Война сломает даже сильных...

Чиня судьбы других, собирая из по ниточкам, ты всё равно ломаешь свою. Война ломает всех самыми изощренными способами. Диара была ещё в здравом уме. чтобы продолжать бегать с оружием по полю битвы. Она понимала, что это не игра. Отговорить остальных ей совершенно не удалось, они были в азарте, в желании мстить. И Леджейн ушла с поле битвы сама. По распределению она попала недалеко от друзей, часто виделась с ними. За фронтом тоже кипела борьба, борьба за сотни и тысячи раненных, ходящих по грани, по острию ножа между жизнью и смертью. Она вспоминала, как привозили раненного паренька. Кровь заливала ещё совсем новенькую гимнастерку, туго перетянутую ремнём. Гимнастёрка была ему велика, а в карте числился возраст - 15 лет. Диара и сама не блистала взрослостью, какие-то 17 лет, но его, маленького пацаненка везли с полей сражения. - Ранение в живот! Срочно в операционную, пятнадцатая и сороковая медсёстры! - раздавалось на медицинский лагерь. Их не называли по имени, потому что не было времени. Сороковой была Диара... Толкнув кого-то в сторону, она мгновенно ломанулась в комнату, где проводили операции. Пацанёнок стонал от боли, зажимая рукой рану, свернувшись на кушетке в три погибели. Нужен был наркоз. До этого Диару не звали на операции, отдавали перевязки и прочую ерунду, но спасать жизни не доверли. А тут... Диара мгновенно схватила один из нужных шприцов и протянула его главной врачихе, но та не взяла, кивнув головой, мол сама. Трясущимися от страха и волнения руками, девушка ловко перехватила взгляд мальчишки и одними губами прошептал: - Расслабься... - и он смирённо лег, закусывая губы от боли. Она, молча, ввела шприц, не дыша. А паренёк расслабился. - Чего застыла? Бегом! - отрезвил её голос напарницы, а пятнадцатая уже подавала щипцы, бинты, спирт... Тогда Диара поняла, что значит минуты на счету. Каждое промедление здесь грозило смертью. Здесь всё было, как на фронте. До самого утра она просидела с ним, ожидая, когда он проснётся, и он проснулся, вяло приоткрыв глаза, улыбнувшись, и белыми губами прошептав: - Спасибо... Но, спасая жизни других, она ломала себя. Видеть чужие раны, чужую боль, беря её на себя, было невыносимо. И она закусывала подушку, чтобы не реветь ночами. Только один раз солёная слеза вновь упала на скатерть операционного стола, когда рыжие волосы, обрезанные теперь, разлетелись по скатерти. Тогда её сёт стоял на секундах, она должна была заставить родное сердечко подруги биться вновь. И каждый разряд, не приносящий жизни, приносил боль сердцу военной медсестры. Но вот такой незаметный, такой болезненный, такой потусторонний вдох и такой же выдох, но они так много значили. А когда глаза Лиссы открылись, только тогда Диара смогла опуститься на пол комнаты и, закрыв лицо руками, дать волю, накопившимся слезам. Кажется, что жизнь ломается только там, на военном поле, где стреляют автоматы, сыплются искры, но это не так... Видеть смерть в лицо, противостоять чужой смерти, видеть безжизненное тело друга - это тоже ранит. Война ломает не только пулями, она ломает даже за пределами огня.