Каждое лето в Норе у бабушки Молли собирается все огромное семейство Уизли, перечислять всех членов которого — занятие абсолютно бесполезное. Меня всегда приглашали, как крестника Гарри Поттера, ну и, соответственно, неофициального члена и без того большого семейства. Вам же наверняка хочется узнать имя этой блондинистой особы. Не буду томить. Помните, я говорил, что у тети Флер был ребенок? Да, черт побери, я влюбился в Мари-Виктуар Уизли. Как сейчас помню, как она налетела на меня, такого большого (целых двенадцать лет) и уже заметно давшего в рост (не будем учитывать то, что я метаморф: на тот момент подобные трюки мне еще не удавались). Кажется, она играла в догонялки со своим кузеном Джеймсом. И вот, столкнувшись со мной, она ошарашенно хлопала своими огромными глазами цвета лазурного неба, чуть светлее, чем у матери. Потом она очаровательно улыбнулась, а удивление исчезло с ее лица, уступая место шкодливому выражению. Хихикнув, она прошмыгнула мимо меня и умчалась вверх по лестнице. Ей было десять, а она уже была красивейшей девчонкой из всех, что я когда-либо видел. Уменьшенная копия своей мамы, она была даже красивее нее. А все этот озорной блеск в глазах, который даже сейчас не покидает ее. Виктуар — такая открытая, милая, озорная… была. Девочки растут. С каждым годом у них все больше растут волосы, ноги, иные выпуклые и довольно интересные части тела, а вместе с ними и чопорность, самооценка, вредность и осознание собственного превосходства над такими существами, как мужчины. Уже на третьем курсе, когда я решил было делать какие-то шаги по направлению к ней, Виктуар находилась в повышенном внимании всех парней от второго до шестого курса (семикурсники были слишком заняты подготовкой ко взрослой жизни, чтобы восхищаться прелестными четырнадцатилетними волшебницами). Она принимала это внимание, как само собой разумеющееся. В смысле, как самая красивая девочка школы может не быть популярной? Она стала более манерной, прямо-таки самая настоящая леди. Тетя Джинни рассказывала, что такой же была и тетя Флер, пока не вышла за дядю Билла. Виктуар стала все больше задумываться о собственном внешнем виде и парнях. Она перестала шалить с кузенами и кузинами. Из ее глаз почти исчез тот озорной блеск, который всегда так нравился мне. Почти. Он исчез, но для других — я же, заглядывая ей в глаза, не переставал его видеть. А может, этот блеск — вещь, предназначавшаяся исключительно мне? До того, как Вик поступила в Хогвартс, мы с ней довольно часто играли в Норе. Ну, знаете, как соседи по песочнице или что-то, вроде того. Она была очень веселой, всегда так озорно хохотала, как будто бы ручей переливался, блестя в ярких лучах утреннего солнца. Но уже на первом курсе она обзавелась новыми подружками и интересами, поэтому для неуклюжего крестника дядюшки Гарри, который как-то раз спас ее прелестную тетушку из лап кровожадных русалок, у нее перестало находится время. Да и я, в общем-то, не настаивал, о чем и пожалел потом. Может, общаясь мы чуть лучше и будь мы чуть ближе, у меня было бы больше шансов? Она игнорировала меня в течение трех лет, а еще год, когда ей стали очевидны мои чувства к ней, говоря излюбленными маггловскими словечками, — динамила. Она по-прежнему была совершенной, хотя и приобрела те не самые приятные свойства характера, которые приобретают девочки со взрослением. Но почему-то каждый раз, как я пытался пригласить ее куда-нибудь, вела себя совершенно недоступной принцессой. Мне довольно часто говорили: вот почему я такой прекрасный-распрекрасный, довольно смешной и обаятельный парнишка, староста, завидный красавчик и до сих пор без девушки? Ну, может, и не такими словами говорили, но суть вы поняли. Несмотря на всю свою неуклюжесть и природное везение, я действительно пользовался вниманием с женской стороны, пусть и не был особо популярным, как, например, моя избранница. Короче говоря, я уже давно мог бы завести себе какую-нибудь миленькую когтевраночку в подружки, да вот почему-то все ждал, когда же удача улыбнется мне, а вместе с нею и Виктуар. Но, к моему разочарованию, каждый наш диалог и моя попытка пригласить ее куда-нибудь строились приблизительно по одному и тому же шаблону: сначала я к ней подходил, жизнерадостно улыбался, говорил какую-нибудь милую глупость, она улыбалась, как улыбаются маленькому милому ребеночку, который неудачно пошутил, а как только я пытался сказать что-то дельное, неожиданно появлялись ее подружки, которым я, по правде говоря, никогда не нравился, ну или она надувала свои розовые губки и говорила что-то совсем отвлеченное, не давая мне и возможности просто взять и пригласить ее куда-нибудь. Под конец ее четвертого курса она уже стала просто-напросто отказывать, а не просто увиливать от ответа. И при этом у нее все время сиял этот задорный блеск в глазах, как будто бы для нее это стало своего рода развлечением, и она с нетерпением ждала моей новой попытки пригласить ее, думая, насколько же оригинальной она будет на сей раз (я никогда не повторялся в этом деле и использовал весь опыт отца моего крестного, Джеймса Поттера, школьного друга моего папы; про этот «опыт» я, кстати, узнал от Хагрида — еще одного друга семьи). А я не прекращал попыток. И вот однажды (а было это, собственно, когда я перешел на седьмой курс) я твердо решил, что с таким положением дел пора завязывать: я добьюсь Мари-Виктуар Уизли. И именно эту историю я и хочу вам рассказать.