Горюч-трава

Горюч-трава Часть 1 Глава 1. Самый лучший сон Саша сразу поняла, что это сон. Отец совсем не хромал, что было, конечно, никак невозможно. А еще и зоб, и подбородок были у него нормальных размеров —, но главное, что даже в первую очередь заметила Саша, — это глаза. Яркие, сине-лазоревые — они сияли молодо и счастливо. Он был снова здоровым и красивым — точь-в-точь, как в ее самых лучших снах. Она не помнила, когда отец в последний раз улыбался. А теперь он смеялся — неумело с непривычки, но так заразительно, взахлеб, словно не умея сдержать в себе рвущегося восторга. Конечно, это был сон, она ни на секунду не сомневалась — даже не могла себе позволить поверить. Но сон этот был в сто, в тысячу раз лучше того, первого, смертельно безнадежного: где отец сполз в луже собственной крови и ей пришлось продать себя, чтобы уехать…Саша передернула плечами и бросилась на шею папе. Пускай в мимолетном сне, но она порадуется вместе с ним — от души и, может, в последний раз. Хоть это-то она заслужила долгими-долгими часами ожиданиями. Если подумать, только этого она и ждала: увидеть, как он улыбается, возвращаясь. Это значило бы — все хорошо. Он нашел, что искал — машину, или что-то еще — неважно, и теперь все точно будет хорошо. И если подумать, ничего ей больше не надо, только бы он возвращался… А сон все не кончался, но Саша все никак не могла позволить себе поверить, что это по правде. Слишком больно будет просыпаться. А отец что-то говорил, и смеялся, и кружил ее на руках, как в детстве (в реальности у него бы, конечно, никаких сил не хватило), и сыпал вокруг невообразимые сокровища — пульки и свинину, и даже взявшийся откуда-то новехонький респиратор. И сквозь туманную дымку сна до Саши доносился его голос: — …В Центр! Все вчистую, с руками оторвали! А у меня еще кусочек остался — и даже больше стало! Теперь хватит и на дрезину, и на паспорта — в Центр! Слышишь, дочка? Едем в Центр! Саша улыбалась во сне так светло, беззаботно — совсем как в детстве, и отец не решился ее будить. Да и что она могла сделать против укуса бродячих псов? И бинты, и даже простые тряпки у них давно закончились (а антибиотиков и не водилось). Да и не поможет, говорят, против укусов даже антибиотики…Надо было чем-то унять кровь. Андрей сам устал цепляться за свою почти угасшую жизнь, каждое утро раздувать какую-то жалкую искру внутри и заставлять себя подниматься, и делал это до сегодняшнего дня только ради дочери. Во время блужданий с дырявым фильтром он думал только о ней. Но о том, что будет, когда она останется одна, он пытался не думать, однако стоило чуть забыться, перед глазами вставала одна и та же картина: толстяк в гермокостюме рывком сдирает с нее платье и кидает на скользкий пол. Через секунду, опомнившись, он усилием воли стряхивал наваждение, но этого страха, как горючего, хватало до ближайшего броска до дома. Странное все-таки животное — человек: и жалкий ободранный угол готов звать домом, если пришлось хоть немного задержаться там… Обратной стороной любви был неодолимый, непреходящий страх — что будет с ней? Страх были и его слабостью, и силой. Этот страх гнал его и заставлял забыть о слабости и непреходящей боли. Только из-за страха он все еще держался зубами за жизнь, выскребал у смерти по дню. Отодвигая ту минуту, когда Саше придется платить за дрезину. И усилием воли заставлял себя вставать и идти вперед, и возвращаться, где бы он ни был. Никаких, наверно, чувств не осталось больше в обожженной душе — только звериный, непреходящий страх. И он брел вперед, и запрещал себе думать, что будет, и снова забывался и думал — до следующего рывка. О Саше он подумал, и когда услышал вой бродячих псов – вой, не оставляющий больше надежды (оказывается, она еще жила в прохудившейся душе?). И та давняя картина, что нещадно подсовывало больное воображение, встала перед глазами как никогда живо. Глухо зарычав и сорвав какой-то сорняк (нельзя ничего тут рвать, ничего — ну да что уж теперь!), Андрей кинулся, размахивая им, как мечом, вперед. Он не очень помнил, как добрался до дома, и только очнувшись на руках у Саши, удивился — как же они его пропустили? Всего один укус — это казалось невероятной удачей. Правда, кажется, теперь ему хватит и одного. Андрей попытался пошевелить ногой — она онемела, а кровь все не унималось. Надо что-то приложить. Что? В кулаке остался пучок того сорняка, который служил мечом против собак. Что это за дрянь такая, а он притащил его сюда, к Саше? Бессильно замычав, Андрей вскинул в рывке руку с пучком и не очень осознавая, что делает, приткнул его к голени, повинуясь все тому же инстинкту: заткнуть рану хоть чем-то. И кровь остановилась. Теперь он точно знал, что бредит.  — Смотрите-ка, сам пожаловал! — кривлялись дежурные с дрезины. — Надо же, какой живучий. И что притащил – мох, что ли? У нас этого добра и так хватает. Он молчал. Нужно во что бы то ни стало продать траву, пусть и сто раз радиоактивную — да что тут не реактивное! Он должен реабилитироваться за этот постыдный промах с гаражом. Они не будут голодать, и сегодня же он принесет что-нибудь съедобное. Это была программа-максимум — максимум, на что его еще хватит. Пусть насмехаются, от него не убудет. — Это не просто мох, — заговорил он со всей возможной убедительностью (все равно вышло хрипло и малоразборчиво). — Он кровь останавливает. Конечно, ему не поверили. Насмеялись, накуражились над былым врагом (хотя, какой он им враг уж теперь?) и стали терять интерес. Мало людей ломает и переламывает метро? Этот, конечно, долго держался —, а все одно приполз. Андрей отчаянно замотал головой. Надо было как-то привлечь, убедить, немедленно! В следующий раз, когда они приедут, он уже не сможет, просто сюда не дойдет. — Да нет же, правда! — с усилием заговорил Андрей снова. — Он мне кровь унял. Вот, смотрите, — он закатал порванную штанину — меня укусили псы…- Андрей не договорил. На месте набухшего черного рубца оставалась тоненькая красная прожилка, и ту можно было заметить, лишь приглядевшись. — Ага, как же – псы! Держи карман шире. Врет — и не краснеет! — возмущенно загалдели торговцы. — Может, этот мох еще и зубы заговаривает? А ну как, зобину твою уберет? Андрей потряс головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение. Потом взял кусочек моха, заметно уже покрасневшего, и приложил к шее. И резко оторвал. А на дрезине уже стояли примолкшие разом дежурные. Андрей не знал, сколько времени прошло, и скорее по их глазам он догадался, чем почувствовал, что случилось. Такие глаза были у Саши, когда он рассказывал ей на ночь сказку про машину. У этих людей было то же боязливое, но уже неотвратимо нарастающее ожидание и просьба о чуде в глазах. Они стали как будто выше, словно вспомнили о чем-то важном и давно забытом. Андрею тоже захотелось вдруг расправить плечи и наконец вдохнуть полной грудью, как в детстве, еще под чистым небом. Рассудком он понимал, что теперь это невозможно — и все не давал себе роскоши поверить. И только толстяк-дежурный все повторял, как заведенный: — А зоба-то нет. Нет зоба-то! Нет! Глава 2. О чем молчат легенды — И говорили потом, что они перебрались в Полис. Дескать, Ганза большие деньги предлагала за весь мох, но командор только кусочек отдал — в обмен на палатку в Полисе для себя и дочери. И оттуда с каждой станции к нему гонцы приезжали, и каждому он давал по кусочку, бесплатно. Правда, народу они так и не достались: некоторые гонцы просто сбежали, другие сгинули, а третьи продали богачам по несусветным ценам. А от Автозаводской к нему последние пошли. И им единственно ничего не дал. А другие говорят, к тому времени командир с дочкой уже до Университета докатили. Красным-то тоже чудо-лекарство нужно, и они смирненько их пропустили, тоже в накладе небось не остались. И ворота на Университете открыли — ученым тоже охота подольше пожить… Это потом уже все сталкеры к Коломенской стеклись, все дома и гаражи в округе переворошили, и даже на два километра отходили, но сколько ни рыскали — ничего не нашли, — рассказчик у костра перевел дух, а может, решил сделать театральную паузу. Данила досадливо поморщился. И охота же им к месту и не к месту приплетать Университет! — Говорили еще, — снова подал голос рассказчик, — этот сорт травы вывели в Городе — ученые и студенты с кафедры биофака, да и подбросили жителям метро — не все же им подыхать. То ли жалко стало, то ли еще что… как бы там ни было, трава оказалась поистине универсальным средством, разве что вечную жизнь не дарила… — Нет никакого Города! — неожиданно для себя высказался Данила. — Может, хватит уже морочить людям голову? Старик медленно перевел на него взгляд, словно переносясь из сказочной дали в паршивую реальность. Отрадовцы, словно стряхивая наваждение, тоже к нему повернулись. Получилось, что весь кружок теперь разглядывает Данилу, но он и не подумал опускать глаза. — Как тебя звать? — рассказчик никого здесь не знал: он только вечером попросился присесть у огонька, и в благодарность решил побаловать дозорных своей историей, о которой многие уже слышали в Отрадном. — Не ваше дело, — отрезал Данила, — просто хватит кормить людей сказками, если даже сами в них не верите. — Лет двадцать пять, — словно про себя отметил старик, сканируя его слезящимися от дыма глазами. — А хоть бы и тридцать, что с того? — начал распаляться Данила. Но тут Зингер поднялся и со значительным видом поправил приклад. Это был сигнал, что пора отчаливать. — Забыл инструкцию? — буркнул Зингер, когда они удалились уже на значительное расстояние от станции — Ни слова о Городе, — отчеканил Данила. — Слушать о главном. — Так ты ничего не услышишь, — дернул плечом Зингер, — пока будешь высказываться сам. — А что они, чуть что — сразу о Городе? — Даниле не хотелось так просто сдаваться. — Знали бы они… Забавно, конечно, получилось. Город, забаррикадировавшись и открестившись от остального метро (и даже предавший, как казалось, большое метро забвению) теперь вынужден сам посылать во внешний мир парламентеров. Нет, даже не так: разведчиков, наблюдателей…Шпионов? Данила отогнал жужжавшее над ухом слово. Нет, остановимся все же на разведчиках. А все из-за каких-то нелепых, как все больше убеждался Данила, домыслов и слухов. Дескать, кто-то кому-то сказал — или же воздушно-капельно передалось — будто остатки человечества как-то поднатужились да и выдали нежданный фокус: открыли (изобрели, нашли?) некую траву, которая вроде как снимает любую боль и даже устраняет причину боли. Вот так легко, вроде бы играючи и без видимого напряжения метровцы взяли и переплюнули Университет. Неужели человечеству понадобилось почти уничтожить себя, чтобы случайно отыскать то, о чем мечтало тысячелетия? И выходит, даже в той катастрофе был смысл? Если, конечно, трава (в разработках условно названная горюч-травой из-за некоторого горько-полынного привкуса — вот и все, что говорила о ней скупая молва) существует. Если стихийно родившаяся легенда не врет. Но если подумать, когда они не привирали? Можно было отмахнуться от этой сказки. Гордый Город и не подумал бы искать помощи у внешнего метро, у частично одичавших, стремительно деградирующих людей, которые, казалось, были уже на последнем издыхании — как тот же Андрей из легенды. Но ученые Университета испытали уже все средства, которые им были известны, — и даже не смогли толком определить нагрянувшую к ним болезнь. Им было неизвестно даже, эпидемия это или генетические мутации, но факт оставался фактом: женщины Университета перестали рожать. Вот и получилось в сухом остатке — теперь Город сам ищет помощи от метро. Чтобы хоть как-то сохранить лицо, отцы Университета выслали тайную экспедицию — пока просто на разведку. Если ничего не окажется, не придется себя выдавать. Но почему-то Даниле казалось, что так выходило еще позорнее. Люди могли отвергнуть, насмеяться, могли ничего не дать и даже не рассказать в отместку за многолетнее молчание. Все могло быть. Выходит, совсем дело труба, раз уцепились старейшины за такую хрупкую соломинку… В числе прочих поисковых отрядов во внешний мир отправились и они с Зингером. Тот не рассказывал, откуда взялось такое странное имя (или прозвище) и есть ли фамилия. Да Данила особо не спрашивал. Не хочет человек говорить, ну и фиг с ним. Зингер был невысокого роста, как и многие «дети подземелья» — поколения, родившегося после. А еще Зингер был мутантом. Кто бы мог подумать, что радиация могла рождать кого-нибудь, похожего на него? Они привыкли обороняться от кошмарных чудовищ — ирреальных порождений спутанного сознания Земли. А Зингер был по-своему красив, с тонкими правильными чертами лица и удивительно светлыми глазами. К тому же поговаривали (сам он ни в какую не признавался), что он обладал кое-какими способностями к телепатии. Глава 3. Станция-невидимка Данила и до этого похода слышал о Зингере, точнее, о его феноменальной удачливости. Сколько ни ходил в походы — ни царапины, и главное, никого (и ничего) не приводил на хвосте. Зато приносил большую часть книг из наземного Университета. Его везучесть, кажется, распространялась и на напарников — по крайней мере, так говорили сталкеры. И иногда Данила думал: хорошо бы выбираться на поверхность именно с ним — не подружиться, конечно, потому что как можно дружить с человеком, который умеет читать чужие мысли (даже если это всего лишь слухи)? Зингер и сам держался особняком. Данила не слышал, чтобы у него кто-то был: ни жены, ни детей, ни родителей, хотя ему едва ли исполнилось тридцать. Некого терять и нечем рисковать — кроме, конечно, своей жизни. Настоящий рыцарь без страха и упрека (Данила вычитал такое предложение в одной из старых книг, взятых у Эллы под честное слово). С Эллой они поженились минувшей весной, когда ей исполнилось восемнадцать: отцы города опасались ранних браков, и этот закон соблюдали строго. Дальше по плану должна была появиться девочка, такая же красивая, как мама — ну и, если повезет, пацан. И ради выполнения этого загаданного плана Данила готов был не только выбраться на поверхность, на развалины того самого Университета, но и даже углубиться в дичающее метро. Молва говорила, что Андрей с Сашей и запасом травы (которая будто бы увеличивалась, стоило от нее оторвать часть) скрываются в Университете или же в Полисе. Данила с Зингером как жители Университета знали, что первый вариант отпадает. А побывав в Полисе (пропуск Зингера, выданный ему отцами Города и отпечатанный на скромной бумаге папиросного цвета, казалось, творил чудеса: Данила даже заподозрил, что начальники станций знают о существовании Университета и заключили с ним негласный договор), они выяснили, что и вторая догадка неверна. Более того: и руководство Ганзы очень бы хотело знать точное местоположение Андрея и его трофея, однако же пока не знало — насколько можно было верить руководству Ганзы. Зингер с Данилой решили проверить и с ветерком прокатились по Кольцу. На некоторых станциях они встречали своих университетских, обменивались принятыми сигналами, но из предосторожности близко не подходили. Конечно, вряд ли бы метровцы что-то почуяли, но подстраховка никогда не бывает излишней. Один чиновник с Октябрьской кольцевой вроде бы слышал, что в последний раз Андрея видали во Владыкино, и они прочесали всю серую ветку, проскочили даже станцию-невидимку Савеловскую (на карте-то она числилась, а на практике была совершенно пустой и заброшенной, даже буквы названия обвалились и, что самое странное, там ни завелось никакой живности) и дошли до самого Отрадного. Но и тут слухи оказались всего лишь слухами. Шел уже второй месяц их путешествия — как настоящие университетовцы они всегда тщательно следили за временем —, но пока результат сводился к нулю. Другие поисковые отряды, судя по коротким сообщениям, продвинулись не дальше. А Даниле все чаще снилась тревожная Элла. Она стояла по другую сторону моста и пыталась что-то сказать или о чем-то предупредить, размахивала руками, но ветер разбрасывал слова и Данила при всем желании ничего не мог разобрать. — Не понимаю я этого Андрея, — по дороге на Савеловскую заговорил Данила, просто от желания развеять настороженную тишину. — Если трава действительно прибывает, зачем прятать ее от других? Зингер мельком глянул на него, и Даниле почудилась насмешка: все-таки поверил! «А как можно не верить в то, что ищешь?» — приготовился защищаться он, но Зингер сказал о другом: — Значит, у него есть причины. — Какие могут быть причины отказывать людям в помощи?! Зингер надолго замолк. Он вообще не отличался разговорчивостью. И когда Данила уж думал, что ответа не будет, вымолвил кратко: — Видимо, веские. И тут же без перехода добавил: — Думаю, есть смысл отправиться на ВДНХ. — Куда? — ВДНХ казалась так далекой, а Данила уж надеялся, они отправятся домой. — В последний раз там было что-то вроде контакта с…- Зингер запнулся, и Данила глянул на него с удивлением, — с некой силой. Никаких подробностей об этой «силе» Даниле узнать не удалось, как ни пытался, и он обиженно замолчал. А Зингер уже давно напряженно вглядывался в темное горло прохода. Савеловская еще не появлялась, хотя по всем расчетам должна была. По дороге сюда она пропустила их свободно, но это не значит, что обратно получится так же. А обычный пропуск, даже самый чудесный, как подозревал Зингер, тут вряд ли пригодится. Если здесь и были стражи, то несколько иного толка. А на другом конце метро Элла тоже видела необычный сон: будто бы она оказалась на поверхности, где не бывала никогда в жизни. Было очень холодно, с неба падали тонкой красоты снежные хрусталики, а немногие прохожие перебирались небольшими пробежками. Тем удивительнее казалось спокойствие черной кошки, разлегшейся на дороге, аккурат посредине. Правда, она была не совсем черной — несколько белых ворсинок виднелись на груди, и Элла решила не плевать за спину. Заметив ее внимание, кошка не спеша поднялась, облизала заднюю лапку и юркнула в какой-то проулок. Заинтригованная Элла двинулась за ней. А кошка, оглянувшись, остановилась перед розовым зданием с большущей серебристой вывеской: «Фабрика детей». И Элла, конечно, заглянула на фабрику. В холле вся стена была увешана детскими фотографиями, а под ними висели ценники — символические 5-6 патронов. В реальности она, разумеется, знала, что детей нельзя получить ни на какой фабрике. Но во сне радостно верила в то, что мама рассказывала в детстве: будто бы они пошли в центральный универмаг Университета и выбрали самую красивую девочку – ее. Отрыв утром глаза, она по инерции улыбалась. А потом вспомнила, что Данилы нет уже 36 дней, и улыбка сбежала с лица. Почему она его отпустила? Не могла, что ли, мечтать о детях втихомолку? Да, она пыталась его удержать, даже приводила какие-то аргументы —, но так слабо и неубедительно, что сама себе не верила. И Данила, конечно, ушел. Многие ушли — они были мужчинами и не могли не пойти. Так же, как женщины не могли перестать мечтать. Иногда, вспоминая тот последний разговор, Элла вдруг бросалась на колени и начала горячо молить кого-то (она даже сама не знала, кого — Бога, или Высший Разум, или небеса). Пусть у них не будет детей, лишь бы Данила вернулся! И тут же сама себе зажимала рот. Вряд ли Бог ее услышит здесь, в глухом подземелье. Даже если услышит, вряд ли исполнит желание дочери ракетчика. А если исполнит — вдруг у них на самом деле не будет детей? Простит ли ей это Данила? Элла уговаривала себя, что ничего страшного не произойдет, но почему-то не могла успокоиться. Напарник, который достался Даниле, производил впечатления человека серьезного и целеустремленного, но ощущалось в нем и какая-то отстраненность. Чувствовалось, что ради своей цели он перешагнет через многое — и Эллу это почему-то пугало. Так она и металась все свободное время, а на работе в Библиотеке начальница Лидия Ивановна добродушно делала вид, что не замечала перепутанных литер. Глава 4. Палаточный городок Чутье не подвело Зингера: на этот раз станция не думала пропускать их так легко (да и дежурные во Владыкино предупреждали, что на Савеловской не всегда спокойно). На первый взгляд, станция была так же пустынна, но теперь даже Данила почуял: кто-то здесь есть. Кто-то или что-то. Не факт, что материальное и даже живое, но что-то большое, затаившееся и явно поджидающее их. Когда Данила боялся, он сразу начинал говорить — много и преувеличенно громко, и даже неважно, о чем. Вот и на этот раз он уже открыл было рот, но ничего произнести не успел — Зингер неожиданно метнулся к нему и сделал подсечку, повалив на землю. Данила хотел было высказать все, что думал по этому поводу, но снова не получилось: по стене пронеслась чья-то большая и на редкость уродливая тень, с птичьей головой, когтистыми крыльями и неожиданным крокодильим хвостом. При том что на станции по-прежнему не было ни души. — Незрячие сущности, — пробормотал Зингер сквозь зубы, но когда Данила переспросил, ничего добавлять не стал и посоветовал слиться с землей. Однако долго лежать в неудобном положении было скучно и неприятно, и Данила уже собрался приподняться, но тут тень просвистела во второй раз — и к тому же зримо увеличившись в размере. Хотя, возможно, это была уже другая. А еще у тени в клюве что-то болталось. Данила присмотрелся и слился с землей еще теснее. Это что-то контуром весьма напоминало человека, хотя на станции по-прежнему никого не было видно. — Что за… — Тихо, — прошипел Зингер, — они не видят, а ориентируются по звуку. — А нельзя их как-нибудь, — Данила указал глазами на ствол. — Как ты собираешься бороться с тенью? — Если тень, значит, ее нет! — Скажи это ей! – тут, кажется, упоминаемая тень что-то уловила. Данила не увидел, а скорее ощутил ее приближение. Зингер вдруг вскочил и зигзагом бросился бежать. Бежать к переходу! — Стой! — заорал Данила, забыв о конспирации — ну да что уж теперь. — Ты куда? Он попытался снова рвануть, но тут что-то неуловимое опутало его руки и ноги невидимой, но очень крепкой сеткой. А в другом углу, как раз там, куда направлялся запаниковавший Зингер, зашевелилась другая. Данила, кажется, понял, почему здесь не задерживается никакая живность. Данила видел, как Зингер бежал навстречу верной гибели, и никак не мог помешать. Конечности не слушались, единственное, что он мог делать, — говорить. И немедленно этим воспользовался: — Эй, ты, баран! Я к тебе обращаюсь, мутант! Зингер и ухом не повел и не подумал замедлить бег. — Можно, я буду звать тебя Зинни? — опять мимо цели! — А правду говорят, что твоя мать путалась с черным? Ничего такого никто не говорил, просто Данила достаточно пробыл в Большом метро, чтобы усвоить несколько грубых ругательств. Он даже не представлял, как выглядят черные, просто ляпнул наугад — и кажется, нащупал брешь. Зингер вздрогнул и остановился. Данила видел, как напряглась его спина — значит, как минимум он об этом задумался? Зингер машинально провел по щеке ладонью, а потом резким движением вытащил из рюкзака что-то вроде дудочки и заиграл. Тут же натяжение невидимой сетки ослабло, и Данила сумел из нее вылезти. Зингер играл еще долго, не спеша приближаясь к тоннелю, и тени на стенах будто уснули. Только между Савеловской и Менделеевской Зингер сунул дудочку в рюкзак и так же не спеша, с затягом засадил Даниле в правый глаз. Особенно оскорбительно было то, что он даже не потрудился повернуться. Весь переход до Кольца Данила упорно тащился сзади. Фингал немилосердно болел, а главное, было обидно. Может, он и хватил через край, но хотел как лучше. Он же не был в курсе плана, который, к слову, можно бы и обсудить! К тому же по правилам нужно вызвать обидчика на честную схватку и ответить тем же, но Зингер, получив варежку под ноги, только сощурился и пообещал ответить на вызов позже, когда они выполнят задание и вернутся домой, а пока не до игрулек. Самое обидное, что сказано это было самым снисходительным тоном. — А тебя назвали в честь машинки, — буркнул под нос Данила, когда они вновь вступили на территорию Ганзы и приобрели билеты на трамвай (начальство щедро отсыпало патронов на расходы, так что можно было не экономить). Однако напарник только пожал плечами и ответил невпопад: — Надо выспаться. Остановимся на Проспекте мира, там неплохие палатки, затем в Китай-город. — Ты же хотел на ВДНХ? — не понял Данила, уже забыв об обиде. — Еще успеется, — уклонился от ответа начальник их маленькой экспедиции. — Возникла тут одна мысль… И, конечно, ничего больше не стал объяснять. Проспект мира действительно славился гостиничными палатками — их по метровской оценке можно оценить на четверку. Их палатка была даже двухкомнатной, с откидным столиком и двумя стульями посередине. Но Данила с ностальгией вспомнил гостиничный дом Университета, большую часть времени стоявший пустым по причине тотального отсутствия гостей. Только в случаях семейных ссор изгнанные мужья или оскорбленные жены занимали номера, да молодые пары жили в ожидании, когда им выпишут ордер на отдельное жилье. Вспомнив о доме и, соответственно, об Элле, Данила уже не мог заснуть. — Помни, дома дуэль, — мстительно припомнил он, но напарник не ответил. У Дэна возникло предположение, что тот сдрейфил, но оказалось, напарник банально спал. Полночи Данила проворочался, ну, а Зингер, естественно, разбудил его чуть свет. — Эй, Дэн, вставай, — тряс его за плечо Зингер (после случая с тенью он называл его именно так, видимо, в отместку за «Зинни»). Это подействовало, и Данила немедленно взвился: — Я же просил НЕ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ТАК! — Так короче, — снизошел до объяснения Зингер, — когда времени в обрез, удобно. — Мне плевать, как тебе удобно! И сейчас времени не в обрез! Зингер нетерпеливо дернул шеей. — Короче: мне нужно отлучиться. Сиди в палатке и никуда не ходи, скоро буду. — И сколько мне тут сидеть? — недоверчиво поинтересовался Данила. Зингер поморщился. Казалось, сама необходимость что-то объяснять, как и формулировать длинные фразы, вызывала у него досаду. Однако он терпеливо ответил: — Вернусь так скоро, как смогу. Твоя задача — не делать глупостей. Это уже было чересчур. Данила немедленно вскочил: — Слушай, мне надоело, что наши планы постоянно меняются! Вернее, твои планы меняются, и ты даже не находишь нужным меня в них посвящать! Почему ты вообще не отправился один?! — Инструкция запрещает, — кратко ответил Зингер и вышел из палатки, таким образом дав понять, что разговор завершен. «Может, он услышал чьи-то голоса? — гадал Данила, оставшись один. — Не зря же говорили, что он что-то слышит….» Потом подумал о предстоящей дуэли, кровожадно улыбнулся и снова залег спать. Ему снова снилась Элла, но теперь она выглядела вполне безмятежной. И от этого почему-то стало тревожно Даниле. — В пределах Кольца травы нет, — бодро сообщил Зингер, вернувшись. Он говорил, как всегда, четко и по существу, словно каждое лишнее слово было лично его упущением. О чувствах и прочем он вообще предпочитал не упоминать, так что производил впечатление крайне замкнутого человека. Насколько, конечно, мутант вообще может считаться человеком. Пока, правда, никаких особых отличий Данила у него не заметил, за исключением мелочей вроде сдвоенных пальцев на ногах —, но сейчас этим трудно было кого-либо удивить. Оставалась только его обостренная интуиция —, но она еще не означала каких-то особых телепатических способностей. Данила вдруг поймал себя на мысли, что нелегко, наверно, сходиться с человеком, мысли которого как на ладони. Как вообще, интересно, общаться с телепатом? Фильтровать мысли или слова… — Лучше просто говорить то, что думаешь, — подсказал Зингер. — И покороче. Видимо, Данила так увлекся, что не заметил, как начал мыслить вслух. Но не успел как-то отреагировать на эту ремарку, как в палатке появилась голова с внушительной лысиной и в очках. Вслед за головой в палатку протиснулось и остальное тело, после чего подало руку Даниле: — Член Совета станции Проспект Мира Лайк, — отрекомендовался он. — А по отчеству? — уточнил Данила, пожимая руку. Лайк годился ему в отцы. — Не нужно формальностей, — заверил его Лайк и улыбнулся самой формальной улыбкой. Зубы, однако, оказались не самыми белыми — вечная проблема Метро с зубами. Даже в Университете, вспомнил Даниле, из всех стоматологических инструментов у них были веревка с дверью и щипцы. Зингер устранился от представления, видимо, рассудив, что и без него справятся с этой задачей. — До меня тут дошли слухи, — откашлявшись, Лайк перешел к сути дела, что выдавало в нем человека весьма занятого, — что вы ищете в здешних широтах некий предмет…Видимо, в силу возраста и романтического настроя вы приняли на веру некие мифы, в чем, конечно, нет ничего предосудительного, но что может иметь неожиданные последствия…- Лайк немного сбился и решил начать сначала, но Данила порывисто воскликнул: — Но ведь человек же исцелился! — Давайте я расскажу, как было дело, — небрежно предложил Лайк, переходя на обычный слог, — как было на самом деле. И рассказал. Оказывается, не было никакой травы, и не было Андреева исцеления, и умер он от укуса пса в тот же день, как получил его. А его дочь бежала из места их заточения, но за это пришлось ей заплатить единственным, что у нее было, — чистотой. Данила слушал и чувствовал, что даже не может возразить. Он сам не ожидал, как глубоко вросла в него надежда. Она не только была, она крепла с каждым днем — чтобы теперь так бездарно и жалко разлететься. Конечно, бывший командир Андрей давно сгинул — если вообще существовал…Но откуда же пошел о нем слух? Кто стал распространять и повторять легенду, вплетя в нее несбыточный сюжет о горюч-траве? Кому это было нужно — давать никчемную надежду? И как же они в нее вцепились! Но ведь не бывает дыма без огня? Может, трава была не такой уж чудодейственной, но вдруг она реально существовала и умела лечить какую-нибудь хворь? И может быть, все еще есть? Пускай от человечества остались жалкие несколько тысяч, если осталась надежда — они не вымрут. Данила решительно поднялся, собираясь озвучить эти свои мысли. — Мы поняли, — неожиданно вставил Зингер. — И согласны. — С чем согласны? — не понял Данила. — Ну как же, — уже в который раз Зингер пожалел, что не умеет трансформировать мысли напрямую мозг. — Поняли, что никакой травы не существует, и согласны, что поиски не имеют смысла. Чиновник перевел взгляд на Данилу, но тот лишь смог что-то промычать. Ощущение было такое, что из-под ног выдернули ковер и всякая опора пропала. Чиновнику хватило воображения, чтобы принять это мычание за согласие, после чего он снова разулыбался и откланялся. — Вали отсюда, — сипло предложил Данила, когда полог палатки задернулся. Подумал и добавил: — Я с тобой даже драться не буду. Зингер даже потряс головой от нетерпеливого желания объяснить все и сразу, не прибегая к помощи слов: — Они ясно нам дали понять: наши поиски тут не желательны. Я встречался с одним информатором, но он оказался засвечен, за ним следили. Короче: если не уберемся сейчас, вечером сделать это будет сложнее. Похоже, нас принимают за шпионов конкурирующей державы, но пока не определились, Республики или Рейха. А Ганза готова уничтожить траву, лишь бы она не досталась соседям, — Зингер откинулся на раскладушке, переводя дух после такой длинной речи. — И ты струсил? — мрачно резюмировал Данила. — Да какая разница! Если нас посадят до выяснения обстоятельств, сильно это поможет поискам? Лайк запомнил нас, когда мы еще катили по Кольцу —, а память у него профессиональная! Так что давай собирайся. Собирать Даниле особенно нечего, и через несколько минут они покинули гостеприимный палатный городок и всю станцию Проспект мира. Глава 5. Ловушка Данила выглядел даже младше своих лет, что составляло предмет его тайных мучений. Главное, щетина почти не росла, так что и брить было особенно нечего. Можно, конечно, все списать на радиацию – но, увы, у многих молодых людей в городе с щетиной все было в порядке. К этому добавлялась худощавость фигуры и слишком легкие белесые волосы, при любом удобном случае норовящие подняться дыбом и сделать Дэна похожим на одуванчик. Все это, конечно, никак не способствовало формированию мужественного образа, заставляя его вновь и вновь испытывать судьбу и выходить на поверхность, чтобы прославиться хотя бы подвигами. Они прошли уже полдороги до Китай-города, когда Зингер впервые обратился к нему с отвлеченным вопросом, не имеющим отношения к цели похода: — Эй, Дэн, а у тебя есть фамилия? — Данила настороженно оглянулся. Открыть кому-то свою настоящую фамилию — значило гораздо больше, чем сказать имя. По фамилии сыскать человека и его семью в городе не составит труда, и ее как что-то очень личное доверяли только близким друзьям. Но нет смысла врать человеку, который и так видит правду. — Пока у меня еще нет определенных заслуг перед Городом, — неохотно признался Данила, — чтобы мне дали именную фамилию. А родителей я не помню, вырос в приемной семье. — Принесешь траву — будет, — успокоил Зингер. — Если устроит Горючев. Если нет, могу предложить другую, — подумав, прибавил он невозмутимо, как будто сообщал нечто весьма заурядное. — Ты? — Дэн глянул на него с большим недоверием. — Ты что, отец Города? — Нет, только барон, — пожал плечами напарник все с тем же восхитительным спокойствием. — И за какие заслуги тебе дали дворянское звание? — стать бароном в Университете было едва ли проще, чем отцом города из Совета двенадцати. Для этого нужно как минимум спасти город от нашествия врагов. Зингер неопределенно повел головой, потом расстегнул воротник и вытащил нечто вроде медальона. Медальон был мелким, но зато состоял из серебра — того самого, что давали только самым отличившимся жителям. — Где ты его взял? — потрясенно спросил Данила. — На поверхности? Зингер дернул головой, что можно было расшифровать как «Не веришь — и не надо», и снова спрятал медальон. Когда они прошли границу Китай-города, Зингер схватился за виски. — Ты чего? — спросил Данила. — Голова? — кажется, он начинал говорить так же отрывисто и односложно, как напарник. — Фальшь, — кратко пояснил Зингер, оглядываясь на станцию. — Много фальши. «Да, нелегко, наверно, слышать эту постоянную муть», — подумал Данила, с сочувствием глянув на Зингера. — И главное, люди могут быть неплохие, а ведь поднимется иногда со дна души…» Зингер поднял руку, что могло означать: «С тобой все нормально, поэтому и взял в поход» до «Кто-то стоит за спиной». Данила, помедлив, обернулся, а сзади уже стояла Алиса, глава еще одного поискового отряда из Университета. По инструкции, Алиса не должна была приближаться, но, как всегда, плевала на все инструкции с высокой колокольни. — О, привет, Ди, — Алиса сделала вид, что хочет клюнуть его в щеку. — Как поиски? Данила сделал страшные глаза, показывая на стоящих неподалеку пограничников, проверяющих документы в очереди.  О, не волнуйся, — отмахнулась она. — В толпе никто никого не слышит. Да и вообще, кому это надо… Особенно не могу понять, зачем это надо нам. Лично я детей не планирую, а всем мужчинам хотела предложить оставить потомство здесь, в Метро, без участия бесплодных жен, — кажется, Алису слегка занесло. Данила, делающий ей знаки замолчать, замер с рукой у рта. Ему даже показалось, он ослышался.  Но это же подло!  А ты думаешь, они вас ждут? Уверен в Элле? Слова Алисы ударили по больному. Данила по себе знал: можно ляпнуть наугад — и случайно попасть в цель. — А где твой немногословный друг? — насмешливо поинтересовалась Алиса. – А, вон же он! Приятно встретить здесь интеллигентные лица. Зингер снова поморщился. «Вот уж не думал, что Алиса тоже врет!» — с горечью подумал Данила. — Ничего я не знаю о женщинах…А Элла? .. — ужалившая мысль была потной и липкой, и Данила лишь с усилием отогнал ее. Алиса тем временем ждала каких-то приветствий со стороны Зингера, и кажется, совершенно напрасно. — Удивительно богатая у вас речь, — не дождавшись, улыбнулась она. — Насыщенная ярчайшими образами и тонкими метафорами. Сразу видно начитанного человека. Вы ведь любите читать? Зингер сделал круговой жест рукой, который мог означать все что угодно. — Нет. Долго, — наконец пояснил он. — О, какая экспрессия и точность формулировок! — похвалила Алиса. — А вон и мои девочки! Ладно, побегу, а то толпа в толпе может создать нездоровый интерес, — с этими словами она, нырнув, затерялась среди людей. Инструкцию № 7, согласно которой перемещаться по Большому метро предлагалось двойками, а не тройками, она так же царственно проигнорировала. Насмотревшись на метровских женщин, среди которых встречались весьма легкомысленные особы, Данила начинал все больше мучиться ревностью. Как там его Элла, дождется ли? Интересно, а Зингер умеет читать мысли на расстоянии? От этой мысли Дэна охватил жгучий стыд. Исключено, он никогда не пригласит в свою семью «эксперта по лжи»! Это было сродни предательству. Конечно, Элла ему верна и ждет по-прежнему. Просто интересно, о чем она думает сейчас? Они же не виделись почти 2 месяца — это была первая такая долгая разлука. Навязчивые мысли липли как оводы, мешали вдыхать полной грудью. Зингер шагал впереди и, скорее всего, чувствовал его мысли. Однако же не подавал виду, что слышит. «А ведь мог бы помочь», — с досадой подумал Данила. Что ему стоит? Мог бы догадаться сам и избавить Дэна от унижения. В Китай-городе, вопреки вчерашним планам Зингера, они не остановились. В ответ на расспросы барон просто сообщил: «Я их не слышу». Пришлось довольствоваться данным объяснением и продолжать путь к Центру. На подходах к Третьяковской Данила поинтересовался: — А если ты их и тут не услышишь? Просто спросил, не ожидая ответа. Но Зингер неожиданно пустился в объяснения: — У нее необычный звук. — У кого «нее»? — У дочери Андрея. Она звучит чисто, как никто. Плохо, что они постоянно передвигаются, не могу толком настроиться. — А я как звучу? — брякнул почему-то Данила. — Ты тоже чисто. Но она цельная. У тебя много лишнего, — Зингер развел руками, как показалось, с некоторым даже смущением. Не получалось у него подобрать для тонкой мысли тяжелую огранку из слов — по крайней мере так, чтобы никого не обидеть. — Вот что, — хмуро ответил на это Данила, — ты мои мысли больше не читай. Зингер от удивления даже остановился. — Но ведь так проще! — Кому, тебе? Я твои мысли читать не умею! И я тебе не раскрытая книга! Зингер помолчал, переваривая информацию. — А на расстоянии? — с надеждой спросил он, подумав. — Нет! — А в крайних случаях? На это Данила ответить не успел. На них напали со спины. Кажется, Зингер уже начал ставить мысленные заслоны — и пропустил нужный момент. А когда что-то почувствовал, было поздно. Он только успел сделать Дэну подсечку и шепнуть: «Лежи», когда пули прошили его рубашку. Видимо, Лайк или кто там еще из Ганзы не поверили ему на слово (и то правда: единственное, что у Зингера не получалось, — это кривить душой). Или просто решили не рисковать. Похоже, Ганза очень сильно не хотела, чтобы в руки соседних держав (и уж тем более зазнавшегося Университета) попало хоть малейшее преимущество. Даже если бы это стало шансом для всего человечества. Пулеметная очередь затихла быстро, но еще долго эхо скакало по тоннелю, отталкиваясь от стен. Данила метнулся назад, вперед, обыскал глазами пространство — никого. Выстрелив пару раз наудачу в темноту, вдогонку убийце, он подбежал к барону. И еще даже не проверив пульс, как-то сразу понял, что все кончено. Рубашка Зингера была продырявлена в нескольких местах — и рядом с сердцем. Кровь у него оказалась густого, темно-вишневого цвета. Невидимые убийцы точно знали, кто здесь главный, и даже не удосужились тронуть Данилу. Что он теперь сможет найти? — Зингер, — позвал Данила неуверенно, не решаясь дотронуться до него и отчаянно не желая верить. Это ведь совсем разные вещи: понять и поверить. Глава 6. Яркая птица Если раньше, когда они жили в каменном мешке, Саша рвалась посмотреть «мир», то теперь уж она не могла пожаловаться на отсутствие впечатлений. Они исколесили с отцом, пожалуй, добрую половину метро, и все продолжали вести кочевой образ жизни. Иногда казалось, что они скрываются или бегут от кого-то. И зачем им эта форма и палатка защитного цвета, делавшая их почти невидимыми и съевшая большую часть их сбережений? Но на все вопросы отец либо шутил, либо отмалчивался — и всегда уходил от прямого ответа. — Тебе же хотелось посмотреть метро, — отвечал он чаще всего. — Вот и попутешествуем, пока есть возможность. Однако Саше было неспокойно. Ее преследовал навязчивый кошмар: будто бы отец погиб в тот день, от укуса бродячих псов, и толстяк в гермокостюме снова и снова насилует ее на мосту. Но кошмар — это было еще полбеды. С недавних пор Саша стала слышать голоса. Точнее, голос был только один, но его хватило бы на добрый десяток. Весьма любознательный и нахальный, он здоровался с ней каждое утро, после чего принимался расспрашивать, как дела. Что она видела сегодня и на какой станции была. По настроению она отвечала, также мысленно, но однажды забылась и сказала вслух. Иногда она шутки ради называла другие станции — забавно выходило, что ее собственный внутренний голос не знает, где они. Но при любом раскладе выходило как-то странновато. Саша заикнулась было об этом отцу, но сразу пожалела. Он пришел в крайнее волнение и, пробормотав что-то про побочный эффект, принялся выспрашивать про этот злосчастный голос. В итоге Саше пришлось взять свои слова назад — дескать, не было ничего, просто помнилось. Только после этого отец немного успокоился, но в тот же день они снова снялись с места — со станции «Китай-город» — и отправились дальше по Калужской линии. А Саша была бы не против уже где-нибудь осесть — например, на станции с красивым названием «Отрадное», где она впервые услышала тот неуемный голос. Правда, в последние сутки его что-то не было слышно. Видимо, на Октябрьской, где они временно остановились, какие-то проблемы со связью. Зато вместо него появился другой — женский, отрывистый, властный. Он (или она?) потребовал, чтобы Саша отправилась завтра ночью в тоннель между Октябрьской и Третьяковской, прихватив папин амулет, который тот всегда носил на шее. В случае же ослушания голос обещал разобраться с отцом — сделать так, как было в ее повторяющемся кошмаре. А для большей наглядности скрутил ей руку судорогой. Саша охнула и еле разогнула пальцы, да и то не сразу. Некоторое время она вообще не чувствовала кисть, затем пальцы сами собой сложились в кулак, и только потом отпустило. Это казалось столь убедительным, что Саша поверила — и не решилась противиться голосу. Человек почему-то всегда охотнее верит в плохое. Правда, о том, что нужно держать все в тайне от отца, голос не упомянул. Да и все равно отец ни за что бы не отпустил ее ночью одну в жерло тоннеля. Надо просто придумать причину, почему они должны там завтра быть. ***  — Пойдем, Дэн, — от стены отделилась тонкая фигура Алисы. Странно, он ведь осматривал пространство — насколько его мог отвоевать у темноты фонарь. — Все кончено. — Где твои? — спросил Данила, просто чтобы спросить. — Ну их, — махнула рукой Алиса. — Они настоящие…женщины. — Ты знала? — вяло спросил Данила. Слова отзывались тягучей болью. Как, действительно, проще было бы читать мысли. — О засаде? — Как ты можешь так обо мне думать, — возмутилась Алиса. Но как-то тоже не в полную силу. Потом подумала и признала: — Лайк попросил просто проследить. Дал в нагрузку мальчика. Я же не знала, что он так… Видимо, планы изменились. Я должна была просто показать, кто из вас Зингер. Мог бы, кстати, сказать спасибо, что жив! Данила смотрел на нее в изумлении, насколько вообще был способен сейчас изумляться. Кажется, Алиса действительно верила в то, что говорила! А она, похоже, приняла его молчание за понимание и ободрилась: — Лайк велел ни о чем не думать. Это было так сложно, — она картина наморщила носик, и сразу стало понятно, что она старается притвориться глупее, чем есть. Чтобы совсем ни о чем не думать, нужна длительная психологическая подготовка и незаурядный разведовательный опыт. И еще стало понятно, почему Зингер до последнего ничего не слышал. — Пошли на станцию за подмогой! Потом вернемся и похороним. — Я его не брошу. — Он даже не человек! — А ты — человек? — Я - да, — жарко зашептала Алиса. — Могу даже доказать! Бежим со мной, мне уже дали вид на жительство в Полисе… — Даниле было непонятно, что можно искать в Полисе, когда у тебя есть дом в самом Университете. Видно, Алиса была из тех, кто всегда ищет иного. Или, может, она уже не сможет вернуться — просто не найдет нужный вход. Вот почему она хочет подстраховаться и захватить его с собой. Данила вспомнил, как восхищенно смотрел на нее когда-то, еще до женитьбы. Алиса, жгучая брюнетка с необычным разрезом глаз, казалась ему очень красивой, яркой — даже слишком яркой для их степенного города. Теперь же, в метро, ее красота поблекла, или это Данила стал смотреть по-другому. Теперь он ясно видел, насколько нежная Элла прекраснее. — Ты — врешь. — Но как же я одна пойду? — когда нужно, Алиса умела казаться хрупкой, и тем яснее становилось, что она хитрит. — Тебе меня не жаль? — Мне жаль тех, кто окажется рядом с тобой, — бесцветно ответил Данила. Казалось, слова вырывались сами по себе, почти на автомате. — Значит, так? — прошипела Алиса. — Ну ладно. Надеюсь, тебя тоже пристрелят! — она выплюнула из себя это пожелание и пошла, почти побежала к станции Третьяковской Данила взвалил на себя тяжелое тело и побрел в ту же сторону (Алиса уже исчезла за поворотом). Глава 7. Фамилия Еще в Городе Даниле начало казаться, что все они (люди, доигравшиеся в хозяев Земли) уже наказаны и существуют в какой-то загробной реальности. Город Университет здесь — только первый круг, на других же станциях неровными окружностями расположились остальные. Где-то тяжело, где-то еще тяжелее — вот и вся разница. У каждого в итоге оказался свой собственный, компактный станционный ад. Когда он поделился с Зингером своим представлением, тот ответил, как всегда, кратко и уверенно, но немного непонятно: — Значит, надо прорываться в рай. Теперь он, кажется, сделал свой шаг к вечности. Зингер не умел врать, предпочитая молчать, зато умел слышать людей. А потом он просто шагнул и прикрыл его от пули. Без малейшей рисовки, своим телом. У Данилы в голове не укладывалось. Зачем? Как индивид Зингер представлял большую ценность для эволюции. Да он во всех отношениях представлял большую ценность! Если кто и мог добыть эту проклятую траву, то только он! В Зингере жала надежда — не только Города, но и всего метро. А может, и всего человечества. Конечно, их еще мог бы сплотить общий враг — вдохнуть яростный пыл в стремительно деградирующее общество. Но какой враг? На каждой станции были свои напасти, свои чудища, монстры и фантомы, да и можно ли их было назвать врагами, изуродованные порождения человеческой же цивилизации? Единственное, что скрепляло больше вражды, — общая надежда. Что человек все-таки сможет приспособиться к радиации. А сегодня она сгинула в проклятом тоннеле. И как теперь он, Данила, вернется домой — без напарника и горюч-травы, без всякой надежды?  Дэн, обессилев, опустился на ржавые рельсы. Потом мотнул головой и попытался встать. Пускай он сколько угодно жалкая букашка, которую подхватывает ветер и которой играют неведомые тени, он сейчас встанет и пойдет. Не может не пойти. Сначала сделает шаг, потом другой. Пусть все человечество держится из последних сил, он пойдет. Он встанет и пойдет, и пускай неведомые тени смеются. Однако в полный рост встать не получилось, и он пополз на четвереньках, взвалив тело барона на спину. Может, Данила и мог бы передвигаться быстрее, но для этого пришлось бы бросить тело, а как раз на это Дэн пойти никак не мог. Это означало бы полное и окончательное предательство. И фиг с ней, с травой. Нет такой травы, которая могла бы вернуть друга. В тоннеле было довольно холодно, и Данилу уже тряс мелкий озноб. Наверно, надо бы развести костер, но ни сил, ни желания на это не оставалось. Единственное, на что хватало, — это ползти вперед, вдоль ржавых рельсов. Вот если бы друг был жив, тащить было бы гораздо легче. Дэн бы, может, и на руках бы его донес. Как не хватает теперь хотя бы пары слов поддержки. Зингер умел так сказать, вроде ничего не значащей фразой —, а вернуть надежду и вместе с ней силы. Если подумать, и не надо много слов, они должны просто быть искренними и идти от сердца —, а иначе и вовсе не стоит открывать рот. Вконец обессилев, Дэн рухнул головой на грудь Зингера и, не удержавшись, всхлипнул. Справедливости ради надо заметить, что возможно, всхлип был не единичным, но очнувшись через какое-то время и обнаружив себя на намокшей рубашке Зингера, Дэн скорее ощутил, чем услышал какое-то движение. А через секунду уже тряс Зингера за воротник. Воротник почти оторвался, но это Данилу мало смущало, ведь его сердце билось: — Эй, Зинни, очнись! Ты меня слышишь? Зингер! — голова барона моталась из стороны в сторону. От старания Дэн пару раз случайно двинул ему по лицу, и только после этого барон как-то зашевелился. — Ты чего? — Зингер сонно провел по лицу, смутно ощущая траекторию удара. Но Данила уже отбежал в сторону. Его колотил крупный озноб. — Пожар? — на всякий случай уточнил Зингер, более-менее приходя в себя. — Но я же видел…сам видел, как пули… — Регенерация, — одним словом объяснил барон, глянув на порванную рубашку и выступившие на ней капли засохшей вишневой крови. Потом, подняв глаза на Данилу, все-таки сделал пояснение: — Убивает только пуля в мозг. — То есть ты… и без травы? … — Я — это я, — веско заметил Зингер, пытаясь подняться (с этим действительно сложно было поспорить). И удивленно потрогал разорванный ворот. — А почему рубашка мокрая? Очевидно, способность читать мысли регенерировала у него не так быстро, как тело. Несколько вопросов вертелось на языке у Данилы. От «А если бы пуля попала в лоб?» до «А почему раньше не сказал?» —, но все их перебивало желание обнять барона. Однако осознание, что он и так проявил достаточно эмоций на сегодня, удерживало от этого опрометчивого шага. — Кораблев, — услышал Данила со стороны свой сдавленный голос. — Я хочу фамилию — Кораблев! Глава 8. Встреча Теперь Зингер был почти уверен: Андрей с дочерью скрываются на Октябрьской. Данила держал при себе свое мнение об этой уверенности: обретя фамилию, он старался казаться солиднее. Теперь впереди шагал Данила с новообретенной фамилией Кораблев, которую он собирался в ближайшем будущем передать сыну. Зингер шел следом, отчего-то старательно изучая рельсы. — Алиса тоже следила, — не сдержавшись, пожаловался Данила. — Она тоже…- Зингер пошевелил пальцами, — мутант. Умеет слышать и транслировать. — И куда она теперь, интересно? Барон пожал плечами. Очевидно, дальнейшая судьба Алисы его беспокоила мало.  — Ну так что в крайних случаях? — вернулся он прерванному разговору. И с усилием добавил: — Можно слышать? Данила вспомнил, как волочил его по тоннелю, и против воли кивнул. — Но только в самых крайних случаях! Конечно, степень крайности ситуации взялся определять сам Зингер. Зато первым близкую встречу почувствовал Данила. И то, наверно, потому, что Андрей позволил себя почувствовать. Вот так всегда и бывает: искали они, а нашли в итоге их. Данила закрыл глаза от слепящего света фонаря. Потом догнавший их человек в камуфляжной форме перевел свет на себя, и Зингер, не щурясь, посмотрел ему в глаза. Во время этого странного разговора барон большей частью молчал. Зато Данила говорил не умолкая: и просил, и даже умолял — за всех жителей Университета, а может, даже за всех метровцев — и все не мог остановиться. Пока он говорит, все еще можно исправить. Пока он что-то делает — можно не думать о том моменте, когда он вступит на родную станцию и встретит Эллин взглядз. Взгляд, в котором медленно и мучительно умирает надежда. Так вот что толкало их вперед — страх. Страх куда больший, чем боязнь мутировавших тварей. Страх генетический: не суметь защитить, не справиться со своей задачей, оказаться ненужным и выброшенным вон…Или же встретить пустой, опустошающий взгляд. Если они все еще держались, то только благодаря этому страху. И человек вставал, и скручивал боязнь, и шел ей навстречу, чтобы потом преодолеть еще больший страх — бесславного возвращения. Страшно перестать болтать лапками — пока что-то делаешь, ты живешь…И веришь, что твои родные тоже будут жить. Андрей (который, к слову, выглядел намного моложе своих лет) его не перебивал и слушал с непонятным выражением: то ли таяло что-то в душе, не вылеченной до конца горюч-травою, то ли слышал что-то свое, знакомое. Наконец он попытался вклиниться в непрекращающуюся, даже малоосозанную речь Данилы: — Не поможет от души…Надо самим, сами… Но Данила не слушал (да и не понял толком), а только гнул свое. Андрей выпрямился во весь рост и тряхнул его за плечи, так что голова качнулась от уха до уха: — Не могу я дать, ты пойми! — Но ведь есть же горюч-трава!  Это все легенды, — махнул рукой бывший командир Автозаводской. — Вы ошиблись, мне жаль.  Не может быть. Как же вы выбрались? .. Андрей неопределенно пожал плечами. Данила предпринял новую попытку:  Хотите, пойдем с нами? Вы и дочь. Мы поручимся за вас. Да вас и так пропустят! — Нет уж, спасибо, — бывший командор позволил себе усмехнуться, но как-то не очень весело. — Как-то мне мое метро ближе. А вы думали, отвернетесь от него — и все сойдет? Данила дернулся, как от пощечины. Словно это он принял решение изолировать Университет от Большого метро. — Сам спасся, а другие подыхай? — прошипел он (сам не ожидал, что способен издавать такие звуки). — А ты не думал, что эпидемия может и сюда добраться! И бабы ваши рожать перестанут, совсем! И дочка твоя тоже…А ты со своей гордостью… Андрей резко ссутулился и отвернулся. Теперь ему можно было дать все сорок пять. — Да какая уж гордость, — горько протянул он.- С гордостью я попрощался давно, как вышел торговать, и даже раньше…Не во мне дело. — А в чем? Андрей быстро оглянулся назад, и Данила показалось, что там кто-то стоит. — Ты не задумывался, почему трава зовется горючей? — Горюч-травой, — автоматически поправил Данила. — Да нет, самая настоящая горючая…Такое совпадение — везде, где она появляется, люди начинают друг друга убивать. Мило, не так ли? Боятся, что на всех не хватит. — У нас все не так, — прошептал Данила, но сильной уверенности уже не ощущалось. — Ты можешь поручиться? — уточнил Андрей. — Сто процентов? Данила промолчал. Поручиться он не мог. Но тут же снова бросился в атаку: — Нас послали за травой, и мы должны принести! — Даже если станет хуже? — Что может быть хуже? — Данила вцепился в свои волосы. — Если так пойдет дальше, через пятьдесят лет Университет вымрет! — Лучше умереть по-человечески, чем передушить друг друга, как шакалы. Данила не нашел что ответить. Как ни крути, было что-то и пострашнее смерти — потерять ту призрачную нитку культуры, за которую они так упорно цеплялись все последние годы. — Ты не задумывался, что на самом деле случилось на Савеловской? — тихо и страшно спросил вдруг Андрей. — Куда пропали жители целой станции, да еще те, у которых оказалась суперцелительная трава? .. Данила замер, язык отчего-то не ворочался. — Они просто все перебили друг друга, — тяжело проговорил Андрей, не дождавшись ответа. — Ради этого моха. Которого хватило бы на всех. — Побочный эффект — безумие, — сам себе объяснил Зингер. — Выборочное безумие, — поправил Андрей. — На кого-то действует, на кого-то нет. Тут не угадаешь, знаете. Как русская рулетка. Даже, может, страшнее. Так хотя бы просто смерть, а тут…- он, не договорив, махнул рукой. — Дать-то я могу, не проблема. Но не хочется брать на себя новые смерти. И так уж столько…Тут до вас была дамочка, тоже хотела ее получить. Так хотела, что зарезала своего спутника, чтобы не делиться. Дочке угрожала, — Андрей повел досадливо повел шеей. — И что с ней? — Безумие, — кратко ответил Андрей, и они так и не узнали о дальнейшей судьбе Алисы. — Вот ты, например, уверен, что не прирежешь дорогой друга? — обратился он почему-то к Даниле. — Я нет, — Дэн замотал головой. — То есть уверен. — Да? А если привидится что? Будто он хочет все забрать, и родной город останется без помощи? — Все равно, — на этот раз он мотнул головой всего один раз, и Андрей наконец решился. — Только одно условие: не следить больше за мной и дочерью! — повернулся он к Зингеру, промолчавшему весь разговор, и в его голосе послышалась просьба. — Никаких разговоров! — темнота за его плечом шевельнулась, и Данила понял, что там действительно кто-то стоял, прикрытый защитной формой. Барон, помедлив, кивнул. Андрей стащил с шеи мешочек на веревке и протянул его Зингеру. И Даниле вдруг показалось — он шел за ними только затем, чтобы отдать. И еще помнилось, в глазах Андрея мелькнуло облегчение — как у Атланта, сбросившего наконец с плеч земную тяжесть. Глава 9. ВДНХ — Дальше, думаю, ты сам доберешься, — заметил Зингер на подходе к Воробьевым горам. Зингер все же не был так уверен, раз позволил себе употребить лишнее слово — «Думаю». Но все же сделал над собой усилие и передал напарнику мешочек с горюч-травой, на которой для конспиративности было вышито большими буквами: «Соль» (похоже, Саша постаралась). Вместе с ним отсыпал горсть патронов. — А ты? — удивился Данила. — Мне нужно кое-куда завернуть. — Куда? — Данила мог и не спрашивать. Недавно Зингер ведь уже говорил — ВДНХ. — Я с тобой, — тут же откликнулся он. — Ты о чем? — Зингер, кажется, начал терять терпение. — Собираешься мотаться с травой по метро, пока кто-нибудь не отберет? И тебя жена ждет. Данила опустил глаза. Крыть было нечем. — Которая тебе не врет, — подумав, добавил барон, даже в рифму. Данила благодарно мигнул. — Знаешь, я тут подумал…Нечестно получается. Трава-то принадлежит всему метро, и могла бы помочь… Зингер с досадой перебил: — Забыл, что стало с Савеловской? Андрей на этот счет ясно выразился: люди Университета еще справится, а другие пока не готовы. — А когда будут готовы? И кому решать? — Ну уж точно не тебе. — Ладно, давай занесем траву в Город и пойдем вместе! — Мне нужно срочно. И, кстати, уже пора. — Подожди, — Даниле казалось, что нужно сказать или спросить нечто важное, от чего многое зависит. — Как тебя зовут? На самом деле? Зингер махнул рукой, что могло также означать прощание, молча повернулся и пошел обратно, в сторону Большого метро. Как будто и не было этого огромного пути, совершенного вместе. — Хотя бы скажи, к кому ты? — крикнул Данила уже почти умоляюще. Зингер, отдалившийся уже намного, повернулся и что-то сказал негромко. Даниле показалось, что губами он произнес: «К своим», — хотя, может, это эхо нещадно исказило звук. А у границы Университета Даниле с некоторым запозданием пришел ответ: «Менезингер». Очевидно, барон уже освоил технику прямой передачи мыслей. А может — кто знает — поделился своими умениями и с ним. — «Не смотри на траву», — добавил Зингер после некоторой паузы. И едва он об этом предупредил, как Даниле страсть как захотелось взглянуть, хоть одним глазком, что в мешочке. Зря они, что ли, охотились за этим почти два месяца? Данила остановился, воровато оглянулся и, одним движением развязав мешочек, заглянул внутрь. И тут же с разочарованием отстранился. На дне мешочка лежало что-то вроде зеленого моха — и из-за этого весь сыр-бор? На минуту Дэну показалось, что это обманка, фальшивка, данная Андреем, просто чтобы отвязаться от них. И тут мох начал менять окраску.