***
Килгрейв лениво ковырялся в тарелке, периодически отвлекаясь на редких прохожих, спешно пробегающих по Глостер-роуд. Персонал «Brutti & boni» сработал на высоте, и паста аматричиана сегодня была особенно хороша, но уютное тепло ресторана в сочетании с половиной бутылки «Кьянти», медленно растекавшейся по венам, расслабляло и придавало телу странное чувство умиротворенности, которое не хотелось пресекать переполненным желудком. По мере потери интереса к еде пейзаж за ближайшим к столику окном становился всё более увлекательным: Кенсингтон всегда считался одним из красивейших районов Лондона, а близкое Рождество заставило горожан перещеголять самих себя в искусстве уличного убранства, — но, к сожалению, многообразие огоньков, колокольчиков и хвойных веточек ни на шаг не приближало Килгрейва к желаемой цели. Гость запаздывал, а способ, которым он был приглашён, с каждой минутой казался мужчине всё менее действенным и всё более странным. С одной стороны, дополнительное время не было лишним: охрана плавно растеклась по залу, контролируя все выходы, а сам Килгрейв успел подобрать столик, открывающий ему отличный вид на центральный вход, в соседстве с окном, позволяющим рассмотреть всех потенциальных посетителей, — но, с другой, ожидание тяготило и делало всё более привлекательной мысль позвонить Донне, хотя он твёрдо планировал не втягивать её во всё это. В ресторане было почти пусто, что неудивительно: погода мало располагала к прогулкам, а предпраздничные дни традиционно считались временем домашних семейных и дружеских визитов. Те немногие, кто всё же выбрался из дома, делали это целыми группами и занимали большие столики, что придавало Килгрейву, сиротливо сидящему с бутылкой вина за столиком для двоих, по-особенному отшельничий вид. Мужчину, впрочем, это мало заботило, а шушуканье за столиками давало даже некоторый повод для гордости. Отказ от идеи превратить всех посетителей ресторана в свои глаза и уши приносил свои плоды: обстановка не просто казалась естественной, она и была таковой, а проку от неопытных «шпионов» в ситуации, когда вся работа уже была поделена, всё равно было бы немного. Килгрейв так увлекся своей импровизированной слежкой, что тихое покашливание сзади заставило его вздрогнуть. Официант, возникший из ниоткуда, сломал схему расстановки людей в помещении, тщательно выстроенную в его голове, так что Килгрейв, психологически настроенный на совсем другую встречу, смог лишь удивленно моргнуть, позабыв все едкие слова и чётко выработанные приказы. — Простите, сэр, это вам от компании за пятым столиком. Прежде чем он смог выдавить из себя хоть что-то, на столе перед ним отказалась ещё одна бутылка «Кьянти» в сопровождении белого прямоугольника записки. «Рождество — время для сказки, а не разбитых сердец. Она того не стоит!» — Килгрейв изумленно обернулся в сторону адресанта презента и обнаружил группу девушек, приветливо улыбающихся и машущих ему рукой. Только сейчас он понял, что мужчина, одиноко пьющий вино за столиком для двоих, больше всего похож на кавалера, брошенного капризной дамой, и, ощутив нечто среднее между гневом и смущением, уже приготовился отправить бутылку обратно, как заметил условный сигнал от охранника, скрывавшегося в полумраке служебного коридора возле центрального входа. Килгрейв хищно улыбнулся и, сделав быстрый глоток из бокала, вальяжно развалился на стуле. Принятие Доктором приглашения знаменовало начало игры, а правильно поданное первое впечатление давало не меньшее преимущество, чем стратегически верная расстановка сил. Очередной посетитель ресторана, сиротливо застывший в паре шагов от двери, мгновение назад защитившей его от непогоды, не вызвал бы никакого интереса у неискушенного зрителя (в конце концов, каждый из них не так давно стоял на том же самом месте, пытаясь справиться с последствиями снегопада на верхней одежде, параллельно выглядывая медленно адаптирующимися к теплу глазами свободный столик), но стопроцентное сходство с фотографиями, обнаруженными на сайте ЮНИТ, не давало обмануться. Высокий пожилой мужчина мог бы сойти за джентльмена, если предпочел бы однотонное пальто кричащей красно-синей гамме; впрочем, нарушали сложившийся образ не только превратности стиля. Длинные пальцы, борющиеся с застывшей на плечах снежной коркой, делали это размеренно и ловко, но раздражение, которое никто и не пытался скрывать, царило в каждом жесте и все больше нарастало с каждым новых взмахом рук; пронзительные глаза под выразительными кустистыми бровями бесцеремонно изучали каждого, кто попадал под их прицел; губы, сжатые в тонкую линию, подтверждали, что любезничать даже в пределах официальных приличий их обладатель не настроен. Завершала образ серебристо-белая то ли от седины, то ли от недавнего знакомства с осадками щетка взъерошенных волос, достаточно густых и жёстких, чтобы определить, что прическа мало пострадала от выхода на улицу и была бы далека от совершенства и под защитой домашних стен. В целом, картина была вполне достаточной, чтобы определить брюзгу и потенциально проблемного клиента, но ничего опасного и тем более инопланетного продрогшая худощавая фигура пока не внушала. Килгрейв ухмыльнулся и отставил бокал в сторону. Приобретенная за годы «пряток» осторожность не давала ему полностью расслабиться и игнорировать все полученные о Докторе сведения, но сам факт того, что личность, нагоняющая ужас на всех желающих причинить вред Лондону и добившаяся уважения от секретной военной организации, не смогла обнаружить желающего встречи с первого взгляда, разрушал миф о всемогуществе, внушал надежду на благоприятный исход и давал дополнительные драгоценные секунды на раздумья. А что, если и не вести себя так, словно кого-то ждёшь? Как скоро сможет недавний лидер Земли справиться со своей задачей? Опустив глаза в тарелку, Килгрейв сосредоточенно нанизывал кусочек грудинки на зубец вилки, стараясь, чтобы усложнить задачу, не поймать попутно другие ингредиенты пасты. Любопытство так и подмывало его вновь взглянуть на странного гостя, но поддаваться недавнему преследователю отчаянно не хотелось. Килгрейв и за бутылкой потянулся было на ощупь, но её подозрительная тяжесть напомнила о недавнем подарке от пятого столика. Решив не ввязываться в конфликт сейчас, чтобы не привлекать к себе нежелательного внимания, он всё же оторвался от блюда и, повернув голову в поисках начатой бутылки, инстинктивно скосил глаза в сторону центрального входа, за что немедленно и поплатился. Льдисто-серые глаза, казалось, затягивали в водоворот, обжигая не хуже арктического ветра и одновременно пронзая душу насквозь, выворачивая наизнанку, вытряхивая наружу все секреты, дотягиваясь до сокровенного. Долгие годы практически абсолютной власти оставили детские страхи далеко в прошлом, но здесь и сейчас он снова чувствовал себя не Килгрейвом, успешным, уверенным в себе человеком и опытным кукловодом, а потерянным десятилетним мальчишкой. Уютная обивка стула отчетливо стала отдавать металлическим холодом лабораторных сидений, не становящимся более комфортным от наличия на нем тёплых полушерстяных брюк вместо эфемерной, едва ли не бумажной ткани белой сорочки. Разрушитель Миров оправдывал своё прозвище. Хрупкая иллюзия установившейся нормальной жизни дрогнула и замерла перед бесконечно долгим мигом ложного спокойствия, после которого, вместо возвращения к исходной позиции, ей следовало взорваться, как мыльный пузырь, оставляя после себя пустоту и радужную лужицу с осевшими ошметками пены. Так произошло бы еще каких-то пару месяцев назад, но кое-что, скрытое даже от него самого, не смог угадать и знаменитый консультант ЮНИТ, если, конечно, его целью было подавить своего собеседника. Нельзя сломать уже сломанное. Вещь, разошедшаяся по криво заштопанному шву, и без того уже не была целой, а человеку свойственно привыкать к постоянно протыкающей его игле и воспринимать ее как должное. Спасибо Джессике. — Долго же ты искал меня, Доктор, как для такой знаменитости. Присаживайся. Вино будешь? Недоумение, на мгновение мелькнувшее в серых глазах, прервало холодную атаку и стало для Килгрейва лучшей наградой. Первый раунд, пусть и с некоторой погрешностью, остался за ним.***
Высокий пожилой мужчина беспокойно кружил вдоль грязной бетонной стены, вновь и вновь возвращаясь к нервно пляшущим ядовито-зеленым буквам, привлекая к себе удивленно-настороженные взгляды прохожих. «Доктор. Brutti & boni» — не самая информативная надпись, больше похожая на вирусную рекламу или слишком близкое соседство двух самостоятельных творений граффитистов, терявшаяся, к тому же, на фоне красочных пейзажей подлинного уличного искусства, расположенных неподалеку. Тем страннее выглядел интерес к простому и откровенно кривоватому подобию логотипа, объяснявшийся разве что авторской привязанностью к своему творению, но кому какое дело до чужих странностей, пока уродливая краска не испортит его собственный автомобиль или не изуродует гаражные роллеты? И кому охота тратить лишние часы на разборки с полицией в самый разгар предпраздничной суеты, когда можно сделать вид, что ничего не видел? Доктор не обращал внимания на пристальные взгляды и осуждающие шепотки. Будь они настойчивее, он нашёл бы в себе силы ответить, но обычный фоновый шум никак не мешал его размышлениям. Кляксы краски, застывшие на пустом баллончике, обнаруженном здесь же, на полу под надписью, были совсем свежими, ядовитые буквы на стене все ещё хранили едкий химический запах, но автор послания, совсем недавно завершивший свою работу, словно сквозь землю провалился. Только место. Ни подписи, ни времени, ни даты. Доктору доводилось получать послания и страннее (картину Ван Гога пока никто так и не смог переплюнуть), но способ подачи и откровенный намек на то, что желающий встречи знает про его отношения со временем, откровенно выводили из себя. Раздражала и навязчивость «приглашения»: надпись преследовала Доктора повсюду, захватив, казалось, все свободные поверхности в Лондоне и навевая не самые приятные воспоминания о другой надписи, преследовавшей его одиннадцать лет назад. Вне зависимости от того, знал ли адресант историю Злого Волка, произвести впечатление и окончательно испортить мнение Повелителя Времени о себе ему удалось. Авторство надписи не подвергалось сомнению. Доктор терпеть не мог игру по чужим правилам, но отказаться от встречи означало рискнуть благополучием Донны. Да, на памяти галлифрейца новый знакомый его бывшей спутницы еще ни разу ей не навредил, но в ситуации Донны было достаточно и его внешности, способной разбудить её память. Не играл в пользу «приглашающей стороны» и метод распространения информации, приведший Повелителя Времени к надписи-первоисточнику. Первые зеленые буквы встретились ему еще на стене, возле которой материализовалась ТАРДИС, и их вполне можно было бы проигнорировать, если бы не царящий вокруг хаос. Фраза повторялась на всей поверхности стены с интервалом в двадцать сантиметров, конкурировала на вывеске парковки с ее названием и приветствовала наблюдателей с капотов ближайших к входу на территорию автомобилей. Но даже не это было самым странным. Щуплый парень лет пятнадцати сосредоточенно декорировал следующий объект, энергично сопротивляясь попыткам охранника, массой превосходящего его втрое, отобрать у него краску. Физическое превосходство сказывалось, но энергичность и несгибаемая целенаправленность практически его уравновешивали, пусть и поддаваясь мало-помалу. Не помогали и попытки оградить подростка от машины. Неожиданно серьезным для мальчишки-хулигана тоном парень безапелляционно произнес нечто вроде «Я должен распространить эту информацию!» и сосредоточенно вывел «…ni» прямо на куртке своего оппонента. Неизвестно, что сделал бы с обидчиком сотрудник парковки, не появись Доктор с психобумагой. Впрочем, узнать что-то от граффитиста не удалось. Парень бился в руках галлифрейца, порываясь измазать краской и его, но, вынужденно взглянув на протянутую психобумагу, сопровожденную устным представлением, соотнес данные с адресатом надписи и успокоился. Убедившись, что сообщение доставлено, он, облегченно выдохнув, разжал пальцы, постоял несколько мгновений, глядя куда-то сквозь покатившийся по земле полупустой баллончик, затем ловко перескочил через ограждение и кинулся прочь. — Переход под Прист-стоун! — крикнул он уже на бегу и добавил: — Не ходи, он сумасшедший. Встретить «кукловода» Доктору так и не довелось, что укрепило желание согласиться на встречу. Что же, это должно было произойти рано или поздно, а отказываться от приглашений никогда не входило в его правила. Даже если дело касалось Трензалора, а не обычного лондонского ресторана. Глостер-роуд встретила его отвратительной погодой, особенно заметной на открытом пространстве после узких стен перехода, и практически полным отсутствием людей вокруг обозначенного места. За все время, которое он потратил, чтобы обойти вокруг ресторана и изучить окрестности, мимо него прошло не больше двух — трех человек, а субтильная девушка, выносившая в контейнер отходы с кухни, и глубоко ушедший в себя парень в огромных наушниках мало походили на людей, способных заставить его войти внутрь. Зато они достаточно были похожи на «глаза», ожидающие его появления. К удивлению Доктора, после того как выходившая сотрудница вновь юркнула на кухню, за ним никто так и не вышел, что мало, как ему казалось, походило на человека, так упорно пытавшегося его поймать. Иллюзия добровольности и нормальной беседы? Подозрительно. Входная дверь как никогда напоминала ловко расставленную паучью сеть, но стоит ли бояться пауков после встречи с императрицей Ракносс? Изнутри ресторан поразил Доктора не меньше. На пороге его не встретили ни взбудораженные граффитисты, ни сам хозяин вечера. Опытный глаз подсказывал ему, что тень, мелькнувшая в служебном коридоре слева от входа, появилась там не просто так и как-то связана с тем, что он инстинктивно сделал шаг назад, ослепленный ярким электрическим освещением после уличного полумрака; тем не менее остановить его никто не попытался. В «Brutti & boni» было немноголюдно и по-праздничному уютно. Несколько компаний облюбовало большие столики, места для двоих пользовались куда большим спросом, но ни занятые очередным тостом друзья, ни увлеченные друг другом пары даже не взглянули в его сторону. Доктор выглядел абсолютно спокойным, но мысленно был готов вытолкать вон всех посетителей, только раздражавших его своим безмятежным весельем и мешавших сориентироваться в незнакомом помещении. Повелитель Времени был по-настоящему зол. Из всех преимуществ вечности, какой показалась бы его жизнь присутствовавшим, единственным всегда выделяемым им и никогда не причисляемым к недостаткам, были знания, делавшие его умнейшим и самым непредсказуемым участником любой ситуации. Чувствовать себя подопытным хомячком было невыносимо, даже хуже, чем усилившееся в последнее время ощущение того, что что-то неимоверно важное ускользает от него, мелькает мимо, но не задерживается в памяти. Какие-то мелочи и детали будили, казалось бы, какие-то эмоции, чувства и воспоминания, но уходили прочь, по мере того как галлифреец пытался уцепиться за них. Что-то позабытое виделось ему и сейчас: оно было в пушистых хлопьях снега, кружащихся за окном, клетчатой юбке одной из девушек из компании за большим столиком, воздушном десерте в тарелках ближайшей к нему парочки. Меж тем связь упорно не находилась, оставляя Доктора наедине со своими догадками, принося вместо ответов горечь и сожаление. Тема, на которую очень хотелось бы побеседовать с Донной, будь это возможно, и мысль, приносящая еще больше вины и раздражения. Почему он вынужден скрываться в тени, боясь навредить своей подруге, а человек, являющийся ходячим фактором риска, постоянно появляется в ее поле зрения и смеет что-то ему указывать? На этом размышлении его ищущий взор упал-таки на посетителя, занимающего столик для двоих, с трудом просматривающийся от центрального входа. Высокий худощавый брюнет в дорогом костюме насыщенного пурпурного цвета, заинтересованный в пасте больше, чем в новом посетителе, сидел так, что рассмотреть его было сложной задачей, но не для Повелителя Времени, одна из регенераций которого выглядела абсолютно так же, исключая, быть может, оттенок волос и тип прически. Доктор медленно направился в сторону столика, с трудом укрощая желание подбежать к нему и содрать эту странную личину его более ранней версии с самодовольного и наверняка инопланетного лица. Донна, подверженная играм памяти, называла своего нового знакомого марсианином и инопланетным пустым местом. Не стоило игнорировать сочетание подсознания и женской интуиции. Особенно интуиции женщины, бывшей когда-то Доктором. Словно услышав его мысли или почувствовав движение воздушных потоков от его шагов, лже-Доктор поднял глаза и тут же принял на себя весь шквал гнева, обрушенный на него взглядом оригинала. Да, ни оборудование в ТАРДИС, ни его собственное зрение, ранее наблюдавшее человека, звавшего себя Килгрейвом, лишь с расстояния нескольких шагов, ему не лгали. На него смотрела точная копия его десятой регенерации, лишь немного постаревшая в той степени, как мог бы выглядеть сейчас сам Доктор, не реши он в тот вечер спасти Уилфреда. Похожа была даже не сколько внешность, столько сама сущность, отразившаяся в его зрачках через мгновение после упавшей маски самодовольства. Юношеское безрассудство и зарубцевавшаяся боль, делавшая взгляд усталым и очень старым, смесь гнева и тоски с вкраплениями страха новой потери, решительность и целеустремленность, лишенные ограничителя, и что-то тёмное, маниакальное, его заменяющее. На мгновение галлифреец вспомнил, что уже встречал нечто подобное, но какова была вероятность прорваться сюда из параллельного мира? Отличалось и само отношение к боли. И сам Доктор, и двойник, выращенный из его руки, стремились спрятать её за тысячей масок и старательно уходили от всех разговоров, стремящихся залезть под покров ложного оптимизма, а человек, сидящий напротив него, бесцеремонно делился всем ужасом, скопившимся в его душе, так, что это напоминало бы ментальную атаку, если бы не испарина на лбу «нападавшего» и побелевшие костяшки пальцев, судорожно сжимающих сидение стула. На мгновение Повелитель Времени растерялся, ошеломленный волной отчаяния, тревоги и тоски, и совершенно неожиданно для себя пропустил разительную перемену, произошедшую с его собеседником, как и начало фразы, ставшее свидетельством возвращения его самоуверенности. — … Доктор, как для такой знаменитости. Присаживайся. Вино будешь? — Откуда у тебя это лицо? — Доктор гневно сверкнул глазами, попутно хлопая себя руками по карманам в поисках отвёртки. — Далось вам всем моё лицо, — перебил его Килгрейв. — Джессике, которая не может его видеть, тебе и Донне, путающих меня с кем-то… Это моё лицо, я родился с ним. А вот почему ты так был похож на меня лет десять назад — вопрос куда более интересный, не находишь? Эй, и убери от меня эту штуку. Это ведь даже не оружие, я прав? Прекрати в меня тыкать! Повелитель Времени лишь сдержанно кивнул, больше своим мыслям, чем отвечая и принимая к сведению, и продолжил сосредоточенно сканировать человека, сидящего напротив. Отвертка подтверждала его слова: невероятно, но никаких экранов и фильтров восприятия обнаружить не удалось. Двойник одной из его регенераций действительно обладал заявленной внешностью без малейших манипуляций с его стороны. — О, наконец-то! — воодушевился освобожденный от жужжащего над ухом прибора Килгрейв. — На тебе это тоже не работает, я не удивлен. Кто ты такой? Как меняешь внешность? Что за дела у тебя с ЮНИТ? Почему ты преследуешь Донну? Или меня? Нас обоих? — Я преследую Донну? — ледяным голосом переспросил Доктор. — Думаешь запутать меня своей болтовней? Или шантажировать ей же? Признаю, я удивлён, что такой мозгопудинг смог собрать столько информации в такие короткие сроки, но не впечатлен — я не так уж и скрывался. Донна… Ты преследовал её на улице. Втянул в смертельно опасную ситуацию. При виде тебя она всегда страдает и падает в обморок. Ты, как мы оба знаем, не можешь и не хочешь контролировать себя, заставляя людей выполнять свои хотелки. Она не так уж и безразлична тебе, я вижу, неужели ты сам хочешь подвергнуть её страданиям? Это ведь не первая женщина, которая пытается держать тебя в руках, не так ли? Оставь в покое её, а я оставлю в покое тебя. Если же нет — тебе не укрыться ни в этом городе, ни в каком-то ещё. Килгрейв зашёлся нервным булькающим смехом. — То есть ты мне угрожаешь? Мне, зная, на что я способен? При том, что догадываешься, что я знаю и про твою особую любовь к людям и неприязнь к насилию? Я не причиню вреда Донне, даю слово. Забери свою детскую угрозу, старик, дерзость тебе не к лицу. — Как не причинил вреда мальчишке-граффитисту? Сколько таких игрушек у тебя вообще было? Ты, прячущийся в этом городе от самого себя, как можешь давать слово, что можешь защитить кого-то? О, и я уверен, что ты слышал и другое. О тех, кто пытался мне противостоять. Далеки, быть может? Киберлюди? Атракси? — Постой! — досадливо поморщился «обвиняемый». — Не первая женщина, пытавшаяся держать меня в руках. Информация о моём «побеге». Одна из твоих спутниц носила фамилию Джонс. Ты всё же связан с Джессикой? О, если ты считаешь себя защищенным благодаря сотрудничеству с ней, то не обнадеживайся — она часто предаёт союзников в самый неподходящий момент. Донна — единственный человек, который у меня есть. Она понимает меня, поддерживает, не боится, на неё не действуют мои способности. С ней я могу быть уверен, что разговор — это разговор, а просьба — действительно просьба. С ней вместе мы противостояли смерти. Для тебя самого-то она кто? Ты уверен, что можешь отнять её у меня? — Донна — мой друг! — рявкнул Доктор, больше не пытаясь сдерживаться. — Моя бывшая спутница… я понял, что ты знаешь, что это такое. Я оставил её, чтобы сберечь от себя, неужели ты думаешь, что я оставлю её с тобой?! — Что же, раз мы зашли в тупик… Дамы и господа, меня ведь все хорошо слышат? Конечно же, хорошо, здесь одна из лучших акустик в городе! — Килгрейв заскочил на стул, победоносно глядя на Доктора. — Не будете ли вы так любезны приставить столовые ножи к своим шеям? Вот так, молодцы! Нет ножа, потому что едите десерт? Позаимствуйте у партнера вилку или разбейте бокалы. Надо же, какие вы все послушные. Доктор, мне очень жаль, и я говорю это довольно искренне, но если ты не уйдешь отсюда со своими угрозами и не оставишь в покое меня и Донну хотя бы на сегодня, то все эти милые люди совершат массовый суицид. Она действительно мой друг, я готов ради неё быть мягче по отношению к другим, но сегодня… сегодня ты не оставил мне выбора. И все эти смерти будут на твоей совести, как и моё невыполненное обещание. Что скажешь, Доктор? Таймлорд нахмурился, достал отвёртку, молча покрутил её в руках и прошёлся по оппоненту своим фирменным «тяжёлым» взглядом. — Если я уйду, то они не пострадают? — Нет, их смерть меня не развлечёт. И… я позабочусь о Донне, хотя она и сама неплохо с этим справляется. — Хорошо, освободи их. — Продолжайте наслаждаться ужином, — церемониально поклонился Килгрейв, наблюдая за тем, как люди, испуганно вздрагивая, бросают ножи и рассаживаются по местам, исподтишка нервно наблюдая за ним. — Не бойтесь, вам ничего не грозит, если Доктор не выкинет никаких фокусов. Жаль твоё платье, милая, — сочувствующий взгляд в сторону пятого столика, где блондинка в светло-зеленом платье тщетно пыталась оттереть каплю крови с лифа. — Можешь забрать своё вино в счёт компенсации. С Рождеством! — Я многое повидал, но ты безумен даже по моим меркам, — брезгливо взглянул на него Доктор. — О, не стоит комплиментов! Скрепим сделку? — Не терплю рукопожатий и других тактильных контактов, — уклончиво ответил галлифреец и отправился к выходу, оставив Килгрейва сидеть с протянутой рукой. Сегодня ему не удалось отстоять Донну, зато у него появился новый и совершенно неожиданный вариант.***
Работа детектива изнуряет. Дело не в физической усталости, нет — на недостаток сил она никогда не жаловалась — это был иной вид изнеможения, моральный. Конечно, не ей, вечно лезущей в чужую жизнь в поисках грязного белья, следует жаловаться на моральную составляющую своей работы. Джессика не чувствовала никаких угрызений совести, наблюдая за очередной изменой в подворотне или выбивая парочку зубов у злостного неплательщика, здесь нечему было сожалеть или смущаться. Ей платят — она делает. Однако люди никогда не отличались благодарностью, им проще поверить в то, что их обманывает незнакомая девушка, чем в правду, запечатлённую в смазанных снимках. Они кричат, они плачут, проклинают и угрожают, а когда дело заходит слишком далеко, в ужасе пятятся назад. Вот так. Правда безжалостна. Люди хрупкие. Усталость появляется, когда Джессика видит слезу, катящуюся по щеке обманутой жены, или страх, визгливыми нотками проскакивающий в голосе мужчины, который лежит на полу с заломленными руками. «Нет, я вам не верю! Это не правда!» «Тварь, чтоб ты сдохла!» «Да вы меня обманываете!» «Безжалостная стерва!» «Как вы могли, вы разрушили мою жизнь!» «Сука!» Усталость цепляется невидимыми коготочками, залезает под кожу вместе с этими проклятиями и мольбами, и давит, давит. Бесконечно долго, беспощадно, беспрерывно. Раньше всё было иначе. Раньше люди с их непристойной и порочной жизнью были лишь способом заработать, реализовать себя. Большая часть её работы — это искать в людях грязь. И как ей казалось, она в этом мастер. А теперь в каждом напуганном или озлобленном на неё человеке девушка видела труп с перерезанным горлом, висельников, болтающих в воздухе ногами, наркомана, свернувшегося калачиком на грязном топчане в холодном углу. Каждый раз, когда Джессика верила, что достигла дна, открывались новые двери к новому дну. И единственным человеком, готовым вытаскивать её оттуда, была Триш. Подруга неизменно старалась окружить Джонс заботой, словно сама не испытывала того же, что и она, словно никогда не пыталась трясущимися руками вбить пулю себе в голову, не стояла на затянутой туманом пристани. Джессика всегда считала себя реалисткой, защитницей, но сейчас это она, сломленная и ссутулившаяся от усталости, сидит в чужой гостиной и цедит маленькими глотками вино из бокала, а подруга непринуждённо смеётся над историей про неуклюжего должника. У Джонс никогда не было в доме бокалов. Она сомневалась, что в этой квартирке найдётся посуда поэлегантнее, чем пластмассовые стаканы из дешёвого магазина. И её эта ситуация всегда устраивала, однако было сложно оставаться дома в одиночестве и не сходить с ума. — И что было дальше? — блондинка сидит вполоборота, баюкая в руке бокал и с улыбкой ожидая продолжения рассказа. Она выглядела заинтересованной, но Джессика была уверена, что единственное, чем действительно интересовалась Пэтси, это состояние подруги. — Ничего особенного. Этот тип наложил в штаны, после того как я выбила дверь. Девушка позволяла заботиться о себе, потому что Триш не только подруга, она сестра, пусть и не кровная, но всегда готовая оказать поддержку. Ей очень важно звонить Джессике и спрашивать будничным тоном о том, как прошёл день, важно знать, что она в порядке. Забота — вот что делает её сильной. А когда твой подопечный сильный, ты не имеешь права быть слабее. — Опять сдох, — Джессика разочаровано ткнула пальцем в экран телефона. — Что там со временем? Уолкер засуетилась, провожая подругу. Не любила, что она вот так уходит, когда за разговорами пустеет бутылка вина и ночь расцветает неоновыми огнями. Как обычно, предложила остаться, заведомо зная, что Джесс откажется, ссылаясь на неотложные дела. — Прости, не могу. Кажется, я видела пропущенный от Малкольма около часа назад. Вдруг с этим чудиком что-то приключилось? Не хочу надолго оставлять его без присмотра. Вот такая у них круговая порука: каждый приглядывает за каждым, беспокоясь за него больше, чем за себя. Наверное, это их и спасает.***
— Хорошо, — утвердительный кивок, — Я вызову тебе такси. И передавай Малкольму привет. Уже на полпути домой девушка вспоминает о пропущенном звонке и словно выныривает из зыбкой дремоты, вызванной усталостью и хорошим вином. Таксист, до этого молчавший и беспокоившийся о том, что ему придётся силком выпроваживать пассажирку из машины, заметно повеселел, увидев проблески разума в её глазах, и без заминки одолжил мобильный. Заспанный голос парня трудно разобрать сразу, однако вскоре его речь обрела связность: — Джессика, где ты? Ты далеко? — В чём дело? — ответила она вопросом на вопрос, чтобы не тратить время на бесполезные объяснения. Голос соседа был обеспокоенным, что заставило моментально насторожиться, собраться — хмельная расслабленность тут же её покинула. — В твоей квартире кто-то есть. Там свет горит и дверь приоткрыта, — Малкольм кашлянул и его голос сменился на ещё более тихий шёпот. — Не знаю, когда пришёл, но он там уже довольно долго. — Ты его видел? — Нет, только слышал, как он ходит по квартире. Стой, он подошёл к двери и словно прислушивается! — Опиши. — Высокий, волосы торчат, — Малкольм чертыхнулся и пробормотал что-то нечленораздельное. — И всё? — Джессика, это же всего лишь тень на стекле! Парень взорвался. По голосу было понятно, что он далёк от состояния спокойствия. Джонс вытерла рукой запотевшее стекло, чтобы посмотреть, где она. За окном мелькали улицы, грязные и мокрые от растаявшего снега, но вполне узнаваемые. — Не высовывайся, я скоро буду. Минут через двадцать. Она вернула водителю телефон и вдруг заметила крепко стиснутую в кулак ладонь с побелевшими костяшками. Усилием воли заставила себя разжать пальцы — на внутренней стороне остались чёткие розовые полумесяцы. Мозгом Джессика понимала, что должна чувствовать боль, но больно почему-то не было. Подскочившее к горлу сердце зашлось в бешеном танце, его ритм говорил сам за себя.***
Джессика едва успела отдёрнуть руку, занесённую для стука, когда Малкольм распахнул дверь и сам отпрянул от неожиданности, шёпотом выругался и оттёр со лба пот натянутым на кулак рукавом. Выглядел он именно так, каким девушка его представляла во время разговора — болезненно бледным, дёрганным, часто сглатывающим и с широко распахнутыми от волнения глазами. — Ничего не изменилось? — спросила она, взглядом отыскав пустую чашку и набрав в неё воды из-под крана. Малкольм отрицательно мотнул головой и с бульканьем опустошил сразу половину чашки. — Только ещё пару раз подходил к двери, — заметив, что Джонс направляется к двери, он дёрнулся всем телом и ухватил её за руку. — Если хочешь, я пойду с тобой — и!.. — Не хочу. Оставайся здесь и постарайся не высовываться, ладно? Оставив за спиной нервного соседа, она сделала несколько осторожных шагов к собственной квартире. Все звуки окружающего пространства вдруг исчезли, заглушаемые шумом крови в ушах. Малкольм не спросил, но этот вопрос и так повис в загустевшем от тревоги воздухе. «Как думаешь, это может быть он?» Не может. Никак не может. Перед глазами застыла картина бездыханного тела, раскинувшегося на земле сломанной куклой. Шаг-вдох, шаг-вдох. В коридоре почему-то нет света, и стекло двери горит ослепительным жёлтым прямоугольником. Шаг-вдох, шаг-вдох. Сердце трепыхается, словно рыбка, выброшенная на берег. Шаг. Вдох. На стуле, спиной к Джессике, сидит человек, но яркий свет после тьмы коридора мешает рассмотреть детали. Рыбка бьётся в истерике. Всего несколько секунд отделяют её от ответа на вопрос, который никто не задавал. Они долго залечивали раны, плакали и успокаивались, старались забыть, выкинуть из памяти то, что забыть невозможно. Но этот вопрос был с ними всегда, сидел где-то там, под сердцем, и время от времени напоминал о себе пробегающим по спине холодком. «Вдруг он вернётся?» Шаг. Вдох. Гость оборачивается на скрип половиц, в седых кудрях мелькают искры, и свет вырисовывает тронутый годами профиль. Мужчина бросает на хозяйку квартиры быстрый изучающий взгляд из-под кустистых бровей и будничным движением чешет нос. — Добрый вечер, мисс Джонс. Извините за поздний визит, но в этом деле лучше показаться бестактным, чем прогадать. Джонс кажется, что тревога слезает с неё вместе с кожей, отваливаясь огромными кусками и принося огромное облегчение.