Mad(ness)

— Два шага назад. Держи руки так, чтобы я их видела. Роджерс никогда не смотрит в глазок, не спрашивает, кто там, он привык распахивать двери настежь, как и душу, раз за разом выставляя перекрестья рёбер мишенью для пуль и плевков. При его работе это весьма странная привычка, а казённые стены слишком теперь напоминают дом, который хочется назвать крепостью, и пусть перед лицом его врагов она слишком похожа на хижину из сухих веток. За дверью враг-не-враг, за дверью Дэйзи Моррисон в наглухо застёгнутом пальто. Её губы бледны и сжаты в тонкую линию, в ореховых глазах плещется «Джек Дэниэлс», слишком высокого градуса, чтобы смотреть пристально. В ней теперь всё слишком, и Роджерс мнётся у порога, не зная, куда деть застывшие льдом конечности. — Ты меня услышал? Или повторить? — она машет стволом куда-то вглубь комнаты, Стив ступает назад, будто ноги его по колено в зыбучей трясине. Внезапно становится холодно, и тишина забивается в уши ватой, и ни один из них не слышит, как оглушительно колотится у другого сердце в разных концах узкой гостиной. Она не спрашивает разрешения присесть, со скрипом двигает стул, садится, не сводя с него пистолета, и смотрит так, снизу вверх, а кажется, что наоборот. Роджерс не знает, как потеют у неё ладони от страха, как сохнет в горле и сводит судорогой челюсти, чего стоил ей каждый шаг в сторону его запущенной берлоги. Он не видит в сумраке комнаты, как бледна её кожа и искусаны губы, он видит лишь пятачок пола перед собой, потому что взгляда на неё поднять не смеет. В тишине громко тикают часы, а за приоткрытым окном глухо визжат полицейские сирены, ветер шевелит страницы старого блокнота, в котором перечёркнутая Дэйзи на двенадцати листах. Стив не смог изобразить её правильно, слишком дрожали руки. — Ты меня искал. — Упрямый до тупости, он предупреждения Барнса не услышал, бессчетное количество раз проматывая время под окнами её бывшей квартиры, пока «шел бы ты отсюда» с уст соседки Элис не отвадили его на длительный срок. — Так вот, я здесь. Тебе есть, что сказать мне? Тяжелая рукоять травмата в ладони даёт ощущение контроля, и пусть он прозрачен и призрачен, а резиновая пуля не может его ранить, а может лишь разозлить — плевать. Её причины слишком веские, чтобы рискнуть. — Прости, — давит Роджерс. Пустые лёгкие выпускают лишь шёпот, Дэйзи читает слоги по губам, а боль его можно потрогать руками, пропустить между пальцев растаявший лёд, гладкий, холодный, от которого немеют ладони и немеет душа. — Неправильный ответ. — Внутри неё тлеют чёрные угли, вспыхивая дрожащим пламенем от лёгких движений воздуха, секунда — и пожар, и пальцы нажмут на спусковой крючок без сожалений. Талый снег и яростный огонь, схватка ровно посередине, где завеса шипящего тумана нависает пороховым дымом фронта, через который они друг друга не видят. Дэйзи слишком его ненавидит, но Стив ненавидит себя ещё больше. — Мне нужна информация. Она достаёт из-под пальто смятые листы, сфотографированные копии документов, найденных в портфеле отца. Соглашение двух сторон, гриф «Секретно», ОБС и «ДиЭр Корп» — горнодобывающая компания брата, где «Ди» значит, Дэйзи. Единственное, что теперь напоминает ей о брате, и о том, как близки она когда-то были. Он теперь слишком далёк, и увяз в этих играх так глубоко, что назад ему отступать только в могилу. — Это слишком опасно. — Это мне решать. — Я не могу… — Ты обязан, — она не повышает голоса, но тон её не терпит возражений. Доводы, логика, причины, всё это не имеет смысла. Дэйзи никогда не пришла бы к нему, зная, что есть другой путь, и упускать свой единственный шанс она не собирается. И пусть она ни черта не знает, что будет делать со всем этим дальше. — Ты. Мне. Обязан. Она чеканит слова, и Роджерс не может спорить, крыть ему нечем, лишь поджимать губы и всматриваться в чёрно-белые листы, пока перед глазами не расплываются буквы. Потолок больно давит на голову, стены комнаты ползут, сужаясь до размеров одиночки, Роджерс знает — то, что она хочет, для него — самоубийство, а она и палач, и спаситель, намертво упакованный в ненависть от тонких щиколоток до самого горла. Глухая тоска давно сидит крючком под рёбрами, вина дожирает сердце до дыр, Роджерсу рисковать нечем, только своей жизнью, какой пустяк! Она теперь ему не дороже цента. — Зайду на следующей неделе. Пистолетное дуло всё так же светит ему в грудину, Дэйзи пятится к выходу, исчезает во тьме коридора и неслышно прикрывает дверь за собой. За окном всё так же гудят сирены и нервно звенят клаксоны машин, разбиваясь о бронебойное оконное стекло и гулкую пустоту комнаты, где цветочный запах её присутствия разъедает отравляющим мороком душу.