Горюч-трава

Часть 2. Глава 10. Награда Зингер вернулся из ВДНХ спустя месяц. Он был серьезен и, как всегда, молчалив (разве что стал чуть больше задумчив)  и, кажется, не собирался ничего рассказывать о своем вираже. Дэн особо и не допытывался, захочет — сам расскажет. Их двойка была пока самой результативной как по походам на поверхность, так и в Большое метро. Но Данила особо не обольщался и не забывал, чья в том заслуга. Если бы не Зингер с его феноменальной интуицией и чутье на опасность Данила быстро бы стал добычей какой-нибудь летающей или мохнатой твари — вроде той, что они повстречали в последнем походе, напоминающей клубок шерсти на куриных ножках. И даже здесь, на заросших развалинах, барон умудрялся сохранять форму чистой — словно ни прилагая к этому ни малейших усилий. В этот же раз, спускаясь в пролаз, Зингер заметил какое-то необычно мелкое насекомое, не увеличенное радиацией, и принялся с увлечением его рассматривать. Данила почему-то вспомнил, как напряглась его спина, когда он бросил какое-то ругательство про черных. Реакция была странной, ведь единственное, что было в нем черного, — это шевелюра. Даже какого-то синеватого оттенка, она резко контрастировала с довольно бледным лицом и светлыми, почти прозрачными глазами. Титул Зингера подтвердился: в городской Ратуше, где им вручали награду (в обстановке секретности, чтобы не вызвать излишней ажиатации), Зингера официально назвали бароном. Его парадный китель украсил новый значок — на этот раз позолоченный, что считалось большим достижением в их скромном на драгметаллы мире. Данилу тоже наградили — предоставили жилье вне очереди и так же вне очереди дали звание — старшего лейтенанта: все мужчины в Городе до 65 лет числились на службе. К тому же (самое главное) ему утвердили фамилию. Дэн с трудом сдерживал счастье. А Зингер даже награду принимал с вечным своим отстраненным выражением. Создавалось даже представление, что для него эта награда не стоит и патрона. Сам Зингер все чаще ловил себя на том, что думает против воли о Саше. Месяц назад у них случилось нечто вроде…нет, не романа, конечно, но нечто вроде ментального общения. Зингер, заглянув в пару книг из Библиотеке (он всегда не читал, а именно заглядывал, сразу выхватывая основные идеи, образы и суть), мог бы даже назвать его виртуальным. Но не вслух, конечно: чувство юмора у него было специфическое и при людях барон его демонстрировать не решался. Даже Даниле. Иногда ему казалось странным, что он вообще делает среди людей. Он отличался от них столь явно, что даже, не прилагай он некоторые усилия по маскировке, вскоре это стало бы ясно даже им. А может, уже было ясно. По крайней мере, сам он на этот счет не заблуждался — глупо водить за нос самого себя. Иногда он ощущал себя словно в чужом теле, но кто он на самом деле, не было ни малейшей догадки. В прошлом месяце он смутно почувствовал, что ответ можно найти на ВДНХ — или же окрестностях ВДНХ — и вышел там на поверхность. И не просто вышел, а совершил довольно-таки длительную вылазку, но не нашел ничего определенного (хотя притащил с собой целый рюкзак трофеев). Горюч-трава, хоть и подтвердила свои уникальные целебные свойства, дарить Городу детей не спешила. А может, просто нужно было время — и горожане согласились подождать, а пока просто лечились ей. Однако вскоре выяснились некоторые нюансы: чем страшнее была рана и запущеннее болезнь, тем болезненнее проходило лечение. Выздоровевшие больные рассказывали, что огонь, пожиравший их снаружи и даже изнутри, невозможно описать, и кажется, это тянется вечность. Даже сильные люди плакали, так что трава вполне оправдала название. Но ради выздоровления жители согласны были терпеть. Правда, выздоровление наступало не у всех. И лучшие врачи города пока не разобрались, по какому принципу действовало средство и почему помогало не всем. Но люди уже стояли в очередях, чтобы прикоснуться к ней или оторвать кусочек — слухи оправдались и трава ничуть не уменьшалась, когда от нее отрывали. Однако сбылось и то, о чем предупреждал Андрей. На кого-то трава действовала самым удручающим образом — отнимая у них разум. Первый, кто пострадал, был доцент Еремеев. Едва испытав обжигающее прикосновение, он завизжал и отскочил в сторону. А через час уже блуждал по переходам, испуганно вытаращив глаза. — Горюч-трава несет безумие Городу! — повторял он то шепотом, то повышая голос до крика. — А безумие станет заразным! Прохожие сочувственно косились и спешили пройти мимо — однако никто не подумал отказываться от лечения горюч-травой. Каждый думал — авось пронесет. — Думаешь, мы правильно сделали? — как-то спросил Данила во время очередного похода. – Ну, что не послушались Андрея? Зингер, подумав, невозмутимо пожал плечами. — Мы выполнили задание. Отцы Города пусть думают. Данила глянул на него с досадой. Он вспомнил, как во время встречи с Андреем устранился из разговора, фактически переложив право выбора на Данилу. Не Зингер принимал решение — не ему и терзаться сомнениями. А вот Дэн уже начал сомневаться. Стоило ли приносить неисследованное и мощное нечто в самое сердце его родного мира? Тогда он слишком хотел стать отцом, чтобы размышлять спокойно. Но время шло, никто из женщин не беременел, и первая радость находки погасла. Дэн до сих пор помнил, как мох на глазах стал менять цвет — и его повело куда-то в сторону. Хорошо он сумел оторвать взгляд и сунул, не глядя, траву обратно в мешочек — может, благодаря этому и дошел до Города. Однако еще несколько недель после похода, к большому огорчению Эллы, его преследовали кошмары. — Но ведь не зря же Андрей ее не выбрасывал, — сам себя убеждал он. — А может, понимал, что негде? — Они думают, мы выполняем, — повторил Зингер с едва заметным раздражением (надо было очень хорошо его знать, чтобы вообще его заметить). — Дисциплина — залог выживания. «А что если они ошибаются?» — хотел было спросить Кораблев, но не спросил. И понадеялся, что Зингер соблюдает договоренность и не читает его мысли. Пускай хоть кто-нибудь будет уверен. Глава 11. Эпидемия Люди Университета неуловимо менялись — становились более замкнутыми, подозрительными. Словно начали опасаться, что у них отберут спасение (как будто его можно отобрать). И, больше того, сам Город менялся. Вместо острова культуры он превращался в нечто вроде капища под названием «Как бы выжить самому». Как будто можно было выжить по отдельности… Один Зингер, кажется, ничего не замечал. Или не подавал виду. Или же ему было все равно. В который раз Данила пожалел, что не умеет читать его мысли. Во время походов на поверхность они это не обсуждали. На обожженной радиацией больной земле, населенными иррациональными существами из кошмаров, казалось не до того. Собственные страхи представлялись тогда Дэну чем-то смутным, неуловимым, слишком зыбким — по сравнению со зримой реальностью. Но он не забывал — никак не мог забыть — что ответственность в любом случае лежит на нем. Только один раз на поверхности Зингер заговорил о траве. — Смотрел? — поинтересовался он в своей лаконичной манере. Но Дэн сразу понял, о чем речь, и зажато кивнул. Он не послушал его совета и глянул на мох тогда, у границы Университета. Теперь же все больше подтверждалось, что безумие настигает в основном тех, кто не может оторвать взгляд от горюч-травы. — Тогда жди гостей, — резюмировал барон. Что за гости, осталось не разъясненным — в эту минуту их заметила и решила разглядеть поближе летающая ящерица, и пришлось спешно искать укрытие. А потом Дэн как-то сам догадался, что напарник имел в виду глюки. Неужели он — один из тех, кто поддается безумию? Верить в это не хотелось. Ссора вспыхнула случайно. По крайней мере, так казалось Даниле. Вечером он пригласил барона на новоселье и познакомил его с Эль (то есть это Зингер решил, что Эль). — Вам больше подойдет имя Эль, — заявил этот известный любитель сочинять имена. И Элла, к изумлению Данилы, вспыхнула и смутилась. Ему-то она бы в жизни не спустила, а тут — всего лишь робкий смешок. «А ты как хочешь? — ответила она мужу взглядом. — Он же гость!» Помимо всего прочего Зингер уселся рядом с хозяйкой и начал рассказывать ей историю своего возвращения — конечно же, в усеченном варианте. В обычном состоянии две связанные фразы были для него уже подвигом, три — редкой аномалией. А тут он расщедрился на все четыре. Этого Дэн спустить уже не мог и довольно ощутимо пихнул напарника в плечо. А когда Зингер не отреагировал, для большей убедительности облил его грибной настойкой и вдобавок обозвал криворуким. Элла молча кусала губы, впервые краснея за мужа. Но Зингер не стал вступать в ссору — вообще не стал ничего отвечать, а скомканно попрощавшись, ушел. Как оказалось утром — и из Города. Начальство, однако, не слишком возмущалось. За Зингером и раньше такое водилось: он молча исчезал, уходя в одиночные походы, и никто толком не знал куда (барон не имел привычки отчитываться). На это отцы Города тоже смотрели сквозь пальцы — ведь и один Зингер приносил трофеев больше, чем все другие сталкеры вместе взятые. И Данила, в силу вспыхнувшей вчера нелепой ссоры, тоже остался в неведении насчет цели его похода. А теперь не представлял, как будет выходить на поверхность без него. Прошло несколько дней, и стало очевидно: общество Университета дичает все стремительнее. Пожалуй, даже быстрее, чем остальное метро, потому что когда-то сумело подняться выше. Из горюч-травы сделали нечто вроде объекта поклонения: соорудили вокруг нее шалаш и выставили дозорных. Некоторые бывшие профессора объявили себя хранителями и жрецами, и взяли за моду курить траву. После этого с ними приключались видения, которые немедленно доводились до общества и обретали статус пророчеств. Самозваные жрецы могли уже составить реальную конкуренцию Совету двенадцати. Отчаявшиеся женщины, полуобнажившись, танцевали вокруг шалаша, разводя костры и называя их священными — со слепой надеждой, что это вернет им плодовитость. Хорошо, что хоть Эллу это помешательство не тронуло. Но иногда, когда она смотрела на эти ритуальные пляски, во взгляде мелькало нечто, похожее на сочувствие и даже надежду. А вдруг и правда поможет? — расшифровывал Данила этот взгляд. Да, читать по лицу оказалось не так уж сложно. Возможно, во всем этом виновата была не только трава. Жадность и зависть — как бы соседу не досталось больше — сыграли тут не последнюю роль. Но казалось, что эманации безумия, распространяющиеся от травы, приобретают характер эпидемии. Чем больше Данила думал, тем больше убеждался: они совершили большую ошибку. Они-то поверили в чудо, будто исцеление может взяться из ниоткуда! Неужели даже катастрофа не научила их, что за все рано или поздно приходится платить? В реальности же оказалось, что горюч-трава, как простейший паразит, питалась светлыми чувствами. Болезни тела она лечила —, но только за счет сил души. Она, как губка, питалась эмоциями: забирала светлые и положительные, а возвращала искореженные остатки. Кто-то сопротивлялся дольше, кто-то меньше, но перегорали в итоге все. Нет, не прав оказался Андрей: не было никого, кто бы устоял. Даже за собой Данила уже замечал болезненные эмоции: взять ту же беспричинную ревность, которая охватила его при виде Эллы и Зингера, хотя они обменялись едва ли больше, чем дюжиной слов (Зингер вообще не считался разговорчивым собеседником и в разговоре с Эллой просто старался быть вежливым, в кои-то веки). Не просто же так Данила чуть не набросился на него с кулаками? Он помнил то красноватое облачко, застелившее глаза в тот момент. Может, ревность объяснялась тем, что на Эллу и Зингера единственных, казалось, не действует безумие? Или действует, но очень медленно, подтачивая силы изнутри. Становилось ясно, что нужно с этим что-то делать. Единственным вариантом представлялось выкрасть траву и отнести ее куда-нибудь подальше, в идеале на поверхность, в какое-нибудь радиоактивное болотце. Правда, тут была одна проблема: трава тщательно охранялась, и любой, кто покусится на нее, будет объявлен преступником. Со всеми вытекающими. И если раньше высшей мерой считалась изгнание из Города, то теперь уже вряд ли горожане ограничатся только этим. «А вдруг без нее станет хуже?» — нашептывал Дэну внутренний голос. — Вдруг мы напрочь потеряли иммунитет и уже не справимся с болезнями сами?» Хотя, с другой стороны, если Зингер устойчив к радиации и респиратор на поверхности одевает только для проформы, может, и к этому вирусу у него тоже есть иммунитет? Данила хотел бы в этом верить. Он сильно сомневался, что справится с этим делом один. Глава 12. Артефакт Барон вернулся неожиданно, на рассвете. Точнее, вернулся его голос. Он застигнул Данилу врасплох, на рассвете. — Встречаемся на Площади революции, — велел голос в своей лаконичной манере. – Там, где собака. Данила чуть с кровати не свалился. — Ты знал? — крикнул он вслух, и тут же зажал себе рот. Элла беспокойно пошевелилась и перевернулась на другой бок. — Ты знал? — повторил он шепотом. После паузы голос отозвался: — Андрей же говорил. — Что ж не предупредил?! — Ты бы не поверил. Никто бы не поверил. Надо было убедиться.  Да уж, мы убедились! — усмехнулся Дэн. Как же это по-нашему: сначала от нечего делать найти проблему, а потом не знать, что с ней делать. — Траву взять?  Ты не сможешь, — хладнокровно отозвался Зингер. Это был довольно ощутимый щелчок по гордости.  А почему именно у собаки? — Мне сейчас некогда, — перебил его голос. — Через неделю, в 12 дня, на Площади, — и отключился. Данила полежал еще немного. Идти куда-то отчаянно не хотелось, но, судя по уверенности Зингера, что-то он там нашел. Может, даже что-то, что сможет остановить эпидемию безумства. Данила, вздохнув, начал собирать вещи, пока Элла не проснулась. Объяснения, конечно, было не избежать, но он хотел бы свести его к минимуму, а еще лучше объединить с прощанием. В конце концов, есть вещи, которые необходимо исправлять, — особенно если сам заварил эту кашу. Элла, к счастью, это поняла — она уже не спала, а лежала тихо, глядя на него прищуренными со сна (а может, от сдерживаемых слез) глазами. Жена дозорного должна быть выше слабости. Теперь путешествие проходило легче. Вместе с новым званием и знаком отличия Совет двенадцати вручил Даниле все тот же вездесущный пропуск, который отпирал, казалось, все станции и ворота. На его обложке красовался знак орла, а внутри небольшими серебристыми буквами было написано: «Отряд Содружества». И больше ничего. Кажется, между отцами Города и главами других метровских держав действительно существовало нечто вроде соглашения. Данила старался не думать, что будет, когда в Ганзе, например, узнают об эпидемии. Уж вряд ли они упустят такой шанс для нападения…  — Почему именно у собаки? — через три дня повторил свой вопрос Данила в тоннеле между Парком культуры и Арбатской, когда снова наладилась «связь» (в отсутствие средств мобильной связи, надо признать, такой способ общения более чем удобен —, но со стороны, наверно, смотрелся нелепо). Зингер помолчал, словно подбирая слова, по возможности слово. И наконец обронил неохотно: — Артефакт. В Даниле тяжело заворочались воспоминания. Кажется, приемный дедушка что-то рассказывал об этой бронзовой собаке. Вроде бы еще до катастрофы, когда люди просто ездили в метро, у них был такой обычай: потереть морду собаки разведчика, и эта морда даже лоснилась от прикосновений. Все потому, что люди верили: это осуществляет желания. Кажется, всего лишь еще один старинный миф, но Данила ухватился и за эту ненадежную нитку. — Если эта собака исполняет желания… Надо сказать нашим женщинам! Чтобы все они прикоснулись! Зингер покачал головой. — Не дойдут. — Слово, как перезревшее яблоко, гулко сорвалось и покатилось в тишине.  Почему?  Университет уже слишком отделился. Сходиться будет труднее. Надо просто уничтожить траву, — и после этой необычно долгой триады он без предупреждения отключился. Данила даже не успел спросить, где он. Глава 13. Точка невозвращения Когда к исходу недели Данила добрался до Площади революции, Зингера там еще не было. Ни в 12 дня, ни в даже 12 ночи, хотя Кораблев честно пробыл весь день в центре станции, рядом с собакой, даже потер ее морду несколько раз —, но от этого ничего не изменилось (видимо, еще одна легенда соврала). Данила решил задержаться на Площади революции и все же дождаться барона — мало ли какие обстоятельства его задержали. Пользуясь своим пропуском, он проник в кабинет начальника станции и выбил себе место в палатке в черте Площади с возможностью недельного проживания — с него даже взяли не так много патронов. Правда, делать тут было решительно нечего. Днем Дэн слонялся по станции и в десятый раз осматривал старинные барельефы, изображающие героев прошлой, еще не катастрофической войны, а ночью, утром и вечером в основном спал. И сны ему снились престранные. В них начинался какой-то топкий бред: то собака оживала и начинала на него лаять, то трава разжигала ритуальный огонь и набрасывалась на Данилу языками щекочущего пламени. А однажды и вовсе к нему явился Андрей (Данила даже не был уверен, что это сон, — таким четким все казалось) и начал что-то говорить сквозь мутную пелену ритуального костра, но слов было неслышно. Еще с ним была Саша — Дэн никогда ее раньше не видел, но интуитивно угадал, что это она. Невысокая, худощавая, с короткими светлыми волосами и синими глазами. Чем-то неуловимо похожая на Эллу. Она тянула отца обратно, в дымку костра, но он не отступал и все пытался что-то объяснить. Слова, искажаясь и растягиваясь, пытаясь проникнуть сквозь дым, и наконец Данила начал улавливать суть. Андрей что-то рассказывал о Зингере — дескать, тот чужак в городе. — Как же его пропустили? — скорее подумал, чем спросил Данила. — Значит, были причины, — усмехнулся Андрей одними губами. — Может, и гипноз, — и продолжал говорить. С его слов получалось, что Зингер — шпион Ганзы и действует исключительно в ее интересах. В общем, проснулся Данила с чугунной головой, но и днем было не легче. Тревожные мысли, как навязчивые слепни, все больше ему досаждали. Время шло, и постепенно до Дэна стало доходить, что это пустышка. Зингер и не думал появляться на Площади, тем более, он так и не вышел на «связь». Барон нарочно выманил его из Города (и еще так далеко, к самому Центру!), заставил бросить Университет — зачем? В душу заползали сомнения. Так ли хорошо он знает барона? Даже не знает, сколько тот прожил в городе. И ведь именно Зингер, даром что молчал, принял решение отнести в Университет траву. Когда-то Дэн думал, что в Зингере живет надежда человечества — по крайней той его части, что укрепилась в Университете —, а теперь вот оказалось, что скорее наоборот! Однако верить в это хотелось меньше всего. Мучительно было даже допустить мысль, что Зингер может быть шпионом. Барон — и вдруг вражеский агент, готовящий Городу погибель по заказу своих настоящих хозяев? Эти мысли были мучительны, но Данила никак не мог от них отделаться. Не получалось не думать, что между Городом и другом придется выбирать. После очередного топкого сна Кораблев уже не был ни в чем уверен. Что если Зингер — и правда шпион Ганзы, действующий в ее интересах? Тогда он, Данила, уже дошел до точки невозвращения. Он отрезан от своего города, он бросил Университет в самый трудный час и, может, даже предал. Он поддался обману Зингера и принес вместе с ним отраву в Город! И возможно, теперь никогда уже не найдет дорогу назад, как это случилось с Алисой. И будет он скитаться по станциям, слушая там и сям повторяющиеся рассказы о Городе и горюч-траве, как в сказке с плохим концом. Нет, так не пойдет. Надо взять себя в руки. У него там осталась жена, и он не имеет никакого права сдаваться. Сложно было свыкнуться с мыслью, что Зингер — лжец и предатель. Но когда барон наконец явился на станцию через какое-то время (Дэн уже потерял счет дням), Кораблев был в этом уже убежден. Шпиона необходимо уничтожить — может, и действие отравы тогда закончится, вместе с его проклятым гипнозом? Только этим и можно искупить вину перед Городом и заслужить себе шанс возвращения. Глава 14. Старый знакомый Зингер не падал даже от выстрела в голову. С некоторым опозданием Данила понял, что это тоже был сон, но вот что пугало — его готовность так просто убить. Надо бежать отсюда как можно быстрее, из этого топкого бреда, чем дальше от травы, тем лучше. Видимо, она действует и на расстоянии. В таком состоянии нельзя возвращаться на Родину, вдруг он действительно способен убить? Сам в подробностях не помня как, Данила добрался до Полиса. Раньше, по слухам, над ним было сердце столицы, где собиралась художники, артисты и барды. Впрочем, и сейчас на этом месте (только уже в подземелье) кипела бурная деятельность. Пропуск не утратил своего волшебного действия, и в Полис его пропустили без проблем. По первоначальному плану Дэн хотел получить здесь какую-нибудь информацию о Зингере. Но ни дежурные, ни дозорные ничего не знали, только начали подозрительно коситься и переглядываться. На их лицах ясно читалось: «понаехали тут!». Да и кто ему расскажет? Как бы пропуск не забрали от такой активности и не выкинули вон. Расспрашивать кого-то в Ганзе было бы не менее глупо. Кто же выдаст своего шпиона? Можно до бесконечности ездить по кольцу и ничего не добиться — у них же там круговая порука. Поняв, что расспросы не имеют особого смысла, Данила купил «Вестник Полиса» (Полис мог себе позволить разориться на 8-страничную газету в 1000 экземпляров) и уселся на скамейке центральной — и единственной — улицы. На первом развороте красовался заголовок: «Прикольцевые станции вновь стремятся к независимости». Он и не думал, что в метро может быть такое (казалось бы, куда отделяться?)  — видимо, они в Университете сильно отстали от жизни. Небольшая заметка о горюч-траве (тут она называлась чудо-травой) нашлась на последней странице, в разделе «Байки». Ну хотя бы признали, что слух имеет место быть — правда, пока еще они не знали об опасности. Данила мог бы рассказать им поподробнее, ведь оказался поддающимся, даже слишком, к воздействию магического мха. К тому же он нес траву в Город и вполне мог поддаться влиянию этого ментального паразита. Может, и голос Зингера ему только чудился? Только Дэн углубился в чтение на скамейке, как к нему подсел встретил старый знакомец Лайк и панибратски хлопнул по плечу. Данила вздрогнул от неожиданности и отодвинулся, однако Лайк сделал вид, что не заметил неучтивости. Он выглядел, как и в прошлый раз, добродушным, вел себя предельно дружелюбно и даже угодливо смеялся, пытаясь между делом вызнать что-нибудь о горюч-траве. Кораблев только сухо кивал или отмалчивался. Было непохоже, что Лайк что-то знает о Зингере, да и ниже достоинства было расспрашивать человека, подсылавшего к ним киллера. Наконец, поняв, что Данила ничего особенно не знает и терять дальше свое время нерентабельно, Лайк решительно встал и откланялся.  Ах да, — наморщил он лоб, словно припоминая. — В прошлый раз вы же были с напарником. Как он?  Ничего, — хмуро ответил Данила.  Да-да, — покивал Лайк. И скользнул взглядом по новостному шрифту: — А у нас вот беда: окраины все требуют независимости. Собственно, потому меня и прислали, с целью обмена опытом в деле укрепления границ… — Возможно, Лайк специально рассказал чуть лишку, чтобы вызвать Дэна на ответную откровенность. Но тот по-прежнему молчал. Данила сомневался, что Лайк встретил его случайно: скорее всего, от ворот Полиса за ним следил какой-нибудь неприметный человечек, как за любым, представляющим интерес или угрозу для Полиса. Не факт, что Данила представлял угрозу или интерес, возможно, Лайк просто из профессиональной въедливости решил на всякий случай проверить прежнего знакомого. После его ухода Данила еще немного посидел, потом свернул газету в трубочку, выбросил в урну и тоже поднялся. То ли действие травы усилилось, то ли он достиг крайней степени отчаяния, но он решился идти наверх — к Главному, единственному, кто мог дать ответ (если, конечно, захочет). Правда, неизвестно было, где его искать. Кто-то говорил, что он везде, а кто-то — что его нет нигде. Но Данила решил выбрать третий путь и отправился в сторону Кропоткинской. Глава 15. Разговор за костром — Ну почему? — выкрикнул Данила, обращаясь к Храму. Наверно, со стороны смотрелось ужасно глупо, но ему было все равно. — Почему ты позволил всему этому случиться?! «Мы позволили», — вдруг с ясной отчетливостью подумал он. И вздрогнул от хлопков крыльев — это птеродактили вдруг массово снялись с купола и взмыли в воздух. Данила закрыл глаза, ожидая последнего нападения и не думая прятаться (да и негде было). Однако нападения не случилось. Дэн недоверчиво глянул на верхушку храма — они улетали в другую сторону, нервно подергивая заостренными хвостами. А в предрассветном мареве ярко сияли купола. Данила повернулся и побежал к лазу. Не столько потому, что начинался новый, смертельно опасный на поверхности день. Просто не мог смотреть на это горящее золото (и как оно только здесь сохранилось?), — глаза, привыкшие к жизни в подземелье, не выдерживали этого блеска даже за защитными стеклами. И долго еще, уже в метро, перед его глазами проносились огненные сполохи, и в ушах словно звонили набатом. И еще не отпускала неотвязная мысль — о близости и в то же время нереальной удаленности от света. «Это мы, мы сами все сделали». От всех этих мыслей снова разболелась голова — тягучей, пульсирующей болью. Он словно воочию видел руку человека, офицера, который первым нажал ядерную кнопку. Если подумать, он не так уж и виноват: он всего лишь выполнял приказ. И тот, чей приказ он выполнял, всего лишь служил народу. А народ в большинстве своем ни о чем не догадывался. Так кто же все-таки виноват? Куда идти дальше, Данила не знал. Шататься без дела на красной ветке было чревато, и Данила вернулся к заставе Полиса и присел возле костра дозорных. Дежурные сначала косились на незнакомца, а потом мало-помалу забыли о его присутствии и вернулись к теме, занимавшей их, судя по всему, до появления Кораблева.  Так вот, — степенно начал один из них, по виду самый старший, смуглый и горбоносый. — Когда я оказался в том каменном мешке в Четвертом рейхе (коричневые меня, значит, приняли за шпика), самым главным оказалось не свихнуться. Есть-пить мне худо-бедно давали, спать можно было только сидя, но я приноровился. А вот от этой тяжкой тишины в каменной клетушке два на два реально могла съехать крыша. Это я понял через десять засечек. Их я вначале ставил, когда мне давали грибную похлебку, но потом сбился — не факт, что они давали еду раз в день. И я придумал считать звезды. — Это как? — не понял другой дежурный, единственный безусый среди них. — Где ты там увидел звезды, в подземелье? — В подземелье их, конечно, не было, — рассказчик был недоволен, что его перебили. — Они были здесь, — он указал себе на лоб. — Я закрывал глаза и видел огненные линии, кружки и целые созвездия. Усилием мысли я научился управлять ими, менять цвет и форму, и это рождало ощущение какой-то самостоятельности: хоть что-то я еще мог контролировать. Так я и продержался почти месяц — это потом мне наши сообщили, когда подписали перемирие и обменялись заложниками, — дежурный говорил спокойно, без признаков волнения, словно рассказывал о походе за грибами. — А в чем была причина войны? — спросил безусый. — Они искренне считают, что те, кто не похож на них, — низшая раса. — А на самом деле это они — низшие! — с горячностью воскликнул безусый. — Да не существует никаких низших рас, — веско заметил смуглый старик. – Или, если так хочешь, в мире есть только высшие расы. Данила вспомнил о Зингере и про себя добавил: нет низших и высших, просто у некоторых есть шанс выжить, а у некоторых уже нет. — Люди об этом забыли, потому и началась та, последняя Война на поверхности, — судя по возрасту, он вполне мог застать ее начало. – Ну, плюс еще кто-то, может, сильно хотел попасть в историю. — Угодить в историю не проблема, — заметил кто-то из круга знакомым глуховатым голосом. — А вот выбраться из нее будет трудновато. Это был Зингер. Глава 16. Поединок Они отошли уже на достаточное расстояние от костра в глухую пустоту тоннеля, и с каждым шагом в душе Данилы оживали и набирали силу все его подозрения. Что стало с Городом? Кораблев боялся спросить. И, как это бывает сплошь и рядом, страх обратился в ярость. Человек, у которого много мелких страхов, становится их легкой добычей. Каждый мелкий страх открывает дверь в душу большому. А большой, в свою очередь, рождает ненависть. Шпиону надо стрелять в голову. Даже про себя Данила не мог подумать: «Зингеру надо стрелять в голову». Слишком уж кошмарно звучало. В варианте со шпионом тоже мало хорошего, но уже терпимо. Хотя Данила все равно не верил до конца, что решится. А решиться между тем было необходимо, ведь это единственный шанс вернуться в Город.  Да, его Город был ему нужен любым — и больным, и слабым, потому что вне его Данила себе жизни не представлял, как и не мыслил жизни без Эллы. Подумав о жене, Данила решился и выхватил ружье:  Стой на месте, ренегат!  В чем дело? — поинтересовался Зингер спокойно, как будто даже не удивившись. — Действие озверин-травы не закончилось?  Только двинься — и узнаешь, — Данила взвел курок. Зингер же и не думал двигаться, просто стоял, скрестив руки и уперев в него насмешливый взгляд, словно сильно сомневался в его способности нажать на курок. Данилу это особенно бесило, поскольку он и сам сомневался. Для большей убедительности он взвел курок. Зингер и бровью не повел. Ему, казалось, просто интересно, чем все закончится и как Данила выпутается из создавшегося неловкого положения. Дэн и сам не знал, как выпутается, и, злясь на себя за слабость, нацелил ружье в лоб Зингера.  А меня что не подождали? — раздался чей-то окрик. — Я так быстро не могу! — К ним быстрым шагом приближалась Алиса. И даже издалека было видно, что она в положении. Через пору секунд Алиса подбежала чуть ближе — и вздрогнула от грохота: это Данила с грохотом высадил всю обойму в стену, не слишком заботясь о дороговизне патронов. Кажется, барон и тут не слишком удивился.  Город очищен от безумия, — невозмутимо сообщил после этого Зингер.  Почему? — прерывисто дыша, спросил Данила. — Почему сразу не сказал? Я мог тебя прикончить. Зингер небрежно махнул рукой. Даже, как показалось Дэну, несколько пренебрежительно.  Не смог бы, — и вернулся к главной теме: — Город свободен, можно идти.  Зачем ты вообще отнес траву в Город?! Барон пожал плечами, и в этом привычном для него движении мелькнуло что-то новое. Неужели виноватость? — Думал: вдруг поможет? — после молчания признался он. — Был риск. Не оправдался. Безумие хуже боли.  Почему ты отослал из Города меня? — задал Данила еще один мучивший его вопрос. Зингер поморщился, словно приходилось объяснять очевидное.  В Городе было опасно. Злое безумие, — как будто безумие могло быть добрым.  Но почему я?  Был должен. За то, что тащил тогда в метро, — коротко ответствовал Зингер. Данила подумал об Элле.  А остальные? Зингер верно истолковал вопрос. — Действовало только на мужчин. — Но я сам видел, как женщины плясали у костра! — Суеверия и отчаяние. От безысходности. — А как же Андрей? Он был здоров! — Был бы здоров — выбросил траву. — И что с ним теперь? Зингер коротко подумал. — Теперь, наверно, легче. Действие травы кончилось с ее уничтожением. — Это к нему ты уходил? — продолжал расспрашивать Дэн. Сомнения, как камни, все еще ворочались в душе. — К Алисе. Нашел в Перово. Она чувствовала траву, и подсказала сжечь. — Но как? Трава же не горела в костре! — Данила вспомнил ритуальный костер, вокруг которого плясали женщины, — когда в него бросали пучки травы, он еще сильнее разгорался. Зингер неопределенно повел головой, и больших подробностей от него Данила не добился. Зато детали вечером у костра рассказала Алиса. Что-то в ней неуловимо изменилось, и дело было не только в беременности: ее лицо стало неуловимо мягче, а глаза сияли. Данила уже знал, что ребенок от Зингера, и удивлялся: когда только успели? Ему-то казалось, прошло не больше недели с его похода, а оказалось — почти месяц. Еще оказалось, что Зингер с Алисой отнесли горюч-траву на поверхность, объединив усилия, чтобы не подпасть под ее ментальное воздействие и поставить блокировку. А он, Данила, отсиживался в это время вдали! — А на земле он просто сжег ее взглядом, — с придыханием, как показалось Дэну, говорила Алиса. — Правда, истратил на это весь свой дар…- она почти бессознательно провела по животу. «А что, — с нахлынувшим вдруг безразличием подумал Данила, — естественная борьба видов. Сильные и удачливые занимают свои места в вечности, слабым и неудачникам просьба освободить вагон. Он заведет себе в Городе несколько жен. Алиса, наверно, не будет против — в силу чрезвычайных обстоятельств. Почему бы и Элле не стать матерью хоть так? Он герой и спасатель, а я кто? Просто тупиковое звено эволюции. Пускай он оставляет свой след в веках». Он вспомнил фразу Зингера о том, что угодить в историю нетрудно, а выпутаться из нее будет сложнее. Однако для него, Дэна, история навсегда останется закрытой. Что поделать, если мужчины Города уже ни на что не годятся — остается только уступить дорогу более приспособленному и жизнеспособному виду. И у потомков Зингера будут, наверно, те же способности, что у него. Но все равно, представлять Эллу с другим — даже (и тем более) с единственным другом — было мучительно. Решено: Данила исчезнет из Города и из жизни Эллы. Даст ей возможность наконец стать матерью. И на молчаливый вопрос Зингера он помотал головой — нет, он не вернется с ними в Университет. Может, Город со временем и простит его — из жалости, но ему не нужны подачки. Глава 17. Легенда о Бронзовой собаке Элла нагнала его на Третьяковской, где он, нанявшись в бригаду раскопщиков, лениво расковыривал грунт в одном из загонов (его задачей было освободить от земли как можно больше площади: платили не ахти, но на жизнь пока хватало). — Мечтаешь найти золотишко? — услышал Данила за спиной насмешливый и сердитый голос. — Элла? — прошептал он, хотя это было очевидно. Но как же она изменилась! Ее русые косы — главная гордость и украшение — были сострижены, между бровями залегла складка, а губы сжались в тонкую линию. — Что ты тут? .. — он не стал договаривать очевидный вопрос. — Да вот, разыскиваю тебя по всему метро, — проговорила она отрывисто, глядя в сторону. — Чтобы начистить рожу. Сам, значит, женился, а сам сбежал? — она неловко, по-детски шмыгнула, и снова стала его Эллой. Данила счастливо выдохнул — сам себе не признаваясь, он ждал ее все это время. А Элла, верная своему слову, широко замахнулась и совсем не сильно забарабанила его по плечу. Разговоры о чудо-траве в Большом метро мало-помалу стихли. На смену им пришла новая легенда — о говорящей собаке, которая вроде бы что-то предсказывает избранным. На следующий день пребывания в лагере копателей Элла тоже выразила желание поболтать с собакой. — Да был я на Площади, — засмеялся Данила, — ничего она не говорит. — Это с тобой! А со мной, может, и заговорит, — возразила Элла капризно. — И вообще, заканчивай махать лопатой, я все боюсь, что этот грунт обвалится на тебя… — На что же нам жить? — Я забрала из банка наши накопления, — она достала из своей холщовой сумки мешочек с патронами и звонко потрясла им. — И еще, — она протянула Даниле серебряный значок, — тебе Зингер передал. Видно, Зингер действительно не ценил свои награды. Или больше ценил человека, который, пусть и под действием дурман-травы, чуть не застрелил его? И потом от стыда даже не смог попрощаться.  Ну пойдем, — махнул рукой Данила. В конце концов, перед ними лежал огромное и почти неизведанное метро, и главное, они были друг у друга… И потом, вдруг собака действительно заговорит? Не зря же люди говорят… (Продолжение следует!)