Близость к океану

Слышишь песни о любви, но не знаешь про мои, Вечная заложница мечты, в этом виновата только ты. Тихо скажешь: «Выбирай – снова сделать шаг за край И не слышать то, что говорят, если сделать шаг назад». Зачем тебе я? Если мало места, если мы не вместе, зачем тебе я? Если мало места, если тесно, зачем тебе я? Всё, что помню наизусть, лишь два слова: «не боюсь», Я не мог понять, как ты могла плыть из ниоткуда в никуда. Между небом и людьми так и не остались мы, Только эти несколько ночей ты хотела просто быть моей… Зачем тебе я? Если мало места, если мы не вместе, зачем тебе я? Если мало места, если тесно, зачем тебе я? Г. Лепс, «Зачем тебе я»

Данила налил себе коньяк. Он разлюбил вино. Он чувствовал себя страшно уставшим, хотя с утра не выходил из дома сегодня. И вчера. И позавчера. Он вообще перестал делать то, за что его любили все – проявлять инициативу. И даже соглашаться на новую работу. Всё, чего он не оставил – уже подписанные контракты, театр и помощь Ксении с фондом. Розданные обещания, в общем. Но для него это уже не имело большого смысла. Он ломал голову, в чём же на этот раз оказался плох. Он хотел это узнать, потому что ему больше не было ни страшно, ни холодно, ни тепло, он больше вообще ничего не чувствовал. Все его чувства остались с ней. Бросив ещё один взгляд на конверт на своём столе, он снова вернулся мыслями туда – на полгода назад. В прошлый ноябрь. На перрон. Поезд ушёл. Поезд увёз её. Лучше бы его пытали. Он всё ещё не мог поверить, что самый близкий человек нанёс ему такой неожиданный и отчасти поэтому такой болезненный удар. Козловский зажмурился. В его голове воцарился вакуум. Он не хотел наступающей боли. НЕ ХОТЕЛ!!! Он хотел быть счастливым! Так, что там с ощущениями. Сердце вроде бьётся. Омерзительное чувство. Правда, бьётся едва-едва. Данила успокоил себя мыслью, что, когда оно осознает, что произошло, то непременно остановится. Дыхание. Ему не хотелось дышать. Вдыхаемый воздух был как дистиллированная вода – от него не было толку. Он не насыщал мозг кислородом. «Береги себя», - звучит в ушах. Как робот с остановившимися батарейками, он стоял у железнодорожного пути, не реагируя ни на что. Да жив ли он вообще? Нет. Нет, а жаль. Неплохой был парень, а осталось только чучело. «Чучело, точно», - зло усмехнулся он. Ненужное огородное пугало. У неё не было ничего. Только рюкзак, ноутбук и кошка. Она и впрямь забрала только принадлежащее ей. Тогда какого чёрта не взяла его сердце? Его тело, его целиком?! Впоследствии он не мог вспомнить, о чём тогда думал и что чувствовал. Его не слушались ни его мысли, ни его тело. И куда ему теперь?.. Назад в свою квартиру, где она была всего однажды, но это так ему запомнилось? В театр, в её родной дом, на сцену, на которой он целовал её столько раз?.. Как стало тихо, - подумал он. Её нет. Сделав колоссальное усилие над собой, он всё же сумел зажмуриться и медленно развернулся, направляясь обратно. Когда-то он оставлял там машину и водителя. Ему плохо. Страшно. Тяжело. Пока не больно, но это пока. Потом станет так больно, что он вряд ли это переживёт – кровеносные сосуды полопаются. Внезапно ему стало не хватать воздуха, и он, ещё одним усилием подняв руку, поправил воротник рубашки. Он ничего не видел. Его глаза отказывались воспринимать окружающее. Она изменила его. Она дала ему надежду на другую, новую, лучшую жизнь, и чего бы он не сделал ради неё? Благодаря ей он начал становиться лучше с тех пор, как узнал её и без памяти влюбился. Он такое перечувствовал после её появления в его жизни, столько всего пережил, понадумал себе, а она… Данила не понял, как он оказался в машине, причём он даже не мог бы сказать, лежал он или сидел, и что ответил водителю. Просто каким-то незначительным участком сознания он понимал, что площадь соприкосновения его тела и чего-то твёрдого увеличилась, и это всё, что на тот момент он знал об окружающей действительности. Козловский вытащил телефон. Наверно, она давно сменила SIM-карту, но ему было всё равно. Он набрал сообщение: «Нет, Лер, я дышу, ты… не думай. Ты не акваланг. Но я всё равно хочу быть только с тобой. Без тебя я потерян». Он теперь так делал всегда. Он перестал искать её, но не мог отказать себе в последнем, что могло их связать. И он писал ей на телефон и на почту, втайне, конечно же, надеясь, что она читает. «А что мне, собственно, мешает тебя придумать?» Он приехал в театр. Не здороваясь ни с кем, прошагал в её комнату. Он ожидал увидеть там пустоту. Но когда он в самом деле увидел обрывки обёрточной бумаги, опустевший шкаф, голые стены, услышал эхо… он сполз на пол. Боль начала стучаться в его тело. Ощутив её первый оттенок, он сжался. Он НЕ хотел!!! НЕТ!!! От грубых солёных слёз намокли ладони, которыми он закрывал лицо. Это больно!.. Сердце начало дробиться. Неизвестно откуда взявшийся холод болезненно обжигал этот раздавленный кусок мяса. Чёрт, как же это больно… Козловский заскрипел зубами от боли, попутно осознавая, что она больше никогда не пройдёт. Лучше бы этого чёртового сердца не существовало, лучше бы он смог избавиться от него, а оставшуюся дыру, наполненную пламенной горечью, засыпать снегом, ненавистью, безразличием, как пеной из огнетушителя, но как такое возможно?! Данила не мог осуждать её за сделанный выбор. И уж точно он никогда не сможет возненавидеть свою любимую женщину, подарившую ему столько счастливых мгновений. Э, нет. Мысль о ненависти к ней ему даже на миг не пришла в голову. Именно сейчас он мог бы побежать за поездом. Остановить его. Остановить её. Ничего больше не слушать. Но было поздно. Он снова прислушался к содержимому своей грудной клетки. Там было тихо. Его сердце не билось. Не билось!!! Он знал, что происходит с ним, он фактически видел его, размятое и обмороженное. Холод сковывал руки и ноги. Почему-то перед глазами появилась фотография, сделанная ребятами в Штатах. Они в гримёрной, на диване. Спят. Её голова на его груди, одета она в огромный серый свитер, из закатанных рукавов которого выглядывают тонкие запястья. Ни одна другая девушка не могла быть и вполовину такой сексуальной, как она. http://vfl.ru/fotos/a19354e115403314.html Он растворялся. Он забывал. Шепча в пустоту «нет», на границе времён и состояний он терял себя. Он не знал, сколько времени провёл там. Но его нашли. Рабочие, которые выносили из комнаты мебель, довольно суровым тоном сообщили ему, что его ждёт у себя Галина Борисовна. - Она умоляла меня отпустить её, - Волчек докурила одну сигарету и взялась за вторую. Она смотрела на Данилу без доли симпатии. – Она плакала. Она едва ли не на коленях стояла. Она говорила, что это самое важное, что она должна сделать в жизни. Что готова выплатить любые неустойки. И что если я не уволю её официально, она всё равно убежит. Она даже вводную репетицию для другой артистки вчера провела. И что бы я ни говорила ей, о чём бы ни расспрашивала, какую бы помощь ни предлагала – я не могла вытянуть из неё больше ни слова. Я спрашивала про тебя, и она говорила, что ты ни в чём не виноват. Что она очень любит тебя. Что ты самый прекрасный человек на свете, и всё такое. Но что ей необходимо уехать. И поскольку она говорила, что хочет уехать не в Тверь, а из Москвы… у меня нет большого количества вариантов, в чём причина. Данила не мог ничего ответить. Он тоже хотел курить. Он утверждался в своей мысли – Лера меньше всего на свете хочет быть с ним. - Я сделал всё, что мог, Галина Борисовна. Я ждал её у себя дома. Я был согласен на все её условия. Но она не стала мне их выдвигать. Он опустил голову. - Мне больше вам нечего сказать. Я пойду. Если бы он мог удивляться, то заметил бы, что хмурая Волчек его отпустила. Проходя мимо зрительного зала, он заглянул внутрь. Как там она сказала… «провела вводную репетицию»? Он сделает так же. На сцену «Современника» его нога больше не ступит. Но тут его перехватила вездесущая Майя. - Привет, Даня. – Она сложила руки на груди, рассматривая его. – Ты успел? – но она поняла всё по взгляду. – Ооо… У меня есть для тебя кое-что. Пойдём, я тебе чаю налью с коньячком. И вот он, по-прежнему не зная, где он, сидел в запертой изнутри костюмерной и пил коньяк. Майя меланхолично курила в окно. - Вот у меня была кошка… Я на улице её подобрала в морозы. И сколько бы я ни приучала её спать со мной на диване… она всегда спала на подоконнике, у холодного окна. И Лерка такая же, Даня. – Он вздрогнул. Он не хотел от кого-то слышать её имя как подтверждение её существования. – Больно ей внутри, плохо, вот она и мстит всем мужикам – неосознанно, конечно. Тем, что она не с ними. Только перед тобой не устояла. Потому что влюбилась. Козловский нахмурился. Он порядочно выпил и не понимал, почему она ему это говорит. - Даня, ну, блин… догоняй! Не баловали её теплом. Она не готова его принимать в тех количествах, в которых ты хочешь его предложить. Она не знает этого ничего. Поэтому из неё вышла хорошая актриса, хороший вон благотворитель… а человеческие отношения – на равных – она не умеет стро… ить. – Она широко зевнула. – Синдром жертвы, если хочешь… Это я тебе как её подруга говорю. Я её опекала, жалко мне её… но у тебя нет с ней шансов. Не потому, что она тебя не любит, будь уверен, она тебя одного только и будет до конца жизни любить… Она зачерпнула твоего тепла, на острове ведь всё нормально было? – он кивнул. – Но холод и покой… такой своеобразный… это её зона комфорта. Майя откинулась назад и угрюмо посмотрела на Данилу – мол, соображай, придурок, быстрее. А Даниле было так больно, что пламя этой боли заглушало рассудок. - Даня, как ты не понимаешь таких простых вещей. У девочки гора комплексов и вагон незавершённых с детства гештальтов. У неё внутри – запрет. На тебя. На то, что она сделала. Вот она и увяла на глазах. - Но она же любит меня, - едва не зарычал Данила впервые за этот день. - Мало любить. Надо ещё себе это позволить. Припечатав сигарету к пепельнице, Майя вытащила из ящика стола непримечательный белый конвертик. - Вот. Она просила передать тебе в руки. Может быть, ты там найдёшь ответы на свои вопросы. Козловский недоумённо смотрел на Майю. Лера написала ему письмо? Ей мало того, что она его бросила, впечатав в болотную жижу, так ещё и письмом прощальным решила всё приправить? Первым порывом было разорвать его на клочки. Но он успел сообразить, что потом не простит себе этого… И он оказался прав – её огромное письмо впоследствии было выучено им наизусть. Данила уже давно поглядывал на конверт с намерением разорвать. Но несколько листов бумаги, исписанных с двух сторон, были его самой большой реликвией. Здравствуй, это я. Если ты читаешь это письмо, значит, тебе больно. А если тебе больно, значит, больно и мне. И я, конечно, сама во всём виновата. Уместно ли будет просить простить меня? Боюсь, что нет. Но я уже наказала себя, в этом можешь не сомневаться. Более того, я собираюсь заниматься этим ещё долго. И, знаешь, у меня сегодня траур – я прощаюсь с тобой, зная, что никогда не смогу сделать этого. Я ранила тебя. И за это я ненавижу себя. Ненавижу так, что мне не хочется жить. Но я живу. Я живу и мне больно. И напоследок мне нужно многое объяснить тебе, хотя сейчас я непоследовательна. Я так много должна тебе объяснить, а времени у меня так мало… Любимый, это я виновата. Нам было нельзя, нам нельзя было с самого начала. Это всё моя вина, не смей винить себя в том, что я не смогла удержаться и полюбила тебя. Я обманывала себя с самого первого дня – с того самого, как ты заставил меня улыбаться в первый из многих раз. Ведь как только я посмотрела на тебя, я от количества тепла чуть с ума не сошла. Мне это не нравилось (я была дура, да? не знала, каким ты можешь быть заботливым и чудесным), но я ничего не могла с собой поделать. Ты даже не можешь себе представить, что значило для меня знакомство с тобой. А знал бы ты, какой я испытала шок, когда поняла, что люблю тебя. Я не сразу поняла… конечно, ведь со мной такое было в первый раз. С тобой всё было по-особенному. Я просто перед тобой не устояла. Я виновата. Однако сейчас я надеюсь, что ты поймёшь, как бы ты меня ни ненавидел за содеянное с тобой. Нет-нет, я понимаю, что ты не сможешь простить меня, я совершила самый страшный свой поступок в жизни. Но я должна была это сделать. Бесценный мой, если бы я только могла, я бы улетела в космос, на какую-нибудь планету подальше. Охладиться хоть немного. На удушливой Земле любое расстояние кажется мне смешным, смехотворно крошечным, чтобы удержать меня от порыва броситься к тебе, забыть всё в объятиях мужчины, которого я люблю. Мой родной, я бы справилась с любой внешней проблемой, клянусь тебе. Я бы выдержала ревность твоих поклонниц, ажиотаж в прессе, твой сумасшедший график… и даже твои великосветские замашки вроде привычки ездить на выходные в тосканские виноградники. Если бы только проблема была снаружи… Но проблема, любимый, внутри. Внутри меня. Я никуда от неё не денусь, никогда не избавлюсь. С этим я справиться не смогу. С этим не сможешь, хотя ты почти всесилен, справиться ты сам. Я всегда жила в холоде. Я так привыкла. И я не имела ничего против краткосрочных романов, была даже за, правда, завязывать их у меня получалось не всегда… И бросала я всегда первой. Мстила за что-то. За то, что кто-то может быть счастливым, любить и наслаждаться этим. Надолго, Даня… я не способна. Моя к тебе любовь абсолютна и грандиозна. Но… это как сибирское лето, знаешь? Полтора-два месяца, жарких, но за них нужно успеть насладиться теплом, а потом снова приготовиться к заморозкам. Или как в школе. Воскресенье – оно за неделю всего одно. И для меня именно так – нормально. Пожалуйста, пойми, я всегда так жила. Я так привыкла. Нет, я прошу тебя, очень прошу, пойми… Быть с тобой всегда, любить так, как я тебя люблю, для меня – нет. Если бы я осталась, я бы сгорела, извела и уничтожила себя. Того, что ты хотел мне предложить, я бы не выдержала. Ничего не изменилось – мне нужно думать в первую очередь о своей безопасности. Выходит, я бросила тебя тоже. Но это лучше, чем выжидать, когда от меня откажешься ты. Это пережить невозможно. Лучше уйти на два года раньше, чем на пять минут позже. Прости меня, пожалуйста, я теперь понимаю, где совершила ошибку – мне нельзя было приближаться к тебе. С самого первого нашего вечера на балконе я должна была понять – разворачивайся, Лера, и беги. Мне нельзя чувствовать так много и так сильно. Мне нельзя позволять себе от тебя зависеть, хотя я, конечно, дам фору любому героиновому наркоману. Я никогда в жизни не смогу тебе этого объяснить, но мне нельзя любить тебя, единственный мой. И разве я мало пыталась? Скажи, разве я мало отталкивала тебя? И потом, ты ведь даже не спросил, хочу ли я быть с тобой, могу ли, видимо, одного «я люблю» было достаточно… Хотя, Боже мой, конечно, я хочу быть с тобой, так хочу, что только этого желания хватает, чтобы распирать меня изнутри. Но я не сделаю тебя счастливым. И разве мало я пыталась уберечь нас обоих именно от этого… Бесполезно. Всё было бесполезно. Я виновата. Но мне почти не в чем себя упрекнуть. Почти. Вся эта боль, конечно, из-за меня. Я отдаю себе отчёт, что тебе будет больно, и мне тоже. Так больно, что я ещё на долгое время вообще перестану понимать, как можно жить. А ты, пожалуйста, найди способ справиться с этим. Потому что сейчас, поверь мне, именно сейчас я делаю всё правильно. Ты в это должен будешь поверить. Хотя другая, эгоистичная часть меня, которую я сейчас усиленно подавляю, жаждет, чтобы ты знал – только тебя я хочу видеть рядом. Нет, нет… нельзя. Не со мной. Нужно сказать об этом сейчас, иначе я забуду… единственный мой, я искренне желаю тебе найти новую любовь. Понять, что не меня ты любил. Не меня, а ту, которая придёт на моё место в твоих руках. Боже, я ревную. Ты мой. Я тебя люблю. Но ты должен будешь найти другую, замечательную, самую лучшую девушку. Найти ту, кто достоин тебя больше, кто даст тебе то, чего не получилось у меня. Она придёт, и ты будешь счастлив. Она уже где-то рядом, я знаю это. Пройдёт время, и ты увидишь, что рядом та, кто тебе нужнее, рядом с ней ты будешь забывать обо всём, с ней ты захочешь провести всю свою жизнь, растить детей… Будь счастлив. Петербург подарит тебе твоё счастье, и у тебя всё получится. Ты обязательно будешь счастлив, потому что я этого хочу. Разве я не заслужила исполнения хотя бы одного, самого заветного своего желания? Ты будешь счастлив. Пожалуйста. Ради меня. Обещай. Мне и так досталось больше, чем я заслуживала. Я тебя встретила. Я узнала, что ты существуешь. Это больше, чем я когда-либо просила. Но даже это стало не всем – я могла быть рядом с тобой так долго. Подумай сам. Вспомни, как долго. Я могла целовать тебя так часто. А помнишь, как мы в Нью-Йорке просиживали за разговорами до утра? Как нежен и заботлив ты был со мной уже тогда, и как я всё порывалась исчезнуть, втайне надеясь, что ты поймёшь - на самом деле я страшно боюсь исчезнуть, и мне хотелось верить в то, что ты остановишь меня... Ты так легко нашёл ко мне дорогу. Я не знаю, кто тебя этому научил, и мне вообще-то всё равно. Всё с тобой было сладко – даже горькое. А какой замечательной мы были командой? Ты помнишь, как все наши с тобой силы были брошены на операцию по спасению твоей руки? С каким трудом мы пережили месяц разлуки?.. Жаль терять это. Жаль терять ту чудную дружбу; мне жаль, любимый. Так хочется снова оказаться с тобой там. Хочется снова пережить то чувство спокойствия и счастья, наслаждение от тишины рядом с тобой, когда вокруг нет никого, кроме нас, когда можно утонуть в твоём тепле и не думать о будущем, о том, что тебя скоро не будет рядом. Ты подарил мне счастливейшие мгновения моей жизни. Спасибо, спасибо, что ты есть и что был рядом со мной, таким внимательным, как никто раньше. Я помню, как ты целовал меня. Я помню потрясающую ночь. Я помню… Да, чёрт возьми, я всё помню, и мне от этого никуда не деться. Теперь эти воспоминания станут для меня всем. Моё немое когда-то сердце всегда было со мной. Но я не знала о нём долгое время. Я о нём просто забыла. А когда появился ты, оно стало просыпаться. Не сразу. И я впервые стала уязвимой. Я снова открылась. Ты открыл меня, но не сказал, что надо быть осторожной. И я поняла, что я стала слабой как никогда. Ты единственный достучался до меня, помог найти гармонию между умом и сердцем, так теперь прости за то, что я такая слабая. Прости, что не смогла ничего дать тебе, кроме слов о любви. Прости. Прости, что не жила, прости, что не боролась за тебя. Я испугалась. Если бы знал, как мне страшно. И вот итог – я бросила всё, что у меня было. Я одна. Без тебя. И теперь так будет всегда. Прости меня, потому что я люблю тебя. И потому что просто сказать «спасибо» за то, что ты есть – ничего не сказать. Когда ты был близко, у меня под ногами не было никакого асфальта. Я любила просто смотреть на тебя. А ночи? Их можно пересчитать по пальцам на одной руке. Ты прижимал меня к себе, и я была так счастлива. Я любила, когда ты просто дотрагивался до меня. Даже когда это происходило случайно. Я хотела тебя всегда. И мне всегда было мало тебя. Ты заменил мне всё. Но так не может быть. И хотя я по-прежнему живу этим кусочком жизни рядом с тобой, я знаю, что нужно просто ждать, когда пройдёт время и эта тоска. И я жду. У меня получится. Я научусь ждать. Я привыкаю, я уже привыкла к этой боли. Я вру. У меня есть голубая, самая заветная мечта – чтобы парень там наверху перемотал мою жизнь поскорее. Чтобы она быстрее подошла к концу. Я хочу закончить с этим. Но весь тот отрезок жизни, который мне остался, я буду любить тебя. В моём сердце место только одно, и оно давно уже занято. Тобой. Спасибо, любимый, за каждое мгновение, которое ты позволил мне провести с тобой, наполненное покоем и пониманием. Спасибо, мой нежный. Знаешь, мне недавно начало казаться, будто бы я знаю тебя очень давно. Знала раньше. Может, мы были знакомы в прошлой жизни. В той жизни мы, наверно, очень сильно любили друг друга, но расстались. И теперь я должна буду повторить ту свою ошибку, единственно верную. Я не хочу тебя отпускать! Особенно теперь, когда снова тебя нашла. Я хочу заботиться о тебе, как о самом лучшем мужчине. И сейчас я плачу ещё сильнее, видишь пятна на бумаге? Я должна буду оставить всё это позади. Мне и так крупно повезло встретить тебя и провести с тобой самые незабываемые дни моей жизни… Любимый, так надо. Так надо. Так надо. Я говорю это, конечно, себе самой. Сердце, которое принадлежит тебе, но бьётся у меня в груди, разрывается. Слёз слишком много. Болят глаза, и тело дрожит от холода. Мне так ужасно больно, родной мой. Ты возненавидишь меня, впрочем, ненавидь, если тебе это поможет. Если тебе поможет хоть что-нибудь. Я пишу, пишу, пишу, пишу, мараю бумагу. Она могла бы уже стать красной от боли, которую я пытаюсь и пытаюсь выплеснуть, но… этого не происходит! Она внутри. Она не оставляет меня. Бумага испачкана только чернилами. А главного я так и не сказала тебе. Я очень боюсь. Я боюсь, что ты не примешь меня в чём-то, что мне захочется сделать. Я боюсь, что ты от меня устанешь. Боюсь, что твоё безграничное терпение иссякнет. Боюсь, что не представляю из себя никакой ценности по сравнению с тобой. Боюсь, что сделаю что-то неправильно, и у тебя не хватит сил меня понять. Боюсь, что ты однажды захочешь на мне жениться и узнаешь о моём патологическом отвращении к свадьбам. Боюсь довериться тебе. Боюсь, что ты не примешь что-то из моего прошлого. Разочаруешься во мне. Боюсь, что у нас обоих не хватит мудрости. Постоянно боюсь поссориться с тобой, потому что не буду знать, как себя вести. Боюсь, что захочу усыновить ребёнка, а не родить, и ты с этим не согласишься. Боюсь момента расставания с тобой. И боюсь бояться. Не хочу, чтобы моя жизнь превратилась в служение тебе. Если у тебя действительно есть страх меня потерять, то ты должен знать, что в этом мы с тобой совпадаем. И лучше бы нам как можно скорее потерять друг друга, пока не пришлось бояться худшего. И больше того, что меня ждёт и что могло бы ждать, я боюсь того, что ты о чём-то пожалеешь. О том, что знал меня. Потому что величайшая вещь, которую я сделала — это полюбила тебя. Это сделало мою жизнь немного менее бессмысленной. И пусть ты совсем скоро будешь далеко, но я не могу с тобой расстаться. Неуравновешенная, эгоистичная дура, которая потеряла право на жизнь, будет любить тебя всегда. Теперь всё в моей жизни подчинено только тебе, несмотря на то, что я буду так далеко от тебя. Ну что ж, моё время на исходе. Нужно паковать вещи и отправлять их вперёд. Ты прилетишь в Москву завтра утром. И, кстати, не узнаешь, где я. Прощай, любимый мой. Спасибо тебе за всё. Ты навсегда останешься моей самой большой болью. Помни, что я просила тебя стать счастливым. И знаешь, родной… Только тебе я могу это рассказать, потому что только ты поймёшь. Когда тебе так больно, каждый раз засыпаешь с надеждой, что уснёшь навсегда. Но просыпаешься. Раз за разом преодолевая острую боль в груди, натягиваешь улыбку перед зеркалом. Ведёшь себя непримечательно. Прячешь слёзы. Играешь роли. Слушаешь музыку – ту самую. Дёргаешь себя воспоминаниями. Зажав в ладошку, не отпускаешь. Не хочешь отпускать. Каждый миг восстанавливаешь, закрыв глаза. Проживаешь заново. Звуки, запахи, поцелуи в шею, любишь уж ты их очень. Никому больше не позволишь прикоснуться. В душу не пустишь, даже если стучать громко будут. Написано же – не беспокоить… Ночью прячешься в углу. Глупость, кажется. Мечтаешь о слепоте, глухоте, немоте – а вдруг легче станет. Злишься на себя. Остываешь. И снова слёзы. Изнутри. Разожми ладошку. Там уже нет ничего. Давай отпустим друг друга на раз-два-три? Раз. Два. Три. Я люблю тебя. Valerie. *** Боль, страх, отчаяние, горечь – всё это было. Вначале Козловский пытался забыть её через тусовки, вечеринки в элитных частных клубах, не оставался в стороне и от женщин. Только мало с кем из них доходило до постели. Он не мог заниматься сексом не с Ней. Не мог согреться чужой женщиной. Правда, зачастую ещё до того, как он успевал обломать очередную блондиночку, приезжал брат Ваня или Володя Селезнёв, или Макс Матвеев по просьбе тревожащейся в Петербурге Лизы, и забирал его – пьяного, неспособного контролировать себя – но на следующий день он всё равно внезапно обнаруживал себя в закрытых увеселительных заведениях с очередной идиоткой в объятиях, и остановить его не могли ни увещевания и пронзительные взгляды матери, ни сила и упрёки друзей, ни тревога его агентов. Сейчас он понимал, что это – странный и абсолютно недействующий способ забыть девушку, не желающую покидать его грёзы. Но тогда он был готов полезть в драку, если бы кто-нибудь упрекнул его в подобном времяпрепровождении. И время послушно провожалось. Данила Козловский, отныне предававшийся унынию как самый нелюбимый его персонаж Максим Андреев – с дорогим алкоголем и посреди пышных интерьеров – с ужасом осознавал, что, хотя его сердце не перестаёт кровоточить, его память выдаёт ему сбои. Время с Ней он воспринимал теперь как сплошное нескончаемое счастье, состоящее из взглядов, фраз, поцелуев и прикосновений, и это счастье окутывалось в его сознании дымкой цвета предутренней зари, поневоле сливалось в непрерывный поток радужных нежных воспоминаний. Мысли то прерывались, то неслись отчаянным потоком. А Козловский всё пытался справиться с мозгом, который окончательно утонул в виски и коньяке. - Ха, это так смешно, - шептал он, смотря в зеркало. – Я изменился… Нет, я… животное… Синие круги под глазами свидетельствовали о том, что он… вымирает. Он идёт к этому сознательно. И убивает всё вокруг себя… Осталось только зеркало и их фотография, где девочка тает под его руками, устроившимися на её талии. И всё. Он потерялся во времени. И он ждёт чего-то… ждёт… Данила не хотел забывать, как его любовь смотрела на него, как он увидел её впервые. Как поцеловал, как признался в своих чувствах, как услышал ответное признание. Не хотел…Но что такое его желания по сравнению с временем. Время… Он отдал бы всё, что у него осталось, чтобы повернуть его вспять и вернуть день, час наедине с любимой, вернуть в свою жизнь вкус незабываемой радости. Он был жалок, но он не мог больше жить в этом пустом, теперь абсолютно пустом мире, где нет надежды, где есть только раздирающая боль, и ничего нельзя вернуть. Он теперь один, один. И теперь навсегда… почему? Данила застёгивается на все молнии внутри самого себя. Он противен себе. Хотел дать всю жизнь, а дал всего-навсего неделю. Хотел подарить любовь, а подарил только страдания. Хотел одарить неземными ласками, а дал только боль… А время идёт. Ничто его не остановит, даже смерть его души. Он знает, что его друзья осведомлены о его душевном состоянии. Что они беспокоятся за него. И каждый бы охотно помог, если бы мог. Но что, если он не хочет помогать сам себе? И не было нужно Козловскому ничего, кроме его незабвенной возлюбленной. Он не знал, где она, как она… с кем она, в конце концов. Яд ревности обжигал его душу, он отчаянно ревновал, понимая, что в этом нет ни смысла, ни оснований. Он был бесправен. Жажда прежнего обладания не давала ему спать по ночам. Он потерял её, а жизнь потеряла всякий смысл. Ему стало всё равно. Ему не хотелось жить. И не только потому, что Леры больше не было рядом. Но и потому, что он посмел позволить себе находиться с ней рядом. Посмел захотеть. Посмел полюбить её и посмел не уберечь. Ненависть к опустевшему миру стала его религией. Он не мог даже нормально есть. Не мог думать, не мог улыбаться, не мог жить. Мог быть таким вот овощем, а забыть её ему было не под силу. Он не хотел забывать, не хотел. Ему больше не хочется злиться и что-то перекраивать. Сейчас он тот, кто нуждается в ласке. Он лежит на кровати, прижимая к себе странное, пленительное бумажное чудовище, а в ушах звучит, звучит любимый голос. Картинка перед глазами подёргивается влагой, и он подтягивает колени к груди. Сколько он мог, сколько должен был ей сказать! А теперь всё, не вернуть, не вернуть, нет больше его девочки рядом. Но надо говорить слова, пока они есть. Он всё равно… всё равно говорит. Сначала шёпотом, не разжимая пальцев… Он больше не чувствует, как идёт время. Он не знает, когда должен быть обед, а когда ужин. Вспоминает совместные ужины и её тихое дыхание ночью, вспоминает, как гладил её влажные волосы там, на горячем тропическом источнике. … Чуть громче. Недонайдена, недошёптана, милая боль моя… мне больно, ужасно. И шёпот стремительно перерастает в крик… Он повторяет слова снова и снова, пока его сознание не начинает их принимать как данность, как то, что за ночью наступает утро. Перед этим он бессилен. «Лера, во что ты меня превратила?», сжимал он кулаки в отчаянии. «Никогда и никому я не позволял управлять собой – а появилась ты, и я пошёл, стал преданным, как пёс, ведомым, способным на всё ради тебя. Я был готов пойти на всё ради любви». «Лера, по каким чертежам тебя придумали?!» Их отношения с самого начала были ошибкой. Одна – глоток – большая – глупая – глоток – ошибка. Неудавшиеся мазки неумелого художника, который написал их историю весьма небрежно, только о главном, пальцами стирая особо жирные наглые пятна. Потому что так не должно было случиться – слышишь, не должно! – потому что я не знаю теперь, как можно существовать в мире, в котором нет тебя, и я даже не знаю, была ли ты или ушла вслед за своей мечтой или прихотью. И сейчас больше всего хотелось сжать твой затылок пальцами, до лёгкого сумасшествия и помутнения рассудка, ощутить, как пульс пойманной бабочкой трепыхается под ладонью. И это не банальная химия, притяжение, которым просто разносит вдребезги… нет, это любовь, это зависимость, и от этого она кажется ещё слаще. Пить твоё дыхание, ловить его жадными толчками, выбивать стоны удовольствия… Касаться кожи, тонуть, дышать одним воздухом, пьянеть от тебя, как от самой лучше наркотической дури… Лера. Любимая. Сумасшедшая моя, сногсшибательно-грёбано-прекрасная, милая, самая нежная, самая упрямая, самая необходимая, моя последняя. Моя первая и последняя умирающая сладость… Терпко-карамельный запах. Тягучий, острый. Влажный вкус дождя на мокрых лепестках губ… Волны отливающих на свету золотом волос. Медовые, как ириска, искорки в речных глазах. Красавица. Любимая. Больше не отличить хорошее от плохого, необходимое от излишнего, белое от чёрного. Он тонул в желании найти в её глазах своё отражение. Прикоснуться к бархатистой коже, ощутить её на кончиках пальцев. Он топил себя желанием отбросить прядь со лба, открывая перед собой правильно-прекрасные черты лица. Но всё это была утопия. Он потерял её. Потерял навсегда, и горечь от этой потери была неистова и чудовищна. Опустошённость и ненужность сдавливали горло и не давали дышать. Нужно было женить себя на ней, не слушая возражений… Быть её мужем, полноправно обладать ей. Чувствовать сладостное беспокойство от её близости, забываться лихорадочным сном в её объятиях, погружаться в небытие, увлекая её за собой… Просто думать… просто об одном. Нет, нельзя, - оборвал себя Данила. Нельзя думать об этом, впуская в границы реального. Нельзя. Тысячу раз он перечитал последние три слова. Ей не нужно было писать это письмо, он не должен был знать обо всём этом. Не должен знать, что сейчас его любимая страдает. Лучше бы она ничего не писала, лучше бы этого письма, немого укора, не существовало, и они расстались, оставив всё как есть. Рана внутри будет напоминать о себе постоянно, ведь рука выбросить не поднимется. Но Данила не жалел об этом, ведь эта рана напоминает о том, что они были счастливы, и Лера его любит… Боже, был ли кто-то, кем ему так хотелось владеть или так не знать? Приходилось ли ему так сгнивать, разлагаться по кому-то? Так не верить, так затаивать дыхание – и не объяснишь, не расскажешь… Риторические вопросы. И разве он не пытался жить без неё, выполнить её просьбу? Безнадёжно. Он просто был не способен. Ему даже жаль было брата, пытающегося привести его в чувство и вытащить из депрессии, но эту болезнь не лечат. Ему сможет помочь лишь одна девушка, но она этого не сделает. И Данила продолжал сидеть в этом кресле, не замечая, как день сменяет ночь. Всё пресно и безвкусно. Работа не радует, друзей не осталось, а случайная женщина рядом не дарит покоя и тепла. Потому, что она – не Она, потому, что ей неважно, кто ты, потому, что она знает, как тебя зовут, а остального знать не хочет, да и он сам никого не подпустит по той простой причине, что уже знает на вкус Любовь, знает ту, которая всё о нём знала, которой он доверял самые сокровенные тайны – и она принимала его таким, какой он есть, и слова были не нужны. Всё, что осталось ему – это мечты. О его Лере. О женщине, которую он полюбил. Его ум полностью растворился в алкоголе. Там он был счастлив. И он будет продолжать это. Каждому полагается кусочек счастья. Видимо, это его. Мечтать, валяясь в постели с бутылкой коньяка. Что ж, новый день не принёс ничего нового. Одни и те же сожалеющие лица, фальшивые улыбки, шепотки по углам. Уже месяц, как всё изменилось. Месяц назад он умер. Умерла его душа. Он подождёт, пока тело последует за ней. Такими темпами ему останется ждать недолго. И он снова погрузился во власть воспоминаний. - С годовщиной, Данила Валерьевич. Но потом к нему приехала сама Ксения свет Александровна Раппопорт. Невозможно рассказать, что она сделала с ним волшебного. Просто заказала ему обед, привезла новую зубную щётку, выпила с ним. Именно после её приезда он начал собирать себя в кучу. Вернулся к благотворительной деятельности. А через это потихоньку осмелел в самой своей пугающей мысли – Леру нужно найти. Он старался не думать, сколько он потерял времени. Тогда он и начал ей снова писать. Каждый раз, как мысленно к ней обращался. «Поблагодарить предыдущего партнёра за опыт и идти дальше. Но куда, КУДА я пойду, если с тобой в мою жизнь пришло тепло? Пришло, ну я и пригрелся. Я не знал, чем это обернётся в итоге. Лера, милая моя. Разве я прошу так много? Увы, да. Я прошу то, что дороже всех сокровищ на свете. Именно, Valerie. Речь о тебе». «Лера, чёрт тебя возьми, как так получилось, что я уже не могу без тебя, как без воздуха? И это единственное, что меня волнует. Правда о тебе? Да кому нужна эта грёбаная правда, какая бы она ни была? Ничего нет важнее того, что ты – это ты. Я приму всё, что угодно. ВСЁ. Только вернись. Хочу вернуть тебя. Хочу так много. Забери меня к себе, забери моё сердце навсегда. Прими его, не отталкивай». «Я не знаю, читаешь ли ты это. Я хочу быть с тобой». «Ты нужна мне». «Я не понимаю себя, я не понимаю этот мир. Все было так хорошо и вдруг свалилось прямо мне на голову. Прошло несколько месяцев, а я все ещё не могу забыть тебя». «Ненавидь меня, проклинай, но не плачь, любовь моя. Я недостоин твоих слёз». «Мне кажется, что с твоим уходом умру и я сам. Ты для меня очень дорога и важна. Ты мое всё, другого мне не надо». «Перестань, б…дь, играть в человека, которому ничего не нужно!!!» «Мы можем попробовать ещё раз». «Я всё ещё иду за тобой по тому перрону». «Вернись. Поговори со мной. Пожалуйста». «Разреши тебя увидеть». «Ты ненавидишь меня теперь, да?!» «Ты всё равно остаёшься моей единственной Valerie». «Ты выжгла меня. Выскребла изнутри. Оставила накипь, такую, какую никакой кислотой не вытравишь». «Я хочу тебя увидеть. Дай мне шанс». «Лера, ну почему тебя нет рядом? Зачем ты бросила меня так не вовремя. Мне не хватает тебя. Твоей поддержки. Вернись, я прошу тебя. Нет, умоляю, вернись ко мне. Хотя бы во сне. На пять минут. Приди и скажи, что мне делать. Я – не знаю». «Как выяснилось, ты стала смысловым центром всего моего мира». «Лера, я ни черта не знаю, как жить без тебя – эту грёбаную катастрофу ты понимаешь?!» «Ответь мне хотя бы раз, я прошу тебя». «Я чёртов грёбаный наркоман, и у моего наркотика твоя внешность и имя». «Я всё ещё помню, как вспыхивает твоя кожа, когда я её целую». «Каждый раз, когда мне что-то напоминает о тебе, в горле встаёт шершавый ком, колени подкашиваются, голова идёт кругом. Если это не любовь, то что тогда, чёрт возьми?!» «Я улыбаюсь, когда ты улыбаешься там у себя? Эта улыбка, которую можно простить. Это завистливая улыбка. Я научился не восхищаться. Ты преподала мне урок, который невозможно забыть. Я начинаю забывать, но этого мало. В лучше случае – надеюсь – до того, как умру, я забуду всё, или почти всё. Я учусь этому понемножку. Я уже могу понемножку радоваться, я радуюсь мелочам, но я не могу радоваться тому, что во мне, моим самым сокровенным мыслям, я не могу, не могу. Я выражаюсь неясно? Ты не слышишь меня? Боюсь, нет. Родная, на свете есть много лицемерных позёров. Я самый успешный из них». «Пью за твоё здоровье, маленькая». «Моё сердце гниёт у меня в груди, я чувствую его. Чувствую этот идиотский полуразложившийся орган, рассыпающийся во мне. Я был бы счастлив отдать его тебе, моя любимая. Оно прекрасно чувствовало бы себя с тобой, потому что любит тебя. Оно было бы целым… но оно со мной. Оно со мной и ему больно. Я ненавижу его. Я не хочу, чтобы оно билось. Я всё хочу забыть. Даже тебя. Но я обречён, потому что тебя невозможно забыть. Ты нужна, ты так нужна мне, Лера». «Я медленно и верно схожу с ума, так что скоро встретимся». «Слушай, у меня всё из рук валится, я реально ничего не могу». «Дома пусто, и я знаю, почему». «Позволь увидеться с тобой, хотя бы ненадолго. Мне есть что сказать». «Мне так тебя не хватает». «Научи жить без тебя, если собираешься бросить насовсем». «Мысль, что наше расставание навсегда, взрывает мне мозг». «Лера, почему я всех теряю? Дай мне найти тебя». «Ты помнишь, как мы впервые танцевали?» «А я сегодня пьяный… и больше всего на свете хочу поцеловать тебя». «Давай, тешь свою гордость – ни одна девчонка не уделывала меня так, как ты». «Я твой. Позови меня». «Выходи за… в смысле я в доску пьян и всё ещё хочу тебя увидеть. Сильно». «Милая, я скучаю. Я сто лет уже ни по кому не скучал». «Бывало, во сне ты шептала моё имя». «Моя светлая, золотая девочка. Ты спасла меня. Когда я согласился на мюзикл, я считал, что всё в моей жизни пошло по кругу, ничего хорошего уже не ждал, и был угрюмым типом. Ты показала мне совсем другой мир. Открыла мне глаза. И это не громкие слова, а самая простая правда». «Вкус твоего поцелуя до сих пор на моих губах». «Мне так хотелось от всего защитить тебя. Я не справился». «Я травлю мозг воспоминаниями о тебе – боюсь стереть твой образ из памяти. Тело ничего не понимает – оно требует тебя. Губы помнят тебя. А я снова и снова переживаю все наши счастливые моменты. Я официально живу прошлым. Настоящее перестало существовать для меня». «Я пью. Не останавливаясь. Трачу безумные деньги на выпивку, надираюсь до такого состояния, что на следующий день ничего не могу вспомнить. Алкоголь убивает во мне человека». «И я рву жилы. Рву память, но она сопротивляется. Рву связи с внешним миром, рву себя на изысканные кровавые лохмотья. Я тут стал настоящим мастером художественного мазохизма». Чем дальше, тем отчётливее ему становилось понятно – Лера не вернётся. Она сделала всё так, чтобы Данила не мог её найти. Потому что именно она знает его лучше всех на свете. Ему было неуютно, потому что он сидел в кафе и ждал Уршулу, которая приехала в Москву, и у которой освободилось несколько часов для встречи с ним. http://vfl.ru/fotos/ac4ca30b15403422.html Они не играли «Варшавскую мелодию» целую вечность. И за это Данила чувствовал себя виноватым перед ней. Его спектакли вообще появлялись в репертуаре блоками раз в полгода по нескольку штук. Это его угнетало тоже. Но иначе он не мог. Уршула опоздала ненамного. Он поднялся и чмокнул её в щёку, и от её родного запаха ему вдруг захотелось заплакать. Захотелось, чтобы она его пожалела. По этой причине он был омерзителен себе в том числе. Он сдавался. - Данила, тебе давно пора вернуться, - пожав острыми плечиками, проговорила Уля, когда сделала заказ. – Я не припомню, чтобы тебя что-то могло выбить из седла так сильно. Так нельзя. - Уля, если ты не замолчишь… - Боже мой, mój drogi, мне печально признавать, что ты так расклеился. Что, эта твоя Лера… - Слушай, а можно больше вообще не вспоминать её? Я пытаюсь забыть о ней. Не видно, что у меня хреново получается?! – От собственного бессилия он был готов скрипеть зубами. Мысленно Уршула обругала и его, и его зазнобу. - Ты мне вот только скажи, ты тешишь себя мечтами, что она вернётся, или ты так планируешь всю жизнь провести? Козловский хмыкнул и взглянул на бывшую жену исподлобья. Тут двух вариантов быть не могло. - Супер! Мы ещё и обратно её ждём с раскрытыми объятиями, - буркнула она, скрещивая на груди руки. - Уля, зачем ты вообще заговорила об этом? Неужели непонятно, что я жду, как она одумается и вернётся ко мне. И не смей говорить, что я поступаю неправильно, родная – если не будет этого, то уже ничего не будет. Отложив вилку, Уршула смотрела на него так, что ему захотелось стереть со лба невидимую надпись «Осёл». - Да-а, mój tort. А я тебе ещё завидовала. Думала, что будь у меня кто-то, на кого я могла бы смотреть так же, как ты на неё… А знаешь, будь у меня такая любовь в жизни, меня бы ничего не остановило. Ни-че-го. Я так благодарна судьбе, что мне дано было разлюбить тебя. Иначе со мной случилась бы трагедия. Не со всеми такое случается, а ты так транжиришь девчонку, которая запала тебе глубже, чем положено. – Данила грустно хмыкнул, все нюансы русского языка Уле так и не поддались. – Похоже, нужно время, чтобы ты сообразил, что на самом деле происходит. Ты глупец, - поняла ли она, что назвала его так же, как в спектакле? – и когда-нибудь ты поймёшь, что ты теряешь. Вот только будет уже поздно. Такую любовь не отпускают, не отпускают. Он поднял на неё глаза, и по его полумёртвому взгляду, по холодным жгучим слезам, скопившимся в уголках, Малка, кажется, поняла, что у неё не получится подзадорить его сделать хоть что-то, и как в итоге жестоко звучит то, что она говорит. Она подсела к нему на сиденье и обхватила тонкой рукой за плечи, и Данила уткнулся в неё. Он даже пожалел, что обстоятельства сложились так, что им пришлось развестись. Уля взбалмошная, острая на язычок, но чего больше бы надо – иметь семью с той, которая тебя любит. И не сбегает от тебя в неизвестность. - Я хотел даже переехать в другую квартиру, - заговорил он негромко, - но я даже не могу представить, как войду туда, где её никогда не было. Даже вещи, которых она касалась, стали моими любимыми. А хуже всего мне приходится, когда я возвращаюсь домой…Каждый, каждый чёртов раз, пока ключ поворачивается в замке, я представляю, как вхожу, и она встречает меня. Каждый раз надеюсь, что увижу её. Но дверь открывается, и я вижу только пустоту и тишину. Каждый раз это убивает меня. Даже если бы я отдал ей ключи от своей квартиры… она бы ими не воспользовалась. Это так больно, Улечка. Уршула держала его за руку. Он поднёс её ладонь к губам и поцеловал пальцы. - Ты… не бросай меня. Ладно? Я сейчас жалок, но ты трать иногда на меня время, пожалуйста. Мне с тобой, Ксюшей, Лизой, Володей, с остальными… полегче. - Я люблю тебя, глупый мой, прекрасный Данечка. – Уля печально улыбнулась. - Я знаю. Я тебя тоже люблю. После обеда с Уршулой ему действительно стало легче. Он нашёл в себе силы сделать то, чего так боялся. Он держался за свою память. Лера. «Люблю Её. Но не могу ничего сделать». На улице его хлестнул по лицу порыв ледяного ветра. Он немного сморщился, зажмурил глаза, но не смел пошевелиться. Это было как лёгкое справедливое наказание за все его проступки. И он гордо принял это наказание. Сидя у себя в автомобиле, он достал с заднего сиденья ноутбук. «Мне уже очень давно хотелось тебе написать. Пусть письмо будет слабиной за всё терпение. Ну, вот так всегда, перед тем, как приступить, в голове было столько мыслей, а теперь я и не знаю, с чего начать. Я помню, как часто у тебя менялось настроение, а у меня – взгляды на всё происходящее. Теперь я всё спокойно обдумал и пришёл к тому, чем хочу сейчас с тобой поделиться. Я перестал метаться, как рыба в банке, я многое понял. Я понял, что такое быть мужчиной. Нет, это не изо всех сил сдерживать слёзы, чем я сейчас усердно занимаюсь. Не знаю, что происходит, но зачастую глаза сами собой наливаются, и ты ничего не можешь с этим поделать. Я понял, что нужно считаться с чувствами, желаниями и нежеланиями других. Что нужно быть сильным, чтобы отступать. Быть сильным, чтобы отказаться от своей мечты ради любимого человека, без которого не было бы и этой мечты. Мечта? Нет, не могу я не написать, как скучаю по тебе. Как боюсь встретить взглядом твою фотографию. Ещё, чего доброго, опоздаю куда-нибудь. Как много вещей и мест напоминает о тебе. Порой даже совсем незнакомые люди имеют что-то общее с тобой, порой сердце останавливается, когда видишь кого-то похожего на тебя. Как мне хочется оказаться с тобой рядом, взять за руку и до бесконечности обнимать. Я перестал жалеть о том, что мы не успели, но я вспоминаю те самые счастливые минуты в моей жизни, когда ты не останавливала мой поцелуй. И никто не мог нас разлучить. Как хочется говорить с тобой обо всём на свете. Делиться мечтами, которые с тобой автоматически становились планами на будущее. Лера, как жить, если не веришь в чудеса? Может быть, ты слышала, что любить мы, мол, можем несколько раз. Я думаю, это бред. Ведь ни разу в моей жизни не было девушки, с которой даже чашка кофе казалась маленьким семейным, чёрт возьми, торжеством. Я наказан тебяотсутствием. И я знаю, за что мне это наказание – за собственную трусость. Я должен был говорить с тобой. Хотя это невозможно, понять тебя до самого конца. Лера. Где ты? Я умираю. Я не знаю, получится ли у меня быть без тебя. Как это будет – без тебя, ну как? Тебе не нужна моя любовь, уже давно не нужна… жаль. В тот день, когда ты уехала, мир для меня перестал существовать. Я шёл по мокрому снегу, мысли бились между висками, мне хотелось выпить. Я впервые за долгое время закурил и стал вспоминать. Ты оставила мне запах своего тела и моё сердце, которое так полюбило впервые. Я без тебя ничего не мог сделать. Ничего ровным счётом. Ты была со мной всегда и везде. И я любил тебя, как сумасшедший. У меня ехала крыша от твоего взгляда, рук, от твоей кожи. Возможно, ты не догадываешься, но я получал от тебя столько нежности, сколько не получал никогда. Каждую ночь мысли о тебе гроздьями падают и сгорают, оставляя после себя только обжигающий след. Мне больше не отогнать тоску. Ледяной душ, как назло, освежает, стирает следы ещё одной бесцельной ночи, беспощадной, одинокой и бессодержательной. Обычно сон, как говорят, придаёт сил. Притупляет боль, маскирует воспоминания, спасает рассудок. Ну... это у большинства людей. А что делать мне? Всё то, что произошло из-за меня, из-за моей любви к тебе, ни забыть, ни даже цензурно назвать нельзя, и поэтому на протяжении последних недель день для меня – это кошмар. Спасает только алкоголь. Да, я добился того, чего хотел. И мог бы хотеть ещё многого. Но какое значение имеет успех, если его не с кем разделить, некого им порадовать? Я совершенно один. Чья в этом вина? Моя. Не вини себя, Лера. Моя. Лера, я настоящий тебяголик. Я больше не представляю своей жизни без тебя, я не знаю, как могут все эти люди существовать, не находясь рядом с тобой… Я не знаю, где ты, но как же я завидую тем людям, которые каждый день проходят мимо тебя, смотрят на тебя, случайно касаются тебя. Они и не представляют себе, какое великое счастье они упускают. Пусть они его упускают. Потому что это моё счастье. Ты и только ты. ТЫ в утреннем звоне будильника, ТЫ в песнях по радио, ТЫ в облаках, что способны видеть тебя, когда им захочется, ТЫ в каждом моем жесте, ТЫ в каждом моем шаге, ТЫ в каждой моей мысли, ТЫ в каждой капле моей крови, ТЫ в каждой моей клетке… Я люблю тебя. И, Боже, как я был счастлив с тобой. Я могу закрыть глаза, но всё ещё буду видеть тебя, могу заткнуть уши, но все твои слова давным-давно отпечатались в моём сознании, могу задержать дыхание, но твой запах незабываем и неистребим. И как же я скучаю… Лера, пожалей меня, поговори со мной. Я стал наркоманом. Ты везде, жить без тебя невозможно. Моя одержимость тобой нездорова, она сводит с ума и серьёзно претендует на то, чтобы стать смыслом жизни. Холод и невыключающееся сознание снова доводят меня до состояния, близкого к психозу. Ты уехала потому, что хотела себя от этого уберечь. Но тем самым ты обрекла на это меня. Я мерзок сам себе по нескольким причинам сразу. Первая причина очевидна – тебе больно. А вторая… Вторая куда более деликатна, в её наличии тяжело признаться даже самому себе. Самое отвратительное в том, что во мне не утихает эта нелепая страсть прикоснуться к тебе, детская, безумная жажда полного обладания тобой – чтобы ты была только здесь и только для меня – давит на совесть и на здравый смысл. К чёрту. Ещё глоток. Хотя утолить эту жажду алкоголем невозможно. Хочу вернуть тебя. Да, Данила Козловский, вашу мать, мечтает. И не просто так мечтает, а о смысле жизни, так, как ты учила! Только эта «Большая мечта», видимо, не из тех, что сбываются. Мне, чёрт возьми, больно. Эта боль, ядовитая, тяжёлая, этакая сугубо мужская, проколупывает мозг, разъедает его, лишает возможности связно мыслить. Мне больно. Одиноко, холодно, горько, трудно. Страшно. Я не имею ни малейшего представления о том, как жить дальше. Ты хоть представляешь себе последствия? Наверняка смутно, и наверняка думаешь о себе как о наиболее пострадавшей стороне. Может, ты и права, вот только осколки, как от гранаты после разрыва, остались от сердца. Нет, не так. Его вообще больше нет. Оно осталось там, с тобой. Лера Дягилева. Ты стала моей очередной «последней потерей». Сколько я обещал себе не подпускать людей на расстояние вытянутой руки, но что поделать, если рядом с тобой у меня отказывают тормоза. Ты меня изменила. Просто так... пришла и взялась вносить безжалостные и желанные корректировки. Я пытался ненавидеть тебя, я пытался ненавидеть твоё имя, пытался ненавидеть надежду, которую ты мне подарила, пытался ненавидеть тебя за то, что ты ушла, но ведь не мог же я ненавидеть тебя за то, что ты нужна мне. И вот я, этакий донорский банк ненависти, прячусь тут от себя и понимаю, что жизнь моя бессмысленна, а когда что-то не имеет смысла, ему незачем существовать. Ты, Лера, не можешь быть просто человеком. Осознание невозможности видеть тебя, ночи вдали от тебя оставляют отпечатки на моём лице. Безусловно, ты не человек. Ты мне была послана нарочно. Кому принадлежит твоя душа? Я никогда не думал, что существует Бог, до того момента, как встретил тебя. Я не знал Бога. Теперь я не сомневаюсь в его существовании, как не сомневаюсь в существовании тебя. Хотя нет, я сомневаюсь, что всё это происходит со мной. Я же не осознавал, какое это счастье – каждый день видеть тебя. Ещё есть гипотеза, что мне дал тебя дьявол – чтобы теперь отнять. Ты говоришь, что на свете нет ни хорошего, ни плохого, что это люди привыкли разделять счастье и страдание, как и внеземные силы. Что на самом деле есть только одна сила, и это она разрушает и созидает. Я верю в это. Я нашёл это в тебе. Я остался возле тебя. Я больше не принадлежу себе, моё тело, моя душа и мои мысли навсегда принадлежат тебе. Я мучаюсь от разлуки с самим собой. Хочется увидеть тебя хотя бы ещё раз и сказать: верни, отдай… но ты не вернёшь, даже если очень захочешь. А ты помнишь, как мы прибежали в дом из-под дождя? Как отмывали с себя песок? Я сходил с ума. Я хотел тебя безумно. Ты позволила тогда быть к себе ещё ближе, и… твои вопросы. Ну как я мог на них ответить? Я. Тебя. Целовал. Сейчас это кажется неправдой, а тогда мне хотелось ещё. Мне хотелось большего. Чувств вообще не осталось. Ничего. Кроме желания. Обжигающего. Требующего. Да, мне тогда сдержаться стоило немыслимых усилий. Я ничего не мог с собой поделать тогда, когда ты была рядом. Ты мне нужна любой – нежной, уверенной, злой, уставшей, мягкой, хрупкой, уступчивой, своенравной, жёсткой, когда смотришь на меня снизу вверх своими невозможными глазами, и когда избегаешь моего взгляда, как тогда на перроне. Мне так больно. Но я должен кое-что сделать… Я не знаю, читала ли ты мои предыдущие сообщения, не знаю, прочтёшь ли это письмо к тебе, но оно станет последним. Лера, чёрт подери. Твоё имя может обжечь. Боже, я не смогу тебя отпустить. У меня путаются мысли. Любимая. Моё счастье. Моё, хотя ты никогда не принадлежала мне взаправду, а принадлежала только своему магическому внутреннему миру, в который мне было позволено лишь одним глазком заглянуть. Я знаю, ты любишь меня. Но вряд ли это составляет хотя бы половину того, что чувствую к тебе я. Я не хочу этого. Но я должен тебя отпустить. Как? Я ведь до сих пор рисую твои черты в лицах прохожих. Пытаюсь услышать в их голосах отзвуки твоих слов. И всегда прошу только об одном – улыбнись мне перед самым сном. Я знаю, что всё равно не увижу этого, но это не важно. Просто я буду знать, что ты улыбаешься. И буду находить утешение в мысли, что ты, прикасаясь ко мне, целуя меня, чувствовала покой. Что хотя бы в эти минуты ты чувствовала себя защищённой и любимой. Моя любовь всегда будет беречь тебя. Я не могу тебя отпустить. Но я отпускаю. Будь счастлива. Прощай. Я люблю тебя».