Жизнь после

Мне казалось, что проходят часы, пока я провожу время в одиночестве. Пита нет, и я корю себя за свою слабость. Ведь если подумать, никаких изменений не произошло, и все мои страхи и пугающие образы – лишь в моей голове. Они невесомые, неосязаемые, нереалистичные, но даже так я позволяю им поломать мою жизнь. Я думаю о том, что должна встать, что до прихода Пита должна сделать с собой хоть что-нибудь, но пока время шло, я лишь больше отдалялась от светлых мыслей о Пите, и больше уходила в свой выдуманный и мрачный мир. Но вот внизу раздались звуки. Скрип двери, топот сапог и тихий шёпот.… Неужели Пит привел кого-то сюда? Стоит мне представить хоть кого-нибудь, проникнувшего на мою территорию, как меня начинает знобить. Я ощетинилась, я испугалась этой изводящей неизвестности, и уже была готова сама побежать навстречу незваным гостям. Я встала на колени в ожидании беды, и моё сердце стучало всё быстрее, когда с каждым шагом топот ног, ступающих по лестнице, становился всё яснее. И вот, когда силуэт появился на пороге нашей спальни, я не сразу смогла узнать очертания знакомой фигуры. Мне казалось, уже прошла тысяча лет с тех пор, как я в последний раз видела Хейзел. Она сильно изменилась с тех пор, как началась война. Она сильно постарела, сгорбилась, осунулась. На её лице стало больше морщин, а чарующие серые глаза уже не казались такими яркими. Но, не смотря на это, в ней отслеживался дух Хоторнов, сила их рода и семьи, та тяга и героизм, которые они проявляют к жизни. Женщина прошла вдоль комнаты, остановившись у окна. Она осмотрела обстановку в доме, как бы примиряясь, а после присела на край дивана, недалеко от меня. Я видела, как два серых, как грозовое небо, глаза, скопившие в себе мудрость и опыт многих лет страданий и угнетений, заглядывали прямо в сердце, внутрь меня. И только спустя несколько секунд после тщательного изучения и «сканирования» моей личности Хейзел решила заговорить: - Привет, Китнисс, - её всегда сдержанный, но добрый голос был для меня отголоском давних времен, символом моей далекой прежней жизни. Я была взволнована визитом моей гостьи, и сдерживая свой шок, я коротко кивнула. Возможно, я могла бы сейчас угостить Хейзел чаем. Я могла бы поговорить с ней о новой жизни во Втором, о жизни нашего родного Дистрикта, могла бы просто отвести душу в незатейливом разговоре между двумя женщинами. Но теперь, когда я отдалена от действительности неведомо огромной пропастью, я могу лишь сидеть в заточенном доме среди разбросанных пухов и одеял, не в состоянии даже поприветствовать свою гостью. - Сколько ты уже сидишь здесь? – спросила Хейзел, и в этот раз я уже не могла отделаться пустым молчанием. - Я не знаю, - хриплым голосом сказала я, а после добавила: - Я не считаю дни. Хейзел взглянула на меня, как смотрят заботливые матери на своих детей, и от этого полного любви и сожаления взгляда я почувствовала себя лучше. После гостья поднялась с кровати, задумчиво всматриваясь в закрытое ставнями и шторами окно. Хейзел подошла к нему, и её рука непроизвольно потянулась к шторе, но вскоре женщина спохватилась и задала вопрос: - Ты не против? – сказала она, указывая на штору. Я была против. Я боялась света, боялась вида улицы и ощущения жизни. Но я не могла отказать Хейзел, потому что не могла оказаться перед ней безвольной, я не могла запачкать воспоминания моих детских лет, память моего отца, всё то, что оставалось для меня самым дорогим и самым болезненным одновременно. Тогда мне пришлось собрать все свои силы в кулак, чтобы наступить своему страху на горло и сказать «Нет». После моего ответа Хейзел дернула штору, и звук скользящих по карнизу крючков заставил меня крепко сжаться. В комнату попали лучики света, не прикрытые ставнями, и тут же я смогла увидеть комнату гораздо четче. Однако полное осознание моей нынешней жизни пришло только тогда, когда Хейзел смогла расправиться с массивными ставнями. Я не смотрела вокруг себя, потому что тут же испугалась окружающей меня обстановки. Я следила за движениями моей гостьи, когда развернувшись ко мне спиной, она продолжала смотреть в окно, будто заметив там что-то примечательное. Я ожидала, что вот-вот Хейзел повернется ко мне лицом и посмотрит на меня своим грустно-утешающим взглядом, однако она всё также наблюдала за видом улицы. Только после, оставаясь всё в той же позиции, она смогла начать говорить: - Наш дом изменился. Несмотря на полную разруху в нём чувствуется жизнь, какое-то незримое движение, - задумчиво начала Хейзел и, печально вздохнув, продолжила. – Я не помню, чтобы Двенадцатый был таким. Разве что, только в те далекие дни, когда я была молодой и влюбленной, и даже в пасмурные дни среди туч для меня светило солнце. Я часто вспоминаю, какого это: быть молодой. Вспоминаю те мгновения, которые делили мою жизнь на «до» и «после», те редкие секунды своей жизни, когда я могла мечтать. Хейзел говорила эти слова тихо, почти не слышно, словно ведя свой собственный монолог, и рассказываю свою историю себе же. От того я стала лучше прислушиваться к её словам, боясь в лишний раз вдохнуть или шевельнуться. - Самое удивительное во всём этом – это то, что всякий наивно полагает, будто молодость никогда не закончится, будто все эти яркие моменты, все эти лоскутки, пронизывающие наши жизни и делающие её счастливой, будут с нами вечно. Но рано или поздно всему этому приходит конец. – На этих словах голос Хейзел дрогнул, и на несколько секунд она остановилась, будто пытаясь сдержать поток нахлынувших чувств. – Моя молодость, как и вся моя жизнь закончилась, когда мой муж, отец Гейла погиб в шахте. Воспоминания тех тяжелых времен пронеслись перед моими глазами. Смерть отца, отчуждение моей матери, голод и беспомощность, молящие о помощи глаза Прим. Кажется, это было бесконечно давно, словно в другой жизни. Кажется, та Китнисс стала мертва. Но Хейзел продолжала. И с каждым словом её голос ещё больше пронизывался горечью и болью. - Это были тяжелые времена. Я осталась одна с тремя мальчишками на руках, вынашивающая малютку Пози. У меня не осталось никого, кто мог бы помочь. Я видела глаза своих детей, чувствовала, как шевелится крошечная ещё не родившаяся дочка. И я мечтала сдаться, я мечтала отречься от всего и уйти вслед за ним, перестать слышать, видеть, чувствовать, я хотела отгородиться от всего мира за занавесками и ставнями, но вместо этого продолжала жить. Я слушала слова Хейзел, словно припечатавшись к месту, ощущая себя на её месте, полностью понимая её в тот момент. И я ждала совета Хейзел, протянутой соломинки помощи, а потому не посмела перебивать её завораживающую речь. - Мне приходилось не давать себе не малейшего спуска, чтобы сберечь здоровье Пози. Я приложила все свои силы, чтобы родить здорового малыша. А после потрудилась не меньше, чтобы его поднять. Прошла неделя после родов, и я стала работать. Я стирала белье, когда мои руки были покрыты кровоточащими язвами, когда я уже не чувствовала своего тела, а лишь продолжала обрабатывать нескончаемые кучи белья. Тогда нас всех спас Гейл, когда смог пойти на охоту. Но те тяжелые первые дни, когда мне приходилось собирать себя по кускам, мне не забыть никогда… После этих слов Хейзел, наконец, повернулась и взглянула мне в глаза. В её глазах плескалась сила, будто перешедшая в них с её слов. Эта решимость, эта воля заставляла меня восхищаться и преклоняться перед ней. И от эмоций к моему горлу подступил комок слёз, когда Хейзел продолжила: - Я знаю, как тяжело переживать потери, Китнисс. Но всякая потеря – это не только горе, но и долг. Долг, который мы недобровольно выгружаем на свои плечи, долг за умерших, долг за их небьющиеся сердца, за незрячие глаза, за несказанные речи. Это гораздо важнее жалости к себе, пусть даже неоспоримо заслуженной. Это важнее нашего прошлого, это важнее нас самих. Мы не имеем право сдаваться. Каждое слово, произнесенное с особым жаром, проникавшим внутрь меня, заражающее своим воодушевлением, заставляло умершие части меня вновь восстать. Я чувствовала, как что-то снова оживает, просыпается после долгого сна, я слышала борьбу вокруг себя. Борьбу между старым и новым, между злом и добром, между жизнью и смертью. И слова Хейзел, произнесённые так кстати не могли меня не переубедить. Прочитав оживление в моих глазах, моя гостья также отошла от напряженного разговора. Отчего-то она вспомнила Пита и стала расспрашивать меня о нём, но так и не получив внятного ответа вдруг объявила: - Я послала его к Хеймитчу, так что, - женщина лукаво улыбнулась, - у нас есть время, чтобы привести тебя в порядок.