Big and little wolf

Мы привыкли делить мир на чёрное и белое. Ты – плохой, а ты – хороший. Но вот кто в ответе за те или иные краски, брошенные на холст? Клаус Майклсон – самый плохой, наверное, худший. Кэролайн – для него хорошая. Ками – ещё того лучше. А что до Хейли? Знать бы. Не пытается изменить его, перекроить. Вбирает всю майклсоновскую тьму в себя. И чернеет до основания. Чернеет, чернеет, пока не обуглится вся, в тысячелетней грязи не вымажется, не убьёт пару десятков врагов. Да и, по правде говоря, не боится в этом утонуть. Научилась с ними жить. Привыкла. К чёрному-чёрному Новому Орлеану. К чёрному-чёрному Клаусу внутри. И вырисованная алой краской её собственная смерть в этих стенах. Иногда, Хейли кажется, что она та ещё мазохистка. Надевает порядком износившееся якобы строгое лицо и опять демонстрирует ему свою гордость. Будто на все случаи жизни свой ответ. Хотя, спустя столько лет, дрессировать Клауса, как планировала, всё же не выходит. Не конфетная она девочка, чтобы монстра перестраивать и менять. Форбс, да, нужна как кислород, как мёртвому дыхание. Чтобы белым по чёрному разводы выводить. Чтобы искать в нём вину, сострадание. Вот только у той Стефан Сальваторе и фиктивные браки для королевы ада. Не до цветов уж там совсем. Хейли же серая. Блёклая. Бесцветная. Никому нахрен не нужная. Для художника – противна, равносильна гибели, как мозоль на глазах, ночной кошмар. Собственно, вылитая она. Наверное, в детстве, хотела быть как все принцессой из глупых розовых сказок. Которые она читать не смогла. Наверное, думала, будет лучше, убегая дважды из дома. Наверное, красивую жизнь рисовала себе перед сном. А вон оно как вышло. Всё светлое из неё давно уже вытрясли. И остались Клаусу рожки да ножки. Плюсом скверный характер и холодный голоса тон. Опять встаёт на проходе, перекрывает ей единственный путь. — Если сейчас же не пропустишь – мозги по стенам собирать будешь, а для Майклсона это не комильфо. – Пускаешь Хейли Маршалл в свой дом – приобретаешь кучу проблем. — Куда собралась? — А я заложник? Не твоё дело, кстати. – чётко, надавливая на каждое слово, выдаёт она. — Лучше бы обратила своё рвение в более мирное русло. Как Элайджа поживает? — Ревнуешь? – глупо, сумбурно вылетело из её рта. — И даже если… — выдерживает театральную паузу, как всегда. – Я думал, что давно выбыл из игры. — Это, безусловно, очень интересно, но я пошла. Отпусти. — Нет. Венецианский хрусталь летит в урну, звоном бьющихся осколков напоминает, что Маршалл в бешенстве может перевернуть весь этот дом к херам. — Иди, куда хотела. – А у самого явным белым цветом улыбка вырисовывается. Будто всё это смешная шутка. Ещё один спектакль в их персональном театре на костях. — Ты просто время моё тратил или что? У Клауса и Хейли так не выходит, чтобы и волки сыты и овцы целы. Не в их правилах, вроде как. Круги под глазами от недосыпа, розовые сопли по телевизору перед сном, чтобы Хоуп уже заснула, а Хейли перестала возмущаться. Всё это забавно, конечно, но чёрно-белым не пахнет. Да и её крики перед сном под семейные мелодрамы – музыка для него. Опера такая. "Хейли Маршалл и я тебя ненавижу, good night". Кто им скажет? Кто ответит на вопрос? В чём отрицательность этих граней, что так мешают спать. — И, Хейли… На самом деле, я волнуюсь за тебя.