6. fever.
17 мая 2017 г. в 00:47
Примечания:
AU: Ханахаки — это болезнь, во время которой больной, страдающий от неразделенной любви, выплевывает лепестки цветов во время приступов рвоты/кашля. Избавиться от нее можно посредством операции, но в результате вместе с лепестками исчезнут и все испытываемые человеком чувства.
— Будет смешно, если первородный гибрид умрёт, выплёвывая цветы.
— Это всё из-за тебя!
Он порежет руки об неё.
Потому что Хейли сама как розы, которые Клаус отхаркивает в плотно сжатую ладонь. Да, вот так банально. Розы. И совершенно не весело как на словах.
Не важно, день или ночь, сдерживая крик боли, он всегда чувствует, как стебли переплетаются в его груди, оцарапывая сердце (если оно там ещё осталось), смешиваясь в кучу и вырываясь наружу, будто их туда что-то зовёт. Первородный уже и забыл, каково жилось без этого ощущения. Привычная боль, которая находит/накрывает тебя как тёплое одеяло, с головой. Со своими ломаными костями рёбер и руками, залитыми кровью. Боль ничего не просит взамен. Боль – не Хейли, ей не нужна твоя смерть.
Она устала. Жутко устала.
— Подавись! – едко, без такта, чтобы он сдох уже.
Клаус снова кашляет, алое месиво, не понятно, где кровь, где цветы. Потому что шипы Маршалл опасны для всех.
Клаус помнит, как Кэролайн задохнулась орхидеями, Камилла – тюльпанами, а с Авророй цветов и не было совсем.
Изрезанное горло, ему, должно быть, больно, но Хейли это не колышит совсем.
— Это всё ты!
Считанные секунды отделяют его мёртвую хватку от артерий на её горле. Пульсирующих, ещё живых.
— Не трогай меня! – дикое рычание и ей снова тошно находиться здесь. Но что уж тут, заперли, проклятые Майклсоны. Остаётся лишь злиться, перекрещивая руки на груди, и смеяться над этим задирой-беднягой. Всё равно – не жилец. Хейли даже не удивляет, что это именно она его так.
И кто сказал, что Хейли Маршалл королева? Не-прямая спина, не-подобающая девушке ухмылка и не-самая лучшая манера поведения. Оборванка, дикарка. Новый Орлеан не мало знал таких. Это Клаус внушает себе перед сном, когда давится цветами. Уже не интересно. И, опять же, не смешно. В его прошлом мире не бывает так.
А сладкий, тягучий словно магма, аромат [его] роз уже впитался Хейли в кожу. Она не успевает подумать об этом, обнимая себя за плечи, и лишь замечает, что в особняке всё-таки холодно, а в саду растут те самые алые розы, что вечно с кровью мешаются на его руках.
Клаус пытается язвить, задушить её, будто станет хоть чуточку легче. Будто Хейли – вирус, убив который, цветы отпустят. Но Маршалл сама умеет драться, не одну тысячу раз доказывая это новой кровью на его разбитых губах.
— Не обвиняй меня, Клаус. Я виновата лишь в том, что ты запер меня здесь. И, ох, в том, что переспала с тобой.
Он улыбается по-волчьи криво.
— Знаешь, есть операции от этого.
— Врёшь. – а ей так хотелось наблюдать, как он умирает. – ляжешь под нож? Правда?
— Думаю, кровь гибрида вылечит.
— Ну и удачи тогда.
Чувствуя Хейли слишком близко, вслушиваясь в каждый удар её сердца и ток крови по венам, Клаус сходит с ума. Нагло срывает с неё поцелуй и пошатывается, словно пьяный, сшибая пару стульев позади. Бонусом себя с ног.
А Маршалл пришлось вдыхать гной вместе с его губами, чувствовать близость смерти и оставлять всё это без ответа. Будто так оно и было, ага?
Иди к дьяволу.
Вдруг кружевное бельё [тоже алое] на ней становится тесным, врезаясь в кожу, кулаки чешутся набить ему морду, встряхнуть всех чёртиков в глазах, а завтра мы поговорим, что она совершила большую ошибку, оставаясь в его тисках.
Не хотела просыпаться на подушке полной крови и цветов и вовсе не хотела видеть его рядом.
Но что-то не склеилось, не пошло.
А на утро её саму одолела рвота, по всей видимости, беременность даёт о себе знать.
Может, и нет…
Вскоре Хейли стала замечать колкое першение и давилась гулкими всхлипываниями от разрыва рёбер, крошева внутри себя.
Неразделённая любовь тоже может быть взаимной.
Маршалл лжёт, что Элайджа дороже, но давится всё теми же розами и перестаёт видеть мысль, что живёт в его саду.
Потому что, как бы сама не подохла.
— Я убиваю нашу дочь.
Кашлять так, что стены трясутся, выплёвывать органы вместе с цветами – что ещё осталось ей испытать?
— Мою дочь.
— Что ты там говорил про операцию?
С замиранием сердца она слышит, как кости трещат по швам, обломками вонзаясь в мышцы и всё больше источая приторный запах роз.
— Проклятые цветы.
— Переболеешь, волчонок, перетерпишь. Ты сильная.
— Лучше бы под ножи легла. – пытается грубить, но больше не получается.
Вены на запястьях рвутся, выбрасывая бутоны на воздух. Хейли умирает от удушья, будто горло перерезали шипы и больше даже не чувствует надобности язвить.
— Клаус, ты уверен?
— Не будешь плакать?
— Надеюсь, первый откинешься ты.
— Бессмертие, дорогуша.
Клаус рвёт кожу на своей руке, едва касаясь клыками, и приставляет алую кровь к её губам.
Нет, к вечным страданиям в цветах она не готова.
Кричит, отвергает, но ни за что не глотнёт ни капли. Даже не залечится. Не то чтобы вечно быть рядом с ним. Пусть лучше умрёт под звуки стонов и крушения внутри, пока целые букеты вылетают наружу, пока он подбирает мятые лепестки.
— Это всё неправда. Клаус, я не люблю тебя.
Но лишь цветы в её лёгких знают, что это не так.