Лоянская свирель

      В глубине сарая никто не отозвался. Цай Янь не вглядывалась, уже зная, что все равно ничего не заметит. Вместо этого она подняла перед собой сверток с пищей, кожей ощущая, как ощупывавший ее цепкий, внимательный взгляд сместился на него. Ей почудилось, будто кто-то едва слышно потянул носом.       - Еда? - раздался хриплый от долгого молчания шепот.       - Хлеб и рис. Ты голоден?       - Не привыкать. Подойди к левой стене.       На этот раз человек лежал в глубокой тени кучи старых долбленок. Он с головы до ног засыпал себя мусором и трухлявыми щепками, так что в полумраке мбыл неотличим от такой же рассохшейся однодревки, свалившейся на пол. Лишь с большим трудом можно было разглядеть слегка приподнимавшее груду дыхание. Из глубины мусора недоверчиво и мрачно смотрели черные глаза.       Опустившись на пол, Цай Янь начала развязывать узел. Из груды поднялась вздрагивающая от слабости рука:       - Съешь первой!       - Я уже ела из того же горшка, - с укором ответила девушка. - Зачем мне тебя травить?       - Съешь! - голос человека дрожал и ссекался, но тон был требовательным, почти угрожающим. Обломки дерева хлынули на пол, когда он уселся напротив нее, опершись плечом на штабель и поджав под себя ногу. В этот раз Цай Янь бросилась в глаза его войлочная шапка с загнутыми полями - похожие были на проезжавших через деревню всадниках. Может быть, он из того же народа?       Невольно покосившись в сторону выхода, она отломила кусочек ячменной лепешки и начала жевать. Тут же человек с удивительной быстротой схватил лепешку и сунул ее в рот, едва не поперхнувшись сухим хлебом. Торопливо запив рисовым отваром из бутыли, он наконец с усилием проглотил пищу.       - Теперь мы с тобой брат и сестра, - прохрипел он, тяжело дыша и шаря левой рукой по полу. - Я бы назвал отцом твоего достойного батюшку, вернувшего меня к жизни, но он не пожелает принять в род нищего кочевника. Как тебя зовут, дочь славного отца?       - Люди кличут меня Цай Янь, а еще прозывают Чжаоци, - ответила удивленная девушка. - А как твое имя?       - Я Цаган-Сумнуд, - он усмехнулся, увидев, как Цай Янь шевелит губами в попытке выговорить непроизносимые слова. - Можешь звать просто Цаганом. Я уже привык, что твой народ не понимает настоящей речи.       Девушку слегка задели его слова, но она не подала виду: последнее дело - ругаться и спорить с больным, который, может, и вовсе не осознает своих слов. Чтобы сменить тему, она спросила его:       - Все имена что-то значат. Мое в древнем прочтении означает "маленькая яшма". А что означает твое?       - На вашем языке это будет "белый стрелок". Так чем я могу послужить тебе, сестра?       - У меня все есть, ничьей службы мне не надо. Но почему ты зовешь меня сестрой?       - Так принято у моего народа. Мы разделили с тобой пищу, а значит, больше не можем быть друг другу чужими. Хотя я слышал, что у вас рассуждают иначе...       Слова звучали странно и непривычно, как и сам выговор человека - жесткий, прищелкивающий, словно крик степной птицы. Цай Янь некоторое время обкатывала услышанное в голове, осмысляя. То, что говорил Цаган, в самом деле напоминало обычаи некоторых мелких племен - составлявших когда-то, между прочим, то самое государство Гао-ли, о котором она писала недавно. Должно быть, отец знает лучше: нужно его расспросить... В этот момент больной вдруг покачнулся, с усилием опираясь на штабель. С его лба сочились мутные пахучие капли.       Она положила ладонь ему на лоб.       - У тебя сильный жар! Лучше приляг.       - Это от ран, - скрипнул зубами степняк, легонько отстраняясь. - Должно быть скоро пройдет.       - Ты был ранен? Куда?       - Спроси лучше, куда не был, - мрачно усмехнулся Цаган. Дубленая кожаная куртка на нем в самом деле была просечена и зашита тут и там, тело двигалось скованно и отрывисто. - Нас так просто не убить...       Покачав головой, Цай Янь мягко надавила ему на грудь, укладывая на гору щепок. Уголок рта больного дернулся, - то ли девушка потревожила какую-нибудь из упомянутых ран, то ли обидела гордеца чрезмерной заботой, - но возражать он не стал.       - Из какого же ты племени? - спросила она, нащупывая на широком темном запястье степняка живчик.       - Мое былое кочевье лежит далеко на полночь отсюда. Когда мы жили на земле предков, то звались даукара. Не было в Великой Степи более славного и смелого народа, никто не пас больших табунов и не метал стрелы лучше, чем мы!       Цай Янь вздохнула про себя. Все варвары хвастливы и несдержанны на язык. Как, должно быть, скудна их земля, если на ней больше нечем гордиться, кроме как лошадьми да меткостью стрелков! Однако вслух об этом говорить, понятное дело, не годилось.       - Как же вышло, что ты здесь один, сын благородной семьи?       Не успев договорить, она поняла, что вопрос был не из удачных. Цаган снова поморщился, уголки его рта опустились. В черных глазах опять загорелся мрачный огонь.       - Вышло так, что нет больше ни земли предков, ни народа даукара, - угрюмо ответил он. - Коварные ухуани пришли и с боем взяли наше кочевье. Мы сражались, как бешеные волки, мы брали три жизни за одну! Я сам сразил десятерых... Но их ханам помогал один из князей вашей земли по имени Юань Шао. Он дал им пищу и коней, дал железные мечи и наконечники для копий. За эти подарки они назвали себя его нукерами[1] и ныне платят ему налоги... провозя их, как я слышал, мимо казны вашего Сына Неба под видом подарков. А наше племя теперь частью истреблено, частью угнано в рабство или рассеяно по свету...       Девушка завороженно слушала его. Ей, разумеется, доводилось слышать о том, как глава рода Юаней мудро и аккуратно перессорил между собой степных табунщиков и обезопасил свои земли от их набегов. Цай Янь всегда знала, что это было достойно и славно, это спасло много жителей Поднебесной. Лишь сейчас, в сыром и затхлом сарае, ей впервые в жизни пришла в голову непривычная мысль: ведь в той стороне, куда хитрый князь отвел от себя разящую стрелу, тоже жили люди.       Которых стрела эта уже поразила без пощады и промаха...       - И вся твоя семья... - она запнулась, проклиная свой бестолковый язык. Но слова уже были произнесены.       - Их больше нет, - хрипло произнес Цаган. - Старый отец, мудрая мать, отважные братья - все погибли в боях. Нежные сестры, верная жена, наши дети умерли в год после разгрома. У нас не было даже горстки лошадей, чтобы прокормиться, а соседи больше не желали нас знать, ведь мы лишились опоры племени и стали простыми безродными "харачу" - нищими... И в конце концов от всего нашего рода остались только я да дочери моих братьев. А человек не может жить сиротой...       Его глаза застыли и заблестели, смуглое лицо покраснело. Речь стала странно и жутко плавной, слова падали редко и размеренно. Глядя сквозь Цай Янь куда-то в глубину собственной души, он продолжал:       - Я бросил все пожитки, потому что мне не на чем было их везти. Я посадил Саин[2] впереди себя, а Хайрт[3] позади, и отправился на восход, в ваши земли. У меня остался всего один конь и одна кобыла, что везла на себе юрту. Чтобы не умереть от голода, я охотился на волков и шакалов, а Саин и Хайрт собирали под снегом прошлогоднюю траву и варили из нее похлебку. Потом кобыла отморозила ногу. Мне пришлось зарезать ее и бросить юрту. По пути мы выпили ее кровь, затем съели мясо и наконец сгрызли кости. Зверье перестало мне попадаться, я был готов напоить ослабевших детей собственной кровью... Потом я все-таки добрался до Бэйпина, но земли для меня не нашлось и там. Оттуда мы отправились в Си...       Даукара замолчал. Цай Янь тоже не смела нарушить тишину. Помимо воли у нее перед глазами встали зимняя степь, скачущий сквозь снежный буран конь и три всадника на нем - большой и два маленьких.       - В Си? - переспросила она, чтобы сказать хоть что-то. Мысли возникали и лопались в голове, словно пузыри в шумном потоке. Особенно упроно на ум лезла одна - что человек, сидевший перед ней, явился из какого-то совсем иного мира. Опасного и дикого мира, где тебя, оказывается, могут убить только за то, что твоя земля кому-то приглянулась. В этом мире по дорогам не ездили бдительные стражники, - да и есть ли у них там, в степи, дороги? - а люди не спешили встать грудью за соседа, утесняемого разбойниками. Некому пожаловаться, не у кого искать защиты и управы на сильного обидчика... Разве так бывает?       Отец никогда ей об этом не рассказывал. О таком не пишут в цзюанях и не спешат поведать потомкам.       - В Си, - медленно, со значением кивнул Цаган. Слова прозвучали так, будто больной на что-то намекал. Цай Янь не сразу поняла, на что - мысль ее успела унестись к знакомым летописям и уже перебирала затверженные наизусть строки в надежде отыскать хоть что-то подобное. Потом до нее дошло.       - Так ты - мятежник? - прошептав эти слова, она едва не отшатнулась. Тело само рвалось броситься в сторону, испуганной зайчихой бежать прочь от опасного безумца, осмелившегося оспорить власть Сына Неба. Разум вторил ему, тропливо воображая картины неисчислимых бед, которые она наверняка навлечет на себя и отца, беседуя с бунтовщиком. Еще секунда - и ее бы как ветром сдуло...       Эта секунда так и не настала. Возможно, из-за воспоминания об отце, который, верно, знал, что делал, когда приютил этого раненого. Или из-за того, что от Цагана, несмотря на весь его непривычный и пугающий облик, по-прежнему не исходило угрозы.       А может, просто ноги со страху отнялись...       - Мятежник? - голос раненого стал сиплым. Девушка бездумно протянула ему бутыль. - Что такое "мятежник", сестра? Я забыл, что значит это слово. Постой... - уже открывшую рот Цай Янь остановила вскинутая ладонь. - Ханьский князь приходит в Великую Степь, неся в сердце клубок ядовитых гадюк, подстрекает людей нарушить столетний порядок и истребить народ, с которым они жили бок о бок многие годы. Он чужой на этой земле, он не знает ее обычаев. Сын истребленных им даукара приходит в Поднебесную, ища куска хлеба для своих плоти и крови, и находит его у тех, кому нужен его лук. Он чужой на этой земле, он не знает ее обычаев. Скажи, называют ли у вас мятежником Юань Шао?       Его тяжелые, мокрые от пота ладони сжались в кулаки и вновь задрожали. Он с трудом приподнялся на своем ложе. Невольно прикрыв рукавом лицо, Цай Янь подалась назад. Заметив это, степняк сам слегка отстранился, чтобы не пугать ее. Голос Цагана налился черной злобой:       - Так что же такое "мятежник"? Почему вы позволяете вашим князьям то, в чем отказываете нам? Разве мало было ему того, что он имел? Почему сыновей Желтого Неба гонят и убивают, как лисиц, а коварный Юань Шао смеется и пьет вино в своем каменном доме? Кто вернет мне отца и мать? Зачем погибли жена и сыновья? Где мои племянницы, мои последние родичи, что с ними сделали - угнали в плен, обесчестили, убили? Или мы не люди? Или над нами не простерты одни Небеса?..       - Тише, тише! - замахала на него руками Цай Янь, оглядываясь по сторонам. - Тебя могут услышать!       Больной и в самом деле опасно возвысил голос. Заметив это, он вжал голову в плечи и тоже осмотрелся, напряженно прислушиваясь. Однако в сарае и вокруг было тихо.       - Прости меня, сестра, - пробормотал он уже другим тоном. - Я забылся и нагрубил тебе. Должно быть, тебе опасно говорить со мной?       Цай Янь не сразу ответила, глядя в землю. Слова Цагана в самом деле ее зацепили, хотя чем именно - сказать было трудно. Люди, живущие за пределами Империи - люди не совсем настоящие, это знали все. Они не знали законов, неправильно понимали сяо, ели отвратительную пищу и во многом уподоблялись неразумным животным. Даже те, что служили в императорских войсках и проходили сегодня через деревню, даже жители могучей и воинственной страны, что лежала далеко на Западе и раз в несколько лет слала сюда караваны. Но этот даукара, больной, беспомощный и страшный, полный столь человеческих горя и гнева, задающий вопросы, что содержали зерна странной детской мудрости - он почему-то не воспринимался говорящим зверем. Это было странно и ново.       Однако не менее сильно ее царапнуло кое-что еще в его словах. Немного поразмыслив, она поняла, что именно.       - Не мое женское дело судить о таких вещах, - прошептала она наконец, посмотрев ему в лицо. - Но я слышала от людей, что Сыну Неба постоянно приходится держать на севере войска из-за ваших набегов... Скажи, неужели в Великой Степи недостаточно сочной травы для коней и коров, а в реках - чистой воды? Неужели не хватает у вас еды и богатства, если вы приходите грабить и убивать нас? Разве мы не люди? Разве Небеса не светят нам?..       Она увидела, как смуглое лицо Цагана потемнело от гнева, и вновь в испуге подалась назад - слухов о том, как ху обращаются с дерзкими женщинами, в Империи ходило немало. Однако степняк не обругал ее и не ударил. Он просто молча сидел некоторое время, а затем снова уставился в пол. На лбу его, над бровями, пролегли полосы задумчивых, невеселых морщин. Наконец, тяжело вздохнув, он отвернулся. Его плечи поникли.       - Я не буду вечно отягощать вас, - произнес он наконец. - Хотя нас выбили из Янчена, а Великого Учителя больше нет, Старший-над-Людьми еще не разбит. Однажды я уйду искать наших и буду снова сражаться с Империей...       - Молчи, молчи! - Цай Янь снова обжег страх, что их услышат. - Ты еще болен, ты не понимаешь, что говоришь. Ложись. Я переменю тебе повязки.       - Юань Шао еще жив, живы Хуанфу Сун и Сунь Цзянь, - продолжал больной, как бы не услышав. - Жива и та шелудивая собака, что провела двух свирепых волков в заповедную долину. Я много вызнал, я знаю, кто он. Я уже шел по его следу, когда меня свалила лихорадка. Пока дышат эти люди, онгоны[4] племени даукара будут вечно плакать с кровью на губах в ночной степи. Я убью всех четверых. Потом я найду Хайрт и Саин или узнаю, что с ними стало. Я хочу, чтобы ты знала об этом, сестра, и не винила меня за то, что однажды мне придется покинуть тебя. Но пока что...       Он сделал паузу, а потом закончил так же спокойно:       -Пока что я останусь здесь. Женщине трудно жить без мужчины в эти тяжелые времена, особенно такой умной и доброй, как ты. Я не хан и не могу взять больше одной жены, даже если та уже умерла. Однако я буду защищать тебя и твоего отца, даже если вы велите мне убираться прочь. Так сказал я, Цаган-Сумнуд, разделивший с тобой хлеб, и так будет!       На последнем слове внутреннее напряжение, скрываемое им от Цай Янь, все же оказало себя: плечи вновь гордо расправились, правая рука дернулась вверх - и это, видно, оказалось на сегодня последней каплей. От лица больного разом отхлынула кровь, глаза на миг расплылись в разные стороны - и степняк со стуком опрокинулся обратно на щепки. Постепенно его веки опустились, дыхание выровнялось. Жила на руке, которую встревоженно ощупала девушка, билась слабо, но размеренно. Цаган спал.