Отражения

      Он смотрит вниз и ласково проводит ладонью по струнам, возвышаясь надо мной с гитарой. Она чёрная, как и ремешок, вырастающий из его плеч и срастающийся с инструментом. В бледных отражениях на лаковой поверхности гитары я иногда вижу себя. Тишина, струна, опять тишина. Я напряженно сижу на свернутом бежевом ковре: предчувствую красоту, но пока весь этаж молчит. Когда он опирается спиной на одинокую парту — единственную среди пустого коридора, — я встаю и нервно начинаю бродить до окна. Возвращаюсь обратно: диссонанс голых ободранных стен и его живых рук. Сосредоточенно настраивает инструмент, держа в руках тюнер. Я не выдерживаю и достаю телефон: двадцать снимков, на них — вся ювелирная работа его рук и каждый поворот головы. Одни эмоции убежали за кадр, оставив на снимках пепел улыбок. По беглому взгляду вверх я понимаю: он уже настроил. Я не спеша присаживаюсь на ковер, включаю запись звука, опираюсь головой и спиной о холодную стену. Выдох. Сердце бьется. Несколько тактов вступления, и — наконец — он поет. На меня обрушивается водопад звука, картин, слов, воздуха, чистоты, далеких-далеких стран, чьих-то снов, сказаний. Он не видит, как раскрыты мои глаза и как бездонны зрачки. Он погружается в песню, трогая стопами ее нежное песочное дно. В манере исполнения чувствуется отпечаток чьей-то твердой руки, но силу голоса он мог позаимствовать лишь у огня тропических стран, у горних высот, у песков Зимбабве, — которые никогда не видел, о которых никогда не читал. «Холод и зной», когда он о них поет, живее, чем в путевых заметках, новостях или книгах. Я сижу, я понимаю — не понимая одновременно, — насколько мы счастливы. Я слышу каждую точку смысла в его голосе: накал припева, торжество силы, силу воображения, счастье борьбы. Я иду за музыкой так, словно она взяла меня за руку. Мне больно от совершенства. Я понимаю всё.

«Сгорая, воскреснуть тотчас»

       Стоит только мелодии осторожно начать задыхаться, как я закрываю глаза и кричу во все семь тесных углов своей головы: «Продолжай петь»; я не кладу руку на сердце, не считаю пульс, потому что теплые приливы крови все быстрее набегают к вискам и пульс не нужен; я уже не порываюсь достать телефон и что-то записывать, потому что это мгновение сильнее памяти, сильнее любых слов. И все-таки — сильными ударами пальцев, круглыми аккордами — мелодия прекращается: в жизни, но не во мне. Во мне она будет звучать. Через три секунды он рядом на ковре, осторожно зовет: «Эй...» Я продолжаю отсчитывать удары в ушах. Когда он произносит: «Я не умею петь» — моя душа улыбается. Если ты умеешь чувствовать, ты умеешь петь.