31 день

Я медленно открываю сонные глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд на расплывающемся изображении передо мной. Что-то светлое и гладкое зависло в двух метрах от моего лица, что-то очень знакомое – потолок в моей квартире? Во всяком случае, мне так кажется. Я снова закрываю глаза, крепко жмурюсь. Открывая глаза в следующий раз, я точно вижу перед собой потолок своей квартиры. Спускаюсь взглядом ниже – стены, знакомая карамельная отделка, моя мебель, большое широкое окно. Сейчас день или может еще утро – за тучами на небе не поймешь. Знаете, как это ужасно – когда ты просыпаешься где бы то ни было, без понятия о том, как заснул и что делал накануне? А я знаю. Первые попытки вспомнить что-то о том, как я оказался в своей квартире не принесли никакой пользы. Для меня по-прежнему оставалось загадкой самое важное о случившемся вчера. На подсознательном уровне я прекрасно все помнил, но мое сознание отчаянно страшилось этих воспоминаний. Как будто знало, что если я все вспомню, то будет очень-очень больно. Я пытался избегать этих воспоминаний, вытаскивая из памяти только нужные мне моменты, однако после ночного звонка Джасперу в моей памяти появлялось больше пятно. Огромная черная дыра. - Эд? – слышится приглушенный голос Джаса. Он, кажется, находится где-то очень далеко, хотя его лицо зависает надо мной. – Ты как, Эд? – Джас встревожено хмурится. - Как в аду, - мрачно отвечаю, поднимаясь с софы. Начинает кружиться голова, и я сразу же сажусь обратно. Любое похмелье - просто сказка в сравнении с моим теперешним состоянием. Джаспер кратко кивает головой и скрывается в кухне. Пока его нет, я ловлю момент тишины, чтобы вспомнить вчерашнее. Нет, по-прежнему все в моей памяти чисто, по ней словно пылесосом прошлись. Джас возвращается с чашкой кофе и передает ее мне. - Держи, полегчает, - говорит он. – Я добавил немного коньяка. - Спасибо, дружище, - за что я обожаю Джаса больше всего – так это за то, что он всегда знает, что нужно сделать или сказать в той или иной ситуации. - Что вчера было, Джас? В смысле, как я добрался сюда и все остальное? – я делаю глоток обжигающего напитка и ловлю на себе еще один взгляд Джаса. Он смотрит на меня так, что я вдруг чувствую себя очень жалким. - Ты позвонил мне и попросил приехать, неужели не помнишь? Что-то такое действительно было. - А потом… Господи, Эд, ты был не в себе вчера, говорил такие вещи, что я уже начал бояться за тебя! - говорит он со взрывом. Да, Джас, как никто умеет красиво назвать человека шизиком. - Не надо, Джас, я вполне вменяемый. - Извини, но вчера я бы так не сказал, - мрачно говорит он, опускаясь в кресло напротив меня. – Ты, и правда, так сильно любишь Беллу, что готов пожертвовать собой ради нее? – после недолгой, но напрягающей мозг паузы говорит он и выжидающе смотрит на меня. - Да, - кратко отвечаю. – Да, можешь говорить что угодно, но это так. - Мне знакомо чувство, когда ты готов на все пойти ради любимой, поэтому я ничего не буду говорить тебе. Это, Эдвард, твоя жизнь, но ты мой друг, мой лучший друг. Умоляю, не проси меня соучаствовать в твоем самоубийстве. Это выше моих сил. Теперь, по интонации, по мимике и жестам Джаса, я начинаю понимать, что вчерашний наш разговор был очень напряженным. - И что мне делать? – я никогда не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас. Понимая, что по большему счету от меня ничего не зависит в этой ситуации, я теоретически могу изменить судьбу Беллы, но одновременно я и не могу сделать этого, я чувствую себя самым жалким созданием на свете. - Ты говорил с отцом о ее болезни? - А ты как думаешь? - Думаю, говорил. И что он сказал? - Ничего особенного, - я поставил пустую чашку на журнальный столик и запустил пятерню в волосы. – Пообещал посмотреть, можно ли еще что-нибудь сделать. - Карлайл – отличный врач, Эдвард. Я уверен, что он найдет выход, - сейчас Джас был похож на более позитивную версию меня. Такой же готовый цепляться за каждую фантомную соломинку ради спасения. - Может быть… А может быть и нет, - еле слышно пробормотал я. Дикая слабость навалилась на меня несносным грузом, под которым гнулись не только плечи, но и все тело. Было ли мне когда-нибудь в жизни так мерзко, как сейчас? Нет, конечно, не было. Иначе я бы просто не сидел сейчас здесь. - Ты должен верить, - делая акцент на втором слове, сказал Джаспер. Хорошее наставление, быть может, но как я могу… верить? Надеяться и ждать, чтобы потом все рассыпалось? - Во что верить, Джас? В Господа Бога что ли? Или может в справедливость? Знаешь, я не верю ни в то, ни в другое. Проще говоря, я не верю в то, чего нет на самом деле. Бога нет, Джас, иначе этот мир не был бы таким дерьмом, - я резко встал с дивана и по пути к выходу взял куртку, лежащую рядом на софе. – Я к Белле, adieu*, дружище. Минуты тянутся невероятно долго, пока я еду в больницу по тесным от большого количества машин улицам навстречу одному из сильнейших снегопадов, виденных мною за последние несколько лет. Валит просто ужасно, обочины по обеим сторонам завалены полуметровыми сугробами, асфальт постепенно окрашивается в унылый белый цвет. У погоды сегодня явно маниакально-депрессивный психоз. Я ненавижу снег. Ненавижу ощущать на коже его могильный холод. Мне не нравятся дожди и сырость. И туманы, беспросветные лондонские туманы, когда серое месиво становится настолько плотным, что его можно буквально резать на куски разделочным ножом. В салоне ревет самое жуткое из репертуара My Chemical Romance, а у меня в голове так и вертятся разные образы, обрывки фраз и осколки картин. …Я не хочу умирать, Эдвард… Я вижу ее лицо, ее прекрасное бледное лицо с крапинками холодного пота на белоснежной коже лба. В уголках испуганных глаз собрались слезы, вот одна слезинка катится вниз на смятые простыни. …Не хочу умирать… Ее бесцветные губы едва заметно шевелятся, повторяя одну и ту же фразу. Она знает. Я знаю, что она знает и всегда знала. При этом старалась сохранить это свое знание втайне от меня – зачем? А слезы все струятся и струятся по ее лицу. Слезы боли, слезы отчаяния… Она так хотела быть сильной. Она изо всех сил старалась жить так, как будто все ok, как будто не было никогда того дня, когда она узнала о том, что носит внутри себя бомбу с часовым механизмом. Бомбу замедленного действия, врага, тихо, незаметно поджидающего в ночи, чтобы напасть из-за угла в самый неожиданный момент. …Не хочу… Не хочу… Она делала вид, что как все. Улыбалась, смеялась, шутила так непринужденно, так свободно, а по ночам рыдала в подушку, потому что нельзя быть по-настоящему веселой, когда знаешь наверняка, что в следующем месяце тебе уже не придется оплачивать счета и беспокоиться о том, соседи по ночам мешают спать громкой музыкой. Тебе уже просто не придется спать. …Не хочу… Умирать… Передо мной вихрем проносятся все те воспоминания, что жгут душу с неимоверной силой. Вот Белла смеется… Так беззаботно. И тащит меня за руку по скользкому льду. Мне дорогого стоит оставаться на коньках, не терять равновесия. А вот я держу ее за руку в спальне, смахиваю слезы с ее лица, а мне самому трудно сдерживать слезы, потому что на моих глазах постепенно угасает Моя Жизнь. Я понимаю, что ничего не могу сделать для нее в этот момент, я просто не знаю, что мне делать, и душа у меня сжимается в маленький комок. И так сначала, раз за разом: улыбка, смех в глазах и кажется, что это не закончится никогда, а потом, как снег в июле, все рушится прямо у меня на глазах. И вот уже нет совсем ничего. Нечем дышать, меня словно поместили в большой безвоздушный ящик, где нет ни света, ни звука, где невозможно понять, стоишь ты или лежишь. Я даже не уверен, что все еще существую… А картинки - все эти картинки… Я не могу смотреть на них, но они все еще стоят у меня перед глазами, когда я смотрю на дорогу сквозь лобовое стекло и когда закрываю глаза. Мне от них никуда не сбежать. …Get the feeling that you're never…* All alone and I remember now At the top of my lungs in my arms she dies (she dies). At the end of the world or the last thing I see You are Never coming home Never coming home… Это называется душевный мазохизм, когда слышишь песню, которая вытаскивает на поверхность те чувства, которых ты сам в себе боишься. Песню, которая навевает воспоминания, причиняющие тебе дикую боль, и ты слушаешь, с упоением слушаешь, чувствуя, как тонкая сталь лезвия режет тебе сердце и душу. Ты будешь рыдать, будешь обливаться слезами и биться в истерике, но ни за что не переключишь станцию. Я все еще слушаю ту песню, а перед глазами вертятся, как на проекторе, кадры, где мы – самые счастливые люди на свете, и где у меня появляется настойчивое желание впасть в кому. Это все настолько сильно бьет по психике, что еще немного подождать так, и можно тронуться. Я стою у палаты Беллы, все никак не решаясь войти внутрь, и глубоко втягиваю в себя больничный воздух, насквозь пропахший медикаментами. Позади меня снуют люди, кто-то сообщает по телефону радостную новость, кто-то горько рыдает на чьем-то плече, а кто-то, очень похожий на меня, закрыв глаза, безжизненным мешком прижимается к белоснежной стене. Я застаю Беллу сидящей на кровати, обхватив колени руками. У нее отсутствующий взгляд и глаза больше не горят, как прежде. Она смотрит на причудливый танец легкой снежной бури на улице через толстые стекла небольшого окна без слез, без замогильной печали на лице. Просто смотрит. Моя девочка сейчас похожа на безжизненную куклу с погасшим взглядом. - Белла… Дальше я делаю все как на автопилоте: я подбегаю к ней и обнимаю за плечи, зарываясь лицом в шелк ее волос. Я перестаю чувствовать все остальное, кроме того, как безумно люблю эту девушку, даже боль на некоторое время слабеет. Вкус ее губ – я ощущаю его в следующие минут пять. Ее руки обвивают мою шею, ее мягкая нежная кожа... Все это сводит меня с ума, потому, что скоро этого уже не будет. Слишком мало времени осталось у нас на чувства. - Эдвард, прости меня, - шепчет Белла. Это все, что говорит кто-либо из нас за последние пятнадцать минут. – Прости, Эдвард, прости. Я должна была сказать тебе раньше, - ее голос дрожит от едва сдерживаемых слез. - Ты не должна извиняться, Белла, только не ты, - только не она, не Белла, не мой безвинно наказанный ангел должен извиняться за этот вид ада. - Тебе не следовало влюбляться в меня. Я же предупреждала, я знала, что так будет. Рано или поздно, я все равно причинила бы тебе боль, а я не хотела этого… Поначалу я пыталась запрещать себе думать о тебе, но потом… я оказалась слишком слабой, чтобы бороться со своими чувствами… Я не хотела, чтобы ты страдал из-за меня, Эдвард. Ты не заслужил этого… - Что ты такое говоришь, Беллз? – я покрепче прижимаю к себе ее тонкую талию, опять зарываюсь лицом в волосы, чтобы она не видела боль в моих глазах. – Как я мог не полюбить тебя? Вселенная не простила бы меня. - Я испортила тебе жизнь. - Ты подарила мне сказку. - А теперь я сама же и разбиваю ее. Почему она винит себя в своей болезни? Почему не винит судьбу за этот «подарок»? Ведь ее вины нет в том, что мы встретились при таких грустных обстоятельствах, с которыми никто из нас не может бороться. - Ты не виновата, Белла. Но она почти истерически мотает головой, вырываясь из моих рук, и падает на подушку, закрыв лицо руками. - Я должна была больше никогда встречаться с тобой, Эдвард. Наша встреча в винном магазине должна была быть первой и последней. Так всем могло было легче… … и тогда все эти дни она провела бы в гордом одиночестве, коротая свои последние дни неизвестно как, со случайными людьми, которые ничего для нее не значат, и она ничего не значит для них. И тогда она бы и умерла так в полном одиночестве, не встретив меня… Может так ей действительно было бы легче уходить. - Все равно это уже случилось. Мы больше ничего не можем сделать, чтобы изменить прошлое. - А будущего у нас нет… - Белла смотрит в белоснежный потолок, быстро моргая, и ее голос теперь звучит так насыщено; это больше не монотонное, лишенное красок и оттенков бормотание, это полный спектр отчаяния с тонами боли и переливами страха. - Белла… - мне приходится собирать все силы, чтобы заставить себя говорить. – Я договорился с отцом, чтобы он изучил твою ситуацию. Может он сможет помочь тебе. - Я не хочу… Это не имеет никакого смысла. - Но попробовать можно. - Я не хочу пробовать, Эдвард, - она садится на кровати, поджав под себя ноги. – Я не хочу больше лживых надежд и обещаний. Я устала ждать чуда, устала, что каждый раз, когда у меня появляется какая-нибудь призрачная надежда, когда я получаю иллюзорную гарантию жизни, на следующий день все рушится. Мне не раз обещали, что я буду жить, я столько денег потратила не бессмысленное лечение, что и считать страшно. С таким же самым успехом я могла бы смыть все эти деньги в канализацию, да и дело тут вовсе не в деньгах, а в том, что слова так и остаются словами. Всегда. - Но тебе все равно нечего терять, Белла. Карлайл не возьмет с тебя денег, а у тебя может появиться еще один шанс. - Я не хочу, Эдвард, - упрямо повторяет Белла. – Не хочу этого. - Чего же ты хочешь? - Я… - уголки ее глаз опять наполняются слезами, она почти до крови закусывает губу и смотрит на меня, таким взглядом, что мне хочется завыть. - Чего ты хочешь, Белла, скажи мне? - Я просто хочу жить.